Николай Дубов - Жесткая проба
Он сунул в протянутую руку мастера грязные промасленные концы и пошел по пролету к выходу. Мастер посмотрел на ком ветоши, в сердцах швырнул его на пол.
Старик шел сгорбившись, ни на кого не глядя и даже чуть покачиваясь. Алексей догнал его.
— Дядя Вася, может, помочь?
— Не надо, я на ногах удержусь… Ты-то сам держись!
Алексей вернулся к плите.
Значит, дядя Вася на его стороне! Как он Ефима Панику… Интересно, Ефим сам или его послали «советовать»? Значит, Алексею просто хотят заткнуть рот. Отступись он, и они отстали бы от него…
Дядя Вася может быть спокоен: он будет держаться. Если он отступит, соврет сейчас, то потом будет врать всегда. Если сегодня стерпит чужую ложь, обман, завтра солжет и обманет сам. И тогда уже возврата нет. «Что укоротишь, того не воротишь»…
Пусть делают что хотят! В конце концов, что они — съедят его?..
Всё это будет потом. А сейчас приближается то, что уж никак не может отодвинуться или не состояться. Поезд в шесть. Доехать, переодеться, добежать до Наташи — не меньше часа. Она просила пораньше…
За несколько минут до гудка Алексей убрал инструменты, умылся. И в это время подошел мастер.
— Иди в контору. Сразу после работы — заседание цехкома. По твоему вопросу, — внушительно сказал он.
— Почему сегодня? Я сегодня не могу…
— Как это — «не могу»?
— Не могу, и все! Занят сегодня.
— Ты с ума сошел? Какие могут быть занятия, когда об тебе вопрос?! Ты что, с этим шутки шутишь?
— Никакие не шутки! Что им приспичило? Я никуда не сбегу, можно и завтра…
— Может, ты вообще не пойдешь? Отменишь цехком? Набезобразничал, а теперь струсил?
— Ничего я не боюсь. А сегодня не пойду. Я же сказал — не могу!
— Иди объясняй Иванычеву, а не мне.
Самое разумное — было пойти и объяснить, почему он не мажет сегодня присутствовать на цехкоме, но он тут же понял совершенную невозможность сделать это. Сказать о Наташе? Поднимут на смех, скажут про неё какую-нибудь гадость… Он только задержится, опоздает и ничего не добьется.
— Я не пойду, — набычившись, сказал Алексей.
— Ты дурака не валяй! — закричал Ефим Паника. — Ты не понимаешь, чем это может кончиться? Да если только…
Рев гудка заглушил его слова. Алексей секунды две смотрел на его беззвучно кричащий рот, махнул рукой и побежал к выходу.
Он бежал по заводскому двору и чем больше удалялся от цеха, тем отчетливее сознавал, что делает непоправимое. Они и так готовы съесть его с сапогами, а од сам дает им козырь в руки, да ещё какой!
В проходной, показывая пропуск вахтеру, он на секунду приостановился. Ещё не поздно вернуться, ещё можно поправить…
А Наташа? Она же волнуется, смотрит поминутно на часы. Что она подумает? Как они вдвоем справятся с вещами? Да что вещи? Не увидеть её в последний раз?! Алексей ринулся в автобус.
Место оказалось удобным, вещи были разложены, они вышли на платформу. По ней ещё спешили отъезжающие с чемоданами, авоськами, цветами. В большинстве это была молодежь. Юность уезжала в науку, и над платформой звенели громкие голоса и смех, взлетали обрывки песен. Наташа улыбалась, наблюдая предотъездную суматоху, уговаривала мать не беспокоиться — что она, маленькая? — спрашивала о чём-то и тут же, не слыша ответов, сетовала, что не повидала Киру, не попрощалась с ней. Ей, бедняжке, трудно теперь с ребенком… Алексей молчал и не сводил с неё глаз.
— Почему у тебя такое лицо? Алеша! Что-нибудь случилось?..
— Нет, всё в порядке.
Не это, совсем не это хотел и должен был он сказать… «Наташа, Наташа! Не уезжай. Останься здесь хоть на пять, хоть на три дня, пока не закончится это… Если бы ты знала, как ты мне нужна! С тобой я могу всё. Я всё выдержу. Ничего не делай, ничего не говори, только будь здесь. Чтобы был человек, который мне дороже всех, и чтобы я знал, что кому-то немножко нужен и я…»
Она ничем не могла ему помочь. Он и не ждал, что она поможет. Важно только, чтобы она была здесь, он мог прийти и сказать: «Понимаешь?» И пусть бы она даже не поняла, а только кивнула. Ему было бы легче. Он стал бы сильнее.
Ах, как это важно, чтобы рядом с тобой был человек, к которому можно подойти и сказать: «Понимаешь»! И как часто, слишком часто такого человека рядом с тобою нет…
Алексей молчал. Он понимал, что не может, не должен, не имеет права сказать. Наташа не поймет и, даже поняв, всё равно уедет. Этого нельзя изменить и остановить. В сущности, она уже уехала.
