Александр Кулешов - Как же быть?
— Но это ерунда, удивился Лем, — подумаешь, забыл продлить разрешение. Да и человек он, судя по всему, влиятельный…
— Куда уж влиятельнее… — усмехнулся заместитель директора тюрьмы. — Но, — и он строго посмотрел на Лема, — в нашей стране все равны перед законом! Хоть ты и миллионер, а отвечай. В общем, дали ему три месяца тюрьмы за незаконное хранение оружия. Всё правильно. Да и ваш брат журналист перестал шуметь, в особенности эта радиостанция «Правдивые вести». Сидит человек, что с него взять. Правда, сидит он неплохо, — добавил заместитель директора после паузы.
В справедливости этих слов Лори убедился очень скоро, как только они перешагнули порог камеры, где томился Гелиор.
Только очень избалованный человек мог бы назвать это камерой. Если б не решётки на окнах, комната скорее походила на номер отеля, помечаемого в международных туристических гидах пятью звёздочками.
В углу стоял холодильник, в другом — телевизор, на полу и столе валялись пачки журналов, в основном содержащие фото полуодетых женщин. Толстое тёплое одеяло, электрокамин обеспечивали хозяина комнаты, то бишь камеры, теплом. Пахло дорогим одеколоном, дорогим виски, дорогими сигарами. Сам заключённый № 8440, облачённый в роскошную шёлковую пижаму, радушно поднялся навстречу вошедшим.
— А, Бен, — он крепко пожал руку немного смутившемуся заместителю директора тюрьмы, — какой добрый ветер занёс тебя сюда? А кто эти господа? Что, из телевидения? Мальчики моего старого друга Леви? Как он там? Привет ему, привет…
Продолжая болтать, Гелиор открыл холодильник, достал коньяк, виски, стаканы, лёд, выставил всё это на покрытый белоснежной скатертью стол, приоткрыл оставшуюся незапертой дверь и крикнул надзирателю:
— Эй, ещё пару стульев!
Стулья были принесены с такой быстротой, словно надзиратель притаился с ними за дверью, ожидая команды.
Услышав, что Гелиор и верховный вождь «Запада-III» старые друзья, Лем изменил своей обычной манере держаться. Пропала развязность. Он был почтительно серьёзен.
— Благодарю вас, господин Гелиор, но пить не буду, Я на работе, а на работе мы не пьём.
— Молодец, парень, я всегда знал, что Леви умеет подбирать народ. Сегодня — на работе, завтра — свободен, Заходи в любое время, буду рад, выпьем, поговорим…
— Господин Гелиор, извините, что беспокоим вас, нам бы хотелось сделать репортаж из тюрьмы. Вы могли бы что-нибудь нам сказать. Мы…
— Они только что были у Попеску, — перебил заместитель директора.
— Попеску, Попеску… Знаю, знаю, — сокрушённо закивал головой Гелиор. — Бедный парень, бедный парень… Я уж звонил губернатору, просил: «Роберт, брось валять дурака, помилуй парня». А тот упёрся: «Нельзя, говорит, он полицейского убил». Да, жалко. И брат его погиб.
— Вот он что-то говорил, — решился всё же вставить Лем, — что на вашем корабле…
— Да, да, был у меня такой кораблик, отличный китобой. Староватый, правда, но ещё ничего. Потом уж эти брехуны из «Правдивых вестей» придумали, будто он негоден. Но команда была действительно неважнецкая. Загробили посудину, а заодно несколько человек. Вот Попеску и погиб, брат этого. А тот решил, что я виноват, явился меня убивать. Ну, пришлось попугать. Да, на беду, просрочил разрешение на пистолет. Посадили. Не жалуюсь. Демократия есть демократия. Не жалуюсь. Обхождение хорошее. Кормят отлично. Как в отеле. Уверен, что дома Попеску жил хуже, чем здесь…
Лори вспомнил коридор, окрашенный красной краской, камеру без окон, узкую железную кровать, серый табурет, на котором сидел, втянув голову в плечи, Попеску, его равнодушный взгляд, его мозолистые руки с якорями и русалками…
Гелиор ещё долго разглагольствовал о демократии, о порядке, о правосудии. Он принимал разные позы, стараясь выгоднее предстать перед камерой Лема. Тот совсем вспотел, снимая то сверху, то снизу, то крупным планом, то от двери. Гелиор командовал:
— Холодильник не снимайте, это уже слишком. Давайте так: я перед телевизором, смотрю программу «Запада-III» Так. Теперь — заместитель директора тюрьмы лично навещает меня, чтоб посмотреть, соблюдается ли распорядок. Сюда, сюда, левей, и уберите бутылки, неудобно… Давайте быстренько, а то сейчас придут мои директора и уж некогда будет, начнём заседание.
Когда они покинули камеру-«люкс» Гелиора, провожаемые многословными напутствиями заключённого № 8440, все были в мыле.
— Ну, господин заместитель директора тюрьмы, — ядовито заметил Лем, — если когда-нибудь сбежит заключённый и вас за это выгонят, вы с успехом сможете работать заместителем директора любого отеля. Только вот беда: если все заключённые мучаются в тех же условиях, что Гелиор, вряд ли кто-нибудь из них сбежит.
