Ульяна Орлова - Спасатели
- И ты? – спросил Нимка.
Славка кивнул и чуть улыбнулся.
- Слушай, а почему этот Юра сразу не рассказал, что тебя видел? Как вы потом встретились-то, раз уехали?
- Я же говорю – не успел. Тут долгая история…
- Раз начал – говори.
- Знаешь, Нимка, я точно не знаю. – Славка быстро глянул на Нимку: можно ли тебе доверять? – Это мне рассказывали, как было… Антон с другом ушли в кино, вечером. Отец пошёл их встречать, на него напал хулиган, а мимо проходил Юра. Он ему, в смысле, хулигану, вставил по первое число, а тот был один - свалил по-тихому… Только вот пообещал Юре что-то нехорошее… И знаешь, Нимка, он ведь потом в него стрелял, когда они с Денисом возвращались домой…
Нимка остановился.
- Вот гад!
- По-другому и не скажешь… Его быстро нашли. А Юра в больнице месяц лежал… Мы ждали его в тот день на вокзале, его нет и нет… А потом оказалось – вот... – и Славка замолчал.
Они шли дворами, мимо цветочных палисадников, мимо яблонь, усыпанных светло-зелёными, плотными, гладкими яблоками, и в тишине было слышно, как шуршит под ногами трава, или как вдруг, попавшись под сандаль, хрустнет ветка… Синее небо прошивал двумя тонкими, расширяющимися вдаль густыми полосами, блестящий самолётик. В кустах чирикали воробьи.
- Знаешь Нимка, мне тогда так страшно было… Потому что я не могу ничего сделать. Страшно, когда умирает друг, и ты ничего не можешь сделать…
- Славка, - сквозь колючий комок сказал Нимка. – Ты меня… прости.
Он думал, что ни за что не скажет этих слов. Получилось…
- Я, дурак был, не знал…
Нимка до сих пор никому не говорил «прости». Разве что когда-то в древнем детстве. А сейчас как-то сказал – и стало легко, будто растаял внутри ледяной шарик…
- Да ладно тебе, ты чего! – Славка улыбнулся. – Нормально всё, ты бы лучше про себя рассказал, а то молчишь, как партизан…
… Засыпая, Нимка вспоминал небо. Они всё-таки упросили Дениса подняться в воздух. Или, может, это ему приснилось? Славкины рассказы, серая полоса, быстро уходящие вниз газоны, деревья, ставшие вдруг маленькими кустиками, гладкое озеро и пушистый лес, крохотный город среди огромного зелёного пространства и громадное небо. Земля кажется плоской, меняется обзор, движется всё вокруг, а оно – нет.
Не приснилось. В ушах до сих пор эхом отзывается гул мотора, а перед глазами – синева.
«Если бы я не подошёл тогда к Славке, я бы этого всего не увидел! – подумал Нимка и перевернулся на другой бок. – Или увидел бы?»
… - Славка, а ты мать сразу узнал?
- Сразу, Нимка…
Как же он смог, без матери? Без дома. А он, Нимка, смог бы?
В комнате было тепло и сейчас даже уютно, потому что Нимка вспомнил, как рассказывал Славка о холодных бетонных стенах, одиноких комнатах и гулком эхе в пустом коридоре. О чужом смехе, сухом дошираке, холодной воде и о голоде… Мурашки по коже.
- Это как сон. Только во сне просыпаешься, а здесь – нет, - говорил Славка.
«Нет, - сказал себе Нимка и прислушался: внутри было всё тихо, совесть молчала. – Не смог бы…»
Она, его мать, бывает иногда грубой, будто чужая, бывает, не замечает Нимку, его забот, будто нет их. Но она устаёт на работе, и ведь было когда-то – присядет рядом на диван, когда он уже почти спит, укроет его одеялом, вздохнёт тихо… Или одевая Соньку, посмотрит на него быстро, чуть виновато, спросит что-нибудь бесхитростное – как будто недовольно, чтоб скрыть эту виноватость. Соньку она, конечно, больше любит - маленьких всегда любят больше. Ну и пусть. Всё равно – мать.
«Дом – это крепость. Здесь тебя никто не тронет… А по-другому как жить?»
… - Что про себя рассказывать? – спросил он Славку. – Ходил в сад, потом пошёл в школу. Когда отец от нас ушёл, мы сюда переехали, а далеко – никуда не уезжали… Я люблю лето, летом можно гулять, я весь город знаю! Если бы велик был, ездил бы на велике, да где ж его взять?
Подумал, может, про бумажник Славке рассказать, и почему-то не решился. Хотя кошелёк едва ощутимой тяжестью в кармане напоминал о себе. А Сонька принесла из садика розового слона из пластилина, сказала, что будет сушить его на подоконнике.
«А что было делать? - подумал Нимка про пластилин, перед тем, как уснуть. – Вообще, отдам я деньги матери. Клад нашёл, ага…»
Нимка повернул голову, глянул в темноте на пол, где спали мать с сестрой. Мама, рядом с Сонькой – большая, похрапывала, Сонька ногами отпихнула одеяло и раскинулась на полматраса. Хмурилась во сне, интересно, видит ли она сны?
