Александр Преображенский - Рыбалка на живца
— Сидели, что ль?
— Зачем сидел? Не сидел. Я всю жизнь честно прожил.
Дядя Гена вдруг замолчал, глядя на воду.
— Вот сейчас что-то…
— Что?
— Да так. Понимаешь, хотел я одного, получил другое, обиделся, очутился здесь, стареть начал, а впереди… Ничего-то, Сань, не видать. Вот я и решил отсюда уехать. И Сема меня ваш с Коломенцевым познакомил.
Дядя Гена отложил удочку и поднялся с камня. На камне аккуратными кольцами была уложена стропа, и сам камень был перевязан ею крест-накрест.
— Что это вы его так перебинтовали? — удивился я. — Боитесь, что ль, что развалится.
— Сейчас поймешь, сейчас все поймешь, — приговаривал дядя Гена. — Поплавки мои где?
— Какие поплавки? — окончательно обалдел я.
— Какие, говоришь? Улика твоя! — Дядя Гена с перекошенной рожей прокричал это мне в лицо.
Я все еще не мог сообразить, о чем, собственно, идет речь и при чем тут моя улика.
— Впрочем, — успокоился дядя Гена, — скажем, я их тебе подарил. Мы ведь друзья… были. — На последнем слове дядя Гена сделал ударение. — Главное, что ты не рассказал никому. И не расскажешь. Ну теперь ты все понял? — очень холодно спросил дядя Гена, глядя мне прямо в лицо.
А я действительно понял. Я понял, зачем мы тут, при чем тут стропа, для кого этот камень, почему он этой стропой перевязан и что сейчас будет. Я рванулся назад, но дядя Гена прыгнул на меня, как какой-нибудь тигр на оленя. И все ж он смог только схватить меня за ноги ниже колен. Мы оба повалились в грязь. Я выдернул скользкий сапог из кольца его рук и со всей силы ударил подошвой в лицо.
— Ох ты! Гнида! — охнул дядя Гена, судорожно ловя левой рукой мою свободную ногу и держа другую, словно клещами.
Тогда я резко сел и, как учил меня Сема, дважды ударил кулаком дядю Гену в глаз. Вышло неплохо — он меня выпустил. Я вскочил и бросился прочь от реки, но предательская слякоть сыграла со мной злую шутку: поскользнувшись в самом грязном месте, я растянулся на животе. Еще секунда — и тяжелое тело навалилось на меня и придавило к земле. Одной рукой дядя Гена наглухо закрыл мне рот, так что я и мычал-то еле-еле, а второй вцепился в затылок и стал выкручивать мою бедную голову. Я тоже вцепился в его узловатые, пахнущие грязью, табаком и червями руки и что было сил пытался сдержать их, помешать, сопротивлялся по мере возможности.
Дядя Гена был гораздо сильнее. Очень скоро голова моя налилась свинцовой тяжестью, молотом застучало в ушах и черно-красная мгла поплыла перед глазами. Я уже ничего не видел, кроме этой мглы, но еще слышал, как хрипит сдерживаемый ошейником Тамерлан, тщетно пытаясь сорваться с привязи. И вдруг хрип перешел в рев, в тот самый отвратительный и страшный рык, который издает бультерьер, бросаясь на горло противнику. А потом я услышал крик и тоже отвратительный хруст, это затрещали дяди Генины кости, когда капкан челюстей Тамерлана защелкнулся на плече убийцы…
Я лежал на траве и ловил ртом свежий воздух, дыша всей грудью, и никак не мог отдышаться. Рядом в грязи лежали Тамерлан и дядя Гена. Дядя Гена молчал, потому что был без сознания, а Тамерлан зло и глухо ворчал сквозь сжатые на плече дяди Гены зубы.
После всего, что было, мне как-то не хотелось освобождать своего противника, кто его знает, чего он еще удумает. И я не знал, что теперь, собственно, делать.
— Ну, жив? — неожиданно услышал я и сразу понял, что это Светка. Прямо как в тот раз, когда нас били вместе с Жекой у Митяева и тоже на речке — мистика какая-то…
— Ты Тамерлана отвязала? — спросил я вместо ответа.
— Не успела, поводок лопнул, он сам порвал.
— Молодец, молодец, хорошая собачка, — погладил я по башке Тамерлашку, но он только зарычал еще больше, срываясь на хриплые нотки.
Светка стояла и молчала, глядя на нас троих. Я кивнул на дядю Гену:
— Он убийца…
— Вижу, — ответила Светка.
— А ты откуда?
— Ты же сам вчера приглашал меня сегодня на яму, — укоризненно сказала Светка. — Раньше я не могла.
Мне стало стыдно, но я-то говорил все это только для того, чтобы не ходить с ней вечером вдвоем на реку, боялся Залыгина.
— Извини, не до того сейчас просто. Я поднялся с травы и обнял Светку.
