Александр Власов - Белый флюгер
— А в этой не всех принимаешь? С выбором?
— Тут с осени не топлено.
Красноармеец сунул правую руку в карман и не пошёл по ступенькам, а прямо прыгнул на крыльцо. Левой рукой распахнул вторую — внутреннюю дверь и заглянул в комнату.
— Нахальный нынче гость! — произнёс отец.
Человек в красноармейской шинели не обиделся. Заглянув в комнату и удостоверившись, что в ней давно никто не живёт, явно повеселел.
— Веди, где тепло.
Мальчишки побежали вперёд, но отец заставил их вернуться.
— Выньте пока замок и — в керосин. Пусть ржавчину отъест.
Гостю это понравилось. Когда оставшиеся у крыльца ребята уже не могли его слышать, он похвалил Степана Дорохова:
— Люблю таких людей, Семён Егорович!
— Каких?
— Спокойных, хитрых, осмотрительных. Ты с виду увалень, а есть в тебе секрет с пружинкой.
— Пружинка у каждого имеется, — не оглядываясь, ответил Дорохов. — Ты вот тоже с пружинкой в кармане.
Гость рассмеялся и больше не заговаривал до самого дома.
Только мать сразу приняла красноармейца за того, кем он действительно был. О приходе гостя её предупредило карканье Купри. Выглянув в окно, она увидела мужа с незнакомцем. Сердце у ней стукнуло и зачастило. Она отошла к печке, взяла ухват и начала сгребать в кучу ещё горячие угли.
— Здравствуй, Ксения Павловна! — приветливо поздоровался гость, переступив порог.
Мать с таким оскорблённым достоинством взглянула на него, что он сам же поправился и перешёл на вы:
— Извините, ошибся! Не Павловна, а Борисовна.
Мать смягчилась, ответила:
— Здравствуйте.
— Я вас долго не задержу. — Гость поклонился не по-солдатски. — Где разрешите присесть?
Мать указала на табуретку у стола.
— Чай приготовить?
— Спасибо, ничего не надо… Семён Егорович, присаживайся!
Дорохов сел за стол напротив гостя. Тот тихонько ладонью с длинными пальцами похлопал по клеёнке и, растягивая слова, внушительно произнёс:
— А теперь… очень честно, очень подробно — всё об Александре Гавриловиче… И только без этого без тумана… Я жду!
К этому вопросу Дорохов был подготовлен. Крутогоров рассказал ему, как было на самом деле, и просил ничего не прибавлять и не убавлять. Дорохов так и пересказал гостю всю историю. Тот внимательно выслушал. Ни разу не перебил. Сидел и покачивал головой.
— Если случайность, — то весьма печальная… Ты уверен, Семён Егорович, что никому не дал знать об Александре Гавриловиче?
— Зачем?
— Причин могло быть много. Искупить вину перед большевиками…
— Я не про то… Зачем давать знать? Мы бы и сами справились как-нибудь.
— Хм! Справились бы?.. Он тоже, как ты говоришь, с пружинкой в кармане был.
— Обернись, — попросил Дорохов.
Прежде чем обернуться, гость закусил ус, подумал и вдруг, ногой выбив из-под себя табуретку, низом отскочил в сторону.
Сзади стояла мать с ухватом. Спокойно смотрела на выхваченный гостем пистолет.
— Поздно… Я бы давно могла погладить вас по голове ухватом.
— Да! — согласился человек в шинели. — Не учёл я этого обстоятельства. Спасибо за урок!
Он спрятал пистолет, поднял табуретку, сел в прежней позе напротив отца, спросил:
— Честно говорить?
— Как душа подскажет.
— Только без обиды… Посуди сам: Александр Гаврилович исчез, поплыл к тебе — и пропал… Что бы ты подумал?
— Я бы и носа сюда не сунул.
— А мне пришлось… Шёл, как по тонкому льду!.. Люди нужны! Свои люди!.. Мало их осталось!.. Что про Кронштадт слышно?
Дорохов неопределённо пошевелил бровями.
— Болтают — заваруха какая-то.
— Заваруха! — с болью воскликнул гость. — Бароны и генералы в заварухах не участвуют! И я бы, грешный, пачкаться не стал… Пока это мятеж, как изволят выражаться большевики, а превратится он в великое искупление грехов! Это будет страшный суд! Библейский страшный суд!..
Человек в красноармейской шинели уже не следил за своим языком, не старался избегать чуждых простому солдату слов. В нём заговорил злобствующий барин. Он жаждал расплаты за эту поношенную шинель, в которую вынужден рядиться; за страх, который испытал, отправляясь на эту встречу; за то, что должен считать своим какого-то садовника-торгаша, на которого он раньше и не взглянул бы, подавая полтину на чай.