Глава 17
Маячок
Перед ними был город. Столица, мегалополис, за большим круглым стадионом среди маленьких домиков возвышались небоскрёбы, на горизонте, в светло-сером небе дымили трубы, скрывались в бетонных строениях маковки церквей и зелёные деревья. По реке, с высоты – голубой, а вблизи – коричневой, неспешно прогуливались два теплохода, оставляя за собой блестевшую на солнце полоску ряби. По мосту мелькнули две цепочки скоростных поездов: здесь метро выходило на поверхность, и пассажирам открывалась панорама Москвы.
- Эти горы раньше назывались Ленинскими, - сказал Шурка, глядя на спуск к реке, густо поросший деревьями.
- Это потом они назывались Ленинскими, а до этого также, Воробьёвы, – возразил Антон. – Их во время Советов переименовали. Представляешь, здесь была деревня когда-то, и до Москвы добирались на лошадях…
- Ага… А через реку переправлялись… И не поверишь, - вздохнул Шурка.
Они сегодня сдавали экзамены, оба – русский, только Шурка - тест, а Антон писал изложение. Не любил он пересказы, куда легче было написать сочинение, чем вспоминать подробности кто, куда и откуда… Но один экзамен остался позади, и уже легче. Осталось ещё два.
- Шурка, - спросил Антон, - ты зачем пошёл на юриста? Разве интересно?
Он, кажется, уже спрашивал об этом, только вот что друг отвечал – не помнил.
- А то! - сказал Шурка, шуря зелёные глаза. – Думаешь, нет? Защищать других разве не интересно?
Антон покачал головой:
- А если преступник? И если не знаешь, как быть… Столько разных случаев бывает, когда надо бы человека оправдать, а закон – по всей строгости. И – наоборот.
- Вот я и хочу разобраться… А если не я – то кто?
- Мало кроме тебя людей? – Антон, снял рюкзак и, порывшись, вытащил оттуда фотоаппарат: хотелось снять эту панораму, этот бесконечно-большой город, блеск воды, маленьких прохожих на набережной… Красиво.
- Вот все так думают. А специалистов мало.
- Разве?
- Да. Справедливых – мало.
- А ты справедливым будешь, Шурка? - хитро спросил Антон.
Шурка поймал хитринку, вздохнул:
- А как иначе-то? Мне Ася по-другому не разрешит… И отец.
- Ой, это да! Пойдём к реке спустимся?
- Пойдём, - Шурка поднял рюкзак. – Отсюда можно до Киевской дойти, а там четыре станции до вокзала. Ты один доедешь?
- Доеду, - машинально ответил Антон и растерялся. – А ты куда?
- Я - к отцу. У них сегодня три человека, все на поиски уехали, звонить некому…
Шуркин отец занимался розысками пропавших детей, руководил отрядом добровольцев в восточной части города, а в своём городе сумел организовать отдельную команду, которая очень быстро реагировала на просьбу найти человека. Эти люди собирали других людей, размещали ориентировки по городам и в интернете, распределяли зоны поиска, заводили машины и прочёсывали леса и пустыри, микрорайоны и подвалы. Ночью, утром - когда позвонят… Потому что порой хватает мгновения, чтоб изменить ход человеческой судьбы, и ждать тут нечего.
Шурку в розыски не брали – до совершеннолетия осталось полгода. Поэтому он сидел на рациях или принимал звонки. Не помогать он не мог.
- Что, три человека в один день пропали?
- Один вчера, двое сегодня… Я не знаю пока точно, Антон, кажется, из них двое детей…
Когда-то Шуркин отец, Валерий Карандашин, разыскивал его, Антона…
- Шурка, а можно пойти с тобой?
- Можно, - оглянулся Шурка.
Они спускались по узкой тропинке, и друг шёл впереди. Пятнышки-блики скользили по листьям, по земле, по Шуркиным жёстким коротким волосам, которые в этих лучах принимали медный оттенок. Шуркин отец так вообще был рыжим, и глаза у него тоже были рыжими, Антон помнит, как засмущался, увидев впервые эти хитровато-внимательные глаза. «Ага, - сказал он ему, когда они с Шуркой впервые приехали к нему домой. – Нашёлся наш беглец… Вот, значит, какой ты, Тошка…»
Нужно сказать, что и до сих пор, общаясь с дядей Валерой, Антон немножко стеснялся. И дело даже не в прошлом, не в том, что он, Тошка, избегал полиции (тогдашней милиции) как огня, потому что в дороге отчаянно боялся, что его вернут в интернат и впоследствии, по привычке, относился к ней прохладно; а, что ближе - Шуркин отец словно видел его насквозь, в глазах, того и гляди, появится лёгкая усмешка, обнаружь они мелькнувший в душе намёк на малодушие. Впрочем, ехидства в них не появлялось, и Шуркин отец - немногословный, открытый, собранный - просто обладал сильным характером и такой волей, которая позволяла ему в любое время и, где бы он не находился, срываться по звонку и ехать на помощь, оставляя дом, разговоры и мелкие дела.
