Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья
Он мог появиться и в суровый зимний, и в безоблачный жаркий июльский день, когда на горах не было снега, когда подолгу не шли дожди.
Словно грозный дракон, неудержимо срывался он с утесов Барсова ущелья, перерезал Араратскую долину и в течение нескольких минут исчезал.
Ну чем же, если не волей злых духов, могли объяснить себе старые и суеверные обитатели Айгедзора столь загадочное явление? И они говорили: “Это черти в аду переворачивают свой большой котел, выливают старую воду и наливают новую. Души грешников каждый раз в свежей воде варятся. А старый отвар и несется потоком в долину”.
По руслу, проложенному потоком, люди поднимались вверх, в горы, и останавливались у еще мокрых скал нижнего края Барсова ущелья. Подниматься дальше они не решались. Да и некуда было…
Кому могло тогда прийти в голову проникнуть в ущелье, исследовать, разузнать, понять, чем же вызывается этот странный поток?…
Жил когда-то в селе Айгедзор один не веривший ни в бога, ни в черта человек - Артэм Сароянц. Гонимый нуждой, он ушел из села и добрался пешком до Баку. Там, на нефтяных промыслах, принадлежавших тогда миллионеру-иностранцу Нобелю, оставил Артэм свое железное здоровье, силу своих могучих рук и годы спустя вернулся в село седым стариком.
Не было земли у Артэма Сароянца, а кормиться как-то надо было. И пошел он, на равнину, протянувшуюся ниже Барсова ущелья, запахал сохой там, вдали от села, клочок сухой, выжженной солнцем земли. Много пота пролил он на эту пашню, поднял целину, посеял пшеницу, посадил несколько фруктовых деревьев, черенки винограда и в томительном ожидании долго глядел на скалы: не опрокинут ли, случаем, черти свой котел на его посадки.
Но чертям и заботы не было о том, что гибнут внизу от безводицы черенки нищего земледельца. Завозились они со своим большим котлом - никак не опрокинут!
А старик Артэм, который между прочим, приходился дедом охотнику Араму, смотрел на медные скалы и ждал.
Односельчане начали смеяться над ним:
- Эх, ты, на чертей надеешься! Как же, жди, так они и дали тебе воду!
Но неожиданно “черти” все же послали Артэму счастье, и он “заработал хлеб свой”. Правда, поток снес часть его посадок, зато хорошо оросил другую.
Умный человек был Артэм Сароянц. Он посадил черенки в глубоких ямках. Поток наполнил эти ямки водой и плодородным илом. “Если в этом году черти больше и капли воды не отпустят, все равно хватит”, - думал Артэм.
И так на сожженной солнцем равнине действительно вырос пышный сад. Спустя три года он принес обильный урожай. Поднялась и дала чудесные гроздья виноградная лоза.
Этот зеленый оазис смягчал облик, пустыни. Каких только плодов не было в “райском” саду Артэма! И виноград, и красные как кровь гранаты, и сочные, цвета солнца, персики.
Но священник проклял этот “сатанинский сад”, а потому никто не покупал у Артэма ни плодов, ни винограда, никто не пил приготовленного им вина. “Дьявольской водой орошен этот сад”, - объявил священник и запретил людям садиться за стол у Артэма: ведь все, что бы ни стояло на этом столе, - хлеб, плоды, вино - все было вспоено “дьявольской водой”.
Как ни убеждал Артэм односельчан, что нет ни ада, ни чертей, никто и слушать его не хотел.
Артэм построил в своем саду небольшой шалаш и жил в нем в стороне от любопытных и недоверчивых глаз. Порой “ад” посылал ему воду, порой его поле и сад долго томились от жажды. И урожай бывал не всегда, год на год не приходился - то уродит, то нет.
Так с сердцем, полным печали, коротал свою старость мудрый Артэм. Год за годом покидали его силы, и наконец он тихо умер в своем одиноком жилище.
Сад Артэма остался без хозяина, одичал. Никто не трогал его, не бывал в нем, лишь срывающийся с гор поток изредка орошал его и стремительно несся мимо. Но деревья все же цвели и давали плоды. Дикие животные - ежи, зайцы, козы, сбегавшие с гор на солончаки, - всевозможные птицы и даже змеи, - все наслаждались их сладостью и на своем зверином языке выражали, должно быть, благодарность доброму старику, оставившему им такое богатое наследство.
Но так же, как покрылась песком и стала пустыней лишенная заботливого ухода когда-то цветущая долина Месопотамии, так постепенно увядал и пустел зеленый оазис Артэма.
Опомнившись от пережитого испуга, Паруйр сказал дрожащим голосом:
- Гони, Симон! Бежим от этого проклятого места!
Под тонкими, недавно пробившимися усиками шофера мелькнула едва заметная усмешка, но он нажал на педали, и в сумраке раннего утра машина снова помчалась к Айгедзору…
ГЛАВА ВТОРАЯ
О том, как мечтаешь о солнце, когда вокруг темно и туманно
От страха Асо онемел. Он стоял по колени в воде.
