Валерий Гусев - Враг из прошлого
— Мама скажет: из двух сыновей один всегда самый умный, а другой… самый старший.
Самый старший дал самому умному подзатыльник.
— Это не аргумент, — вмешалась тетушка Тильда.
— А зонтиком по башке — аргумент? — засмеялся Алешка.
— Это суровое возмездие.
Меня тревожила наступающая ночь. Алешка был безмятежен. Он, наверное, надеялся, что скоро приедет папа. Или еще на что-то. Но папа пока не приехал и даже не позвонил.
А тьма вокруг сгущалась.
Помню, как-то в далеком детстве я читал какую-то старинную книгу. И там говорилось, что был такой обычай: непримиримые враги, обнажив шпаги, сражались в темном подземелье. Они не видели друг друга, только слышали шорох шагов и тяжелое дыхание противника. Они наносили в темноту удары шпагой. Иногда — в пустоту, иногда — в живое тело врага. И было такое поверье, что в этой дуэли во мраке побеждает тот, кто честен и прав.
Я об этом вспомнил, потому что мне показалось, будто все это время мы вслепую тыкали шпагой в темном подвале. Правда, тут же мне подумалось, что у младшего брата в левой руке был маленький фонарик. Как у Комарика в «Мухе-цокотухе».
— Вари окрошку! — распорядился Алешка. — Я такой голодный.
— Молнию поддерни, — посоветовал я. — И проверь сигнализацию.
— Фиг с ней! Никто сегодня не припрется. Если только папа. Со своими операми.
Старший брат послушался умного.
Окрошку варить не надо. Она готовится за десять минут. Я принес в кают-компанию всю кастрюлю, чтобы не бегать на кухню за добавкой.
— Изуми-и-и!.. — сказал Алешка, отставив первую тарелку. — Но малова-а-а!..
Мы навернули еще по тарелке.
— Лех, — спросил я, — а почему ты думаешь, что Ганс не придет сегодня ночью поджигать дом?
— А он очень занят, Дим. Я его загрузил.
— Коньяк пьет?
Тут последовал неожиданный ответ:
— Уже не пьет. Уже бегает. Дим, надо папе и Матвеичу окрошки оставить.
— А что тут оставлять? — Я наклонил кастрюлю. — Тут одна тарелка осталась.
— Интересно — кто ее достоин?
Мы уснули, полные до краев окрошки и гордые за расправу с Марковским. И уверенные в том, что все опасности нам уже не грозят.
И ошиблись. Глубокой ночью у калитки грохнула хлопушка.
— Папенька прибыли, — сквозь сон пробормотал Алешка и сел на своем рундуке. — Опять штаны надевать надо.
Пока мы оделись и, булькая окрошкой в животах, спустились вниз, там уже топталась целая команда приехавших. Матвеич и папа отряхивались от конфетти, а двое оперативников посмеивались, убирая пистолеты в подплечники.
— А чего вы приехали? — спросил Алешка. — На готовенькое?
— Штаны застегни, — сказал папа.
— Сеню привезли? — спросил Алешка.
— В машине сидит.
— Плачет? Вы ему не верьте. Это он заказал Гансу ограбить квартиру гражданина О.
— Великий артист, — усмехнулся Матвеич.
— Он не великий артист, он мелкий жулик, — сказал я. — Он у Матильды подсвечник чуть не украл.
— Разберемся, — пообещал папа. — Возьмем Ганса и разберемся. — Он достал мобильник и что-то там приказал. А потом спросил меня: — Поесть что-нибудь найдется?
— Окрошка была, — неуверенно ответил я. — Но Алешка…
— Понятно, — кивнул папа. — То-то у него джинсы на пузе не сходятся.
— Я вам яичницу сделаю.
Молодые опера обрадовались:
— С колбасой или с салом?
— С солью, — сказал Алешка. — У Матвеича соли до фига. Девать некуда.
После яичницы мы услышали на берегу фырканье катера.
— И мы с вами, — строго заявил Алешка.
— Во втором эшелоне, — сказал папа.
Уже светало, когда милицейский катер подошел к причалу лодочной станции.
— Извините, — сказали опера и отодвинули в сторону Матвеича и папу. — Это наша работа.
Они вскочили на причал, вышибли дверь и ворвались в дом. И вышли оттуда с пустыми руками. Рванулись в мастерскую. Тоже пусто.