Хладнокровный и выдержанный до этого момента, он теперь был взволнован и убеждённо, как о чём-то очень близком и неизбежном, говорил о том желанном для него дне, когда залив очистится от льда и у мятежного Кронштадта бросит якоря армада иностранных военных кораблей. Проревут тысячи пушек. Снаряды выпотрошат Петроград. Очистительная волна вздыбится на берегах Балтики, прокатится по всей России до Тихого океана и утопит большевиков и всех тех, кто даже в мыслях, даже на одну секунду был на их стороне.
Степана Дорохова не пугали и не злили слова этого человека. С какой стати злиться? На то он и враг. Хуже было то, что ничего конкретного он пока не говорил, и потому его нельзя было трогать. «Неужели придётся отпустить?» — с беспокойством думал Степан. Руки у него чесались. Представлялось ему, как он опрокинул бы стол на гостя. Тот бы не успел и пистолет вытащить! Локоточки назад! Тугой ременный узел! И — здравствуйте, ваше благородие!.. Ещё на фронте Степан научился быстро и бесшумно скручивать врага. Иной раз попадались грузные — пудов на шесть. Вязали и таких! А этого!.. Он хоть и высокий, и с пистолетом, а сломал бы его Степан!
Конкретное началось в конце, когда человек в шинели расплескал свою злость и несколько успокоился. Он попросил чаю, попробовал, брезгливо сморщился.
— Что за бурда?
— Брусничные листья, — сказала мать.
— Не забыть бы!.. Занесу вам чаю на обратном пути.
— Мы не нищие! — повысила голос мать.
Гость холодно усмехнулся.
— Вы можете его не трогать. Заваривайте в те дни, когда я буду приходить.
Степан тоже усмехнулся, подумал про себя: «Недолго ты к нам походишь!» А мать не стерпела — высказалась вслух:
— Следующий раз и такого не подам!
— Хватит. — В-вксенья! — прикрикнул Степан и обозлился на жену и на себя. На жену за то что в такой момент она не сдержала язык, а на себя — за это странное «В-вксенья». Он ведь чуть не проговорился, чуть не назвал её по привычке Варварой.
Гость не придал значения оговорке. Кто их разберёт — эти народные говоры! Зовут же Александра — Саней, а Ефима — Юшей. Не ответил он и на дерзкие слова матери. Презрительно отодвинув чашку с брусничным чаем, он, как и в начале разговора, тихонько пошлёпал ладонью по столу.
— Семён Егорович! О дальнейшем… Теперь ты скоро получишь некий грузец и инструкцию, что с ним делать. Выполнишь — и можешь собирать вещички для переезда на Елагин остров… Был я там. Какое запустенье! А когда-то…
— Когда? — прервал эти воспоминания Степан.
Человек не понял вопроса, и Дорохов повторил:
— Когда груз будет?
— Скоро.
— Кто принесёт?
— Увидишь.
— Всё в жмурки играем?
— Осторожность, Семён Егорович! Знаешь, сколько светлых голов уже склонилось долу!.. Береги свою. И от них береги, и от нас. У них судят, а у нас предателя — без суда!
Мать загремела печной заслонкой, а Степан Дорохов опустил глаза, чтобы не выдать себя. Он уже решил, что отпустит этого человека. Его нельзя спугнуть ни словом, ни взглядом. Только тогда придёт тот — второй — с грузом. Надо ждать. Рано захлопывать ловушку.
Дорохов проводил гостя до крыльца. Сразу же подскочили мальчишки, изнывавшие от нетерпенья и любопытства.
Человек в шинели снова превратился в обычного красноармейца и добродушно спросил:
— Как замок, разбойники?
— Керосину мало! — пожаловался Федька.
— Ишь богатеи! В двух хатах живут, а ещё недовольны!
— А мы довольны! — сказал Карпуха.
— Правильно! Нос вешать — последнее дело! А керосин достанете! В Ораниенбауме, говорят, дают! — Человек протянул Степану Дорохову руку. — Бывай здоров, Семён Егорович!.. А чай-то я прихвачу, если не забуду. На бабий язык обижаться — сам знаешь!..
— Знаю! — согласился Степан.
Человек поправил ремень и направился к заливу. Там он вышел на прибрежную тропку и, свернув вправо, вскоре скрылся за деревьями.
— Пойти за ним? — шепнул Федька.
— Я тебе пойду! — пригрозил отец и, шагнув в сени, предупредил: — Ждите во дворе!
Степан Дорохов думал, что нескоро удастся ему столковаться с женой. Но она умела иногда решать быстро, без лишних слов. Оба понимали, что отлучаться из дома нельзя ни ему, ни ей. Посланец с грузом мог появиться каждую минуту. Опасались они и сегодняшнего гостя. Вдруг он будет следить за ними? Поездка в Ораниенбаум Степана или жены сразу насторожит его. А ехать необходимо. Крутогоров должен знать все подробности, о которых по телефону не расскажешь. Оставалось одно — послать ребят. Мать согласилась. И через полчаса трое мальчишек пошли на полустанок. Федька нёс пустую железную банку для керосина. Ещё через час они втроём ввалились в кабинет Крутогорова.