Неподвижен поезд, она ещё стоит у вагона, говорит, улыбается. Но её уже нет.
Она уж вся там, в Ростове, в институте, в своем будущем. И всё прошлое для неё уже прошло, а настоящее уже стало прошлым. Оно возникнет в памяти лишь потом, как воспоминание, а воспоминания никогда не становятся действительностью…
И он молчал. Где-то возле паровоза задребезжал свисток, подхлестнутый им предотъездный гвалт забушевал сильнее. С печальной нежностью Алексей смотрел, как Наташа целует мать, и улыбался. Наташа протянула ему руку.
— Ты меня не забудешь? Будешь писать? Много и часто, да? А потом я приеду, и будет всё, как было… Да?
Она побежала к вагону, вскочила на подножку, обернулась и прощально подняла руку. Внезапно всё оживление словно сдуло с её лица, рука опустилась, прижалась к горлу — так трудно стало вдруг дышать.
Только теперь она увидела, какое у него лицо… Боже мой, боже мой! Что же она делает? Зачем уезжает?.. Он молчит. Он всегда молчит. Ни разу не сказал ни слова, но она ведь знает… Давно знает. Он же любит её! Как никто… И никто никогда так не полюбит. Почему всё так глупо и ужасно? Они говорили о чём угодно — о рыбе, о звездах, о науке, обо всякой чепухе — и никогда об этом… А думали об этом. Почему? Почему так глупо устроены жизнь и люди? Стыдятся себя и своих чувств, самое лучшее прячут в ненужное, в пустяки… А потом плачут, но уже ничего нельзя изменить, вернуть, поправить. Как же он будет без неё? А она? И что теперь делать? Спрыгнуть? Остаться?.. Мамочка, милая, не сердись, что я не смотрю на тебя! Посмотри на его лицо. Разве ты не видишь… Что же мне делать? Вот уже поезд трогается… Как же я могу уехать?
Опоздавшие вскакивали на подножку, толкали Наташу, кто-то над ней, перегнувшись, высунулся из тамбура, давил грудью ей на голову, она ничего не замечала и смотрела, смотрела. Проводница шла рядом с вагоном, доставала из футляра свернутый желтый флажок. Наташа прыгнула с подножки на платформу.
— Сумасшедшая! — охнула мать.
— Гражданка! — сердито закричала проводница.
Наташа подбежала к Алексею, приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
— Вот это да! — завистливо сказал нарочитым басом парень, стоявший у открытого окна.
— Бис! — закричал его товарищ.
Наташа вскочила на подножку, протиснулась мимо ворчавшей проводницы. Вагон пошел быстрее. Стоя за спиной проводницы, пылающая, заплаканная Наташа махала рукой: «Пока!» Колеса мягко прищелкнули на стыке рельсов, потом ещё громче, ещё громче и пошли отщелкивать резко и четко: «По-ка! По-ка!..»
— Ах, сумасшедшая, сумасшедшая… — шептала мать Наташи, махала рукой и вытягивала ею, стараясь разглядеть уже неразличимо отдалившуюся Наташу.
Алексей стоял неподвижно, сунув руки в карманы, исподлобья смотрел на удаляющийся поезд.
19
Вахтер в проходной поднял руку, останавливая Алексея.
— Ну-ка, дай.
Он посмотрел пропуск, сверяя с бумажкой на столике, и положил пропуск в карман.
— В чем дело?
— Приказано отобрать.
— Как? Мне же на работу!
— Значит, нельзя тебе на работу… Давай отойди, людей не задерживай.
Алексей ошеломленно отступил в сторону. Почему у него отобрали пропуск? Он же опоздает!..
Вахтер, поглядывая на пропуска идущих через проходную рабочих, время от времени косился на него.
— Ты давай не стой тут, ничего не выстоишь. Всё равно не пущу.
— Да почему?
— Иди в отдел найма, там спрашивай, а меня это не касается.
Отдел найма и увольнения помещался в здании напротив главной проходной. Он был закрыт — там работа начиналась в восемь.
Алексей сел на скамейке у входа…
Это все Гаевский устроил. За вчерашнее. За то, что он ушел. И вообще… Уходить не следовало! Хоть бы объяснил, сказал…
Алексей побежал к проходной: надо поймать кого-нибудь из цеха, сказать, предупредить, что сделал Гаевский…
Через проходную поодиночке, группами, молча, переговариваясь, чему-то смеясь, шли и шли рабочие. Десятки, сотни. Они шли спокойно, уверенно: до третьего гудка успеют, работать начнут вовремя. А он — нет… Алексей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, искал глазами знакомые лица. Ни одного. Механический далеко, в него проходят раньше.
Поток рабочих слабел, иссяк совсем! И через несколько минут загудел третий гудок. Всё! Цех начал работать, а он — нет… Проклятая контора закрыта, и не к кому обращаться, некому жаловаться.