— Мы с Тамерланом подежурим, он теперь навряд ли что сможет. — Я имел в виду дядю Гену. — А ты бери мой велик и езжай в Узорово к Семе, спросишь моего папу, зовут Владислав Николаевич Губин, им все расскажешь. Только побыстрее, пожалуйста, а то кто его знает…
Светка молча подняла горный, уселась по-девчачьи в седло и покатила… Если бы она только знала, что в тот миг со мной творилось, как я ей был благодарен, и вообще, гораздо больше…
Короче, мы остались с Тамерланом возле бессознательного дяди Гены. Он вскоре очнулся, стонал, ругал меня, плакал и просил прощения. Я отвечал редко, что-то вроде «посмотрим» или «да ла-адно»
Почему-то, почему я и сам не знаю, я вовсе не сердился на дядю Гену, хоть он и хотел меня убить и выкинуть в реку, вон даже камень, перевязанный стропой, заготовил. Но почему-то мне даже было его немножечко жалко. Потому что Тамка сломал ему кости и было очень больно или еще по какой причине, я даже и не знаю…
Тамерлана я все-таки оттащил, когда дядя Гена опять стал терять сознание, но связал преступнику его же ремнем ноги. Дядя Гена не сопротивлялся, уж очень он ослабел, только тихо стонал. А потом он вдруг разговорился, видимо, ему от этого было легче. Я молчал, слушал.
Дядя Гена говорил не очень связно, не так, как обычно, мысль его прыгала, он сбивался, перескакивал с одного на другое, но кое-что я все-таки уловил.
— Са-ань, а Сань, ты здесь?
— Здесь.
— И этот черт твой? Убери его подальше.
— Нет уж.
— Все, теперь мне конец. Это я убил Коломенцева. Топором убил. А что мне оставалось делать? Выхода не было. Он что, меня пожалел? Он что, гад, работал?! Он воровал только, а я этими руками всю свою жизнь пахал и сейчас тоже… Где я деньги возьму? Он этого что, не знал? Убью, решил я… Что поделаешь? Я у него денег занял. Говорил ведь, отдам, пусть подождет только. Ни в какую, гад. Продавай дом, говорит. А я на дом-то и брал. О-ох… Я не хотел его убивать. И дом я продать хотел раньше, чтобы уехать. И потом, чтобы отдать, Я ведь немного брал, Саня, то есть для него немного. На дом хороший все равно бы не хватило. А я его и не построил. Сам знаешь, где живу, халупа. Я хотел подновить и продать, чтобы уехать. Надоело мне одному. И даже не подновил, не поправил. Саня, мне всю жизнь не везло! Я копил, копил, тут на тебе — обмен денег. Все мои сбережения к черту. И тут тоже. Попутал меня черт, черт! Все эти рекламы. Я деньги, что у Коломенцева взял, отнес в одну компанию, их все равно на приличный дом не хватало. Чтобы продать-то. И он мне сам об этом говорил, намекал, сволочь. Сема ваш меня с ним познакомил. А компания-то возьми и закройся, и денег нет, и их, учредителей этих. Все. А он: «Продавай дом». Это который у меня есть-то, халупу. И я бы продал, Саня, но дочка приезжала. Сань, есть у меня дочка. Ты не знаешь, и никто не знает. Ей тут понравилось. Она здесь раньше никогда не бывала. Я один, Саня, почти всю жизнь прожил. Ох, плохо одному, особенно теперь-то, когда мне уж… А дочке тут понравилось. Только, говорит, жить у тебя негде. Тогда я и занял денег. Хотел дом поправить, а Коломенцев с меня расписку взял, что я отдам, и проценты заломил. Говорит: «Если что — свой дом продашь». Я согласился, а деньги сдуру в компанию отнес. Все реклама эта, чтоб ей! А компания закрылась. Я говорю: давай отработаю. Я бы отработал, Саня. Отработал бы. А он: «Нет. Продавай дом. Хуже будет». И я понял тогда, мне его убить надо.
Я всю жизнь работал и не воровал, пахал, а он… Мне не везло! И я все продумал. Я поехал утром на велосипеде, чтобы быстрее. Договорился с Угрюмом и Мишкой встретиться на речке у ямы. Чтобы никто не заподозрил, что я был в Митяеве. Я туда еще ночью рванул на велосипеде, я знал, где твой друг его оставляет. И он мне сказал, что этот велосипед везде, где хочешь проедет. Я его взял ночью и поехал, а убил Коломецева утром, когда он уже искупался и по косогору поднимался. Он всегда утром купался в одном месте и в одно время, я его подстерег и ударил. Он вниз упал. А я на велосипед и назад, на яму. И когда пришли Мишка и Залыгин, я уже там, будто только что пришел из Узорова, а до Митяева же далеко, никто и не заподозрит. А я быстро доехал на велосипеде.
— А меня-то вы как решились, дядя Гена? — сказал я с укором.
— Сань, прости, я бы никогда… Но ты сам вчера… Ты же знаешь, Я поплавок там потерял, Саня, да не один, а целых три, они в коробочке были. Когда домой пришел, тогда только и заметил. Здесь ни у кого таких поплавков нету, я их сам делаю. Ну да ты знаешь. Ты ж сам их нашел… Вчера… Ты мне говорил об этом. И что все знаешь…. Я в тюрьме умру. Я решил…
Дядя Гена опять потерял сознание. «Надо же, — грустно думал я, — я и не подозревал ни о каких поплавках. И милиция их не нашла. А потерять он их мог где-нибудь в другом месте, когда на велосипеде через поля ехал, или еще где. Вчера про поплавок я сказал просто для примера. И надо же, попал в точку». А дядю Гену мне стало еще жальче.