- Ты, что, окаменел? Скорей выбегай! Спасать надо! - крикнул Ашот, стоявший у входа в пещеру.
“Спасать”! Это слово ошеломило мальчика. Не унес ли поток товарищей?
Но не успел Асо, шлепая ногами по воде, выбраться из пещеры, как поток прекратился. Бурля и клокоча, он словно удрал от них и с таким грохотом скатился с нижних скал, что задрожала земля.
Вытаскивать кого-либо из воды не пришлось. Так же, как замешкавшиеся рыбки бьются об обнаженное дно реки, когда перехватывают ее русло, так и здесь, на склонах ущелья, барахтались ребята, выброшенные потоком из пещеры.
- Нога моя, нога! Спасите!… - раздался в сумраке ночи плачущий голос Саркиса и вслед за ним - тоненький, отчаянный возглас Шушик:
- Умираю!…
Спотыкаясь, Асо побежал вниз, больно ушиб ногу, но не остановился.
- Иду, иду, хушкэ Шушик! - кричал он девочке, которая, в панике убегая из пещеры, поскользнулась и упала. Она лежала, ухватившись за куст, и слабо стонала.
- Не бойся, - наклонился к ней Асо, поднял ее и на руках перенес на сухое место.
- Гагик! Гагик!… - в тревоге повторял Ашот.
- Ну, чего ты раскричался? Я холодный душ принимаю! - с деланным спокойствием отозвался мальчик. На лице его был ясно написан перенесенный испуг, но кто бы в темноте мог заметить это? - Иди-ка лучше сюда, перенесем Саркиса, - позвал он Ашота.
- Ну хорошо, все живы!…
Ашот с облегчением вздохнул, но сердце его все еще бурно билось: так велико было перенесенное потрясение. Да и как не испугаться человеку, если в минуты самого сладкого сна он вдруг оказывается во власти чудовищного потока?
- Ой, ой, поосторожнее, у меня все раздавлено! - стонал Саркис, когда ребята пытались поднять его и перенести в сухое место.
- Шушик, ты разденься. Разденься и выжми хорошенько свое платье. Скорее… Я не смотрю, я отвернулся… Ну! - торопил девочку Асо.
Плача и дрожа, она выжимала свою до нитки промокшую одежду, а Асо, стоя к ней спиной, всячески старался ее подбодрить.
- Не бойся, сестричка, не бойся. Сейчас я такой костер разведу, что небу жарко станет. Не бойся, я для тебя приготовил сухую одежду. А где же мой Бойнах? Бойнах, эй, Бойнах! - встревожился он.
Откуда- то издалека собака ответила слабым лаем, который постепенно приближался.
- Бойнах цел, джан-Бойнах! - обрадовался Асо, и на глазах у него выступили слезы. - Ну, отжала? - снова обратился он к Шушик. - Теперь надень вот это…
Когда вода хлынула из глубины пещеры, она залила главным образом тех, кто спал в центре пещеры, у костра. Одежда Ашота и Асо, лежавших поодаль на возвышении, осталась почти сухой. И сейчас мальчик, не колеблясь, снял с себя рубаху и теплую фуфайку и заставил Шушик переодеться.
- А теперь, - почти приказал он ей, - теперь пляши, прыгай! Не стой на месте. Ну, прыгай, прыгай! Я сейчас приду.
И он побежал на помощь товарищам. Втроем они с трудом подняли и перенесли к месту, где сидела Шушик, мокрого, задыхающегося Саркиса.
Кряхтя под его тяжестью, Гагик говорил:
- И зачем, скажи, ты такой длинный вытянулся? Милый мой, да целы ли твои косточки? Целы? Ну и хорошо, крепись! Все хорошо будет…
“Гагик снова шутит, значит, мы уже вне опасности”, - подумала Шушик и приободрилась. Она все еще, по совету Асо, продолжала плясать, хотя и ощущала при этом чувство неловкости: “Что за пляска в такой страшный момент!”
Устав, Шушик присела в сторонке, а ребята соединенными усилиями раздели Саркиса, выжали его одежду и остановились в раздумье: “Надеть на него все мокрое или лучше оставить голым?”
Саркис, должно быть, впал в бесчувственное состояние, он ни на что больше не жаловался.
- Растереть его надо, - предложил Асо. - А ты что сидишь? - обратился он к Шушик. - Не сказал я тебе пляши!
- Я устала… Сколько же можно плясать?
Но Асо настаивал:
- Зимою в лесах, когда начинаются холода, все наши пастухи пляшут, чтобы не замерзнуть.
И Асо начал на губах наигрывать плясовой мотив, что-то вроде лезгинки. Это показалось странным всем, но не маленькому пастушку. Обычно застенчивый, сейчас он и сам начал плясать, да так серьезно и сосредоточенно, словно выполнял какое-то неотложное, важное дело. Ведь в холодные дни и ночи для пастухов пляска - такой же труд, как колка дров, например, или чистка хлева. Это для них вовсе не развлечение, а лишь средство спасения от холода, и, танцуя, люди не улыбаются, не восклицают задорно и весело, как на праздниках, нет.