— Не беспокойтесь, — проворчал заместитель директора, вытирая платком худую шею, — не у всех такие условия. Идёмте к Деду.
Дедом называли в тюрьме Феррари, того самого, которому недавно стукнуло семьдесят пять лет и который уже отбыл пятьдесят семь лет из своего пожизненного срока.
Феррари сидел в узкой камере и мастерил пляжные корзинки. Его сухие, цепкие пальцы работали быстро и ловко; он не носил очков и вообще выглядел молодцом.
— Здравствуй, Дед, — сказал заместитель директора и улыбнулся. Чувствовалось, что старик был ему дорог: как-никак больше полувека провёл он в тюрьмах. (Заместитель директора немногим меньше, хотя и в ином качестве.)
— Здравствуйте, начальник. — Феррари встал, внимательно посмотрел на вошедших.
— Вот, поговорить с тобой хотят. Из телевидения.
— Телевидение? Слышал, слышал, но повидать не довелось.
— Расскажите нам о себе, Феррари, — попросил Лем, одновременно «обснимая» старика со всех сторон.
Дед просиял.
— Ну что ж, могу, могу… — Ему явно доставляла наслаждение возможность поговорить о своих делах. — Видите ли, я не жулик, не вор, не бандит какой-нибудь. Я — ревнивец…
Сначала Лори подумал, что Феррари шутит. Но, присмотревшись, убедился в том, что старик говорит серьёзно.
— Да, так вот, — продолжал он, — я ревнивец. Это означает, что я совершил преступление в состоянии аффекта, вызванного ревностью…
«Он просто шпарит юридическими терминами, — подумал Лори. — Ну, что ему говорили на суде, то он, наверное, и повторяет всю жизнь».
— А как было дело? поторопил Лем.
— А дело было так, — охотно продолжал свой рассказ Феррари. — У меня была девушка Клара. Хоть ты парень и красивый, — Феррари перешёл на «ты» одобрительно оглядел атлетическую фигуру Лема, — и девчонки за тобой, наверное, гоняются, но такой, как моя Клара, ты и в глаза не видал. Вот. — Он засуетился, полез в какой-то шкафчик, висевший, как и во всех камерах, у изголовья кровати, достал тщательно завёрнутую фотографию, — Вот, — повторил. — Ну, что скажешь?
На фотографии была изображена девушка лет двадцати, в подвенечном платье. У неё было миловидное, но ничем не примечательное лицо. Впрочем, нет, было в нём кое-что примечательное — глаза. Вернее, их выражение. Выражение такой безысходной, отчаянной тоски, что даже Лем проглотил слюну.
— Да, — хрипло сказал он, — красивая девушка.
— «Красивая»! — В голосе Феррари зазвучала жалость, — Красивейшая! Нет такой другой! Я, правда, вот уж скоро шестьдесят лет женщин не видел, кроме неё, — а она намного постарела, ей тоже сейчас семьдесят пять, — но твёрдо знаю; такой другой нет!
И звучала в словах старика такая непоколебимая, такая светлая и глубокая вера, всё лицо его выражало такое восхищение и любовь, что Лем прокашлялся и пробормотал:
— Да, пожалуй, пожалуй, теперь таких не найдёшь, — И он снова, чтобы скрыть смущённо, стал глядеть на фотографию, которую Феррари бережно и нежно держал в своих крепких, цепких пальцах.
Лори попробовал представить себе, смог бы он пятьдесят семь лет любить Кенни, если он в тюрьме, а она на воле? Но пятьдесят семь лет было для Лори невозможным понятием, как возраст галактик или число песчинок к пустыне.
А тем временем Феррари продолжал свой рассказ:
— Парень я тоже был видный, кочергу каминную гнул. Только на кочерге много но заработаешь. А был там один, сынок, с шарабаном, с лошадьми…
«Каким шарабаном? — подумал Лори. — Ах да? ведь это всё было больше полувека назад!»
— … ну, он мою Клару как-то пригласил прокатиться; она продавщицей работала в магазине, а магазин его отцу принадлежал. Поехали, он в лесу остановил и начал целовать её. Она отбивалась-отбивалась, лицо ему поцарапала… А когда обратно вернулись, Клара прибежала ко мне и всё рассказала. «Руки на себя наложу, — кричит, — как он смел, теперь тебе до меня и дотронуться будет противно!» Успокоил я её еле-еле. Уложил спать, а сам пошёл к этому дружку. Пришёл — меня слуга не пускает. Я слугу так легонько взял за руку и со второго этажа во двор выкинул. Вхожу, тот сидит с друзьями — такие же шалопаи, как и он. Вскочили, хотели меня схватить, да куда там! — Феррари широко улыбнулся, — Одним я дверь прошиб, другого, помнится, на шкаф забросил, а потом за главного взялся. Если б полиция не прибежала, убил бы, а так надавал как следует. Он потом год в больнице отлёживался. Но выжил, тоже крепкий был парень. — В голосе Деда звучало искреннее уважение. — Теперь-то уж умер давно, — закончил он задумчиво.