— Неужели ушел? — огорченно покачал головой Матвеич.
— Он в туалете, — сказал Алешка.
Опера его услышали. Подбежали к туалету, и один из них, с юмором, закричал:
— Выходи, Леопольд! Выходи, подлый трус!
— Он не может, — сказал я. — Он заболел. У него насморк.
— В попе, — хихикнул Алешка.
Глава XV
«Мы этого достойны!»
Когда тетушка Тильда узнала о том, что Алешка влил в коньяк слабительное из бутылочки на подоконнике, то сначала пришла в ужас, а потом долго смеялась:
— Это изуми-и-и!.. Алекс, мне это средство принесла наша молочница Фрося. Его дают крупному рогатому скоту.
— В виде коров? — сумрачно уточнил Алешка.
— По чайной ложечке на ведро воды. Атосику я давала по одной капле. А ты булькнул весь пузырек.
— Зато с гарантией, — сказал я.
— Федор Матвеич не обиделся за свой коньяк?
— Нет, он до сих пор смеется.
— А за столом, — добавил я, — садится на всякий случай подальше от Алешки. Он его террористом называет.
— Да… А Сеню мне все-таки жалко. Он в молодости был хороший актер. А потом немного зазнался, перестал работать над собой и занялся всякими махинациями. Жалко мне его…
— А вы знаете, Матильда Львовна, — сказал папа, — что на одном из допросов он написал на вас жалобу за нанесение побоев твердым предметом?
Алешка хихикнул:
— А Ганс на меня жалобу не написал? За нанесение ущерба здоровью с помощью жидкого предмета?
— Ему сейчас не до этого. Он вовсю отбивается от предъявленных ему обвинений в нескольких кражах.
— И называет тебя фашистом? — спросил Алешка.
— Называет. И грозится отомстить.
Алешка опять хихикнул:
— Ага, он Матвеичу уже отомстил. Не сходя с горшка.
— Алекс! — Тетушка Матильда стукнула зонтиком в пол. — Что за выражения. Мне, конечно, от фонаря…
— До лампочки, — поправил Алешка.
— Мне, конечно, от лампочки, но ты должен следить за своей речью. И не засорять ее всякими глупыми словами. Врубился? Или как это… въехал?
— Пап, — спросил я, — а откуда Ганс узнал, что Матвеича вызвали в Москву?
Папа нахмурился и очень неохотно объяснил:
— Среди работников милиции иногда встречаются предатели. Это, кстати, тот же следователь, который вел дело Юрика.
— Бедный Йорик, — не совсем расслышала тетушка Тильда.
— Это не тот Юрик, — успокоил ее Алешка. — Вашему Юрику на полке ничего не грозит. И подсвечнику тоже.
— Клево, — согласилась тетушка и на всякий случай заглянула в платочек.
В общем, эта дуэль во мраке закончилась благополучно. Алешка даже забрал из мастерской Лодочника… Ганса свой рисунок подсвечника. И деревянный пистолет, и сам деревянный подсвечник (вятские — ребята хватские). Сделан подсвечник был очень талантливо. Рукой мастера. Ганс даже снизу залил его свинцом, чтобы была похожая тяжесть.
— Вот, — сказал папа, — золотые руки, но алчная душа.
И мы с Алешкой еще раз задумались: почему некоторые люди, способные и умелые, предпочитают зарабатывать не своим честным трудом, а воровством и грабежами?
Ответить на этот вопрос очень трудно. Он, наверное, существует уже много тысяч лет. Ясно только одно: эти люди в конце концов очень горько сожалеют о своей жизни, бесчестно прожитой.
Папа однажды сказал:
— Самое большое счастье в жизни — это когда тебе благодарны люди за твою работу. Кем бы ты ни был. Строителем, актером, милиционером.
— Правильно, — поддержал Матвеич. — И писателем тоже.
— Особенно который пистолет в подоконнике прячет. — Это Алешка сказал.
Он, оказывается, давно уже разгадал секрет штурвала. Потому что внимательнее меня слушал рассказы Матвеича. А Матвеич, когда вспоминал свое боевое прошлое, рассказал про одного хитрого жулика, который прятал наворованное в подоконнике. А открывался этот тайник со второго этажа. «Дерни за веревочку — дверь и откроется». Поэтому Матвеич всегда знал, когда мы трогали штурвал в рубке. Если его чуть-чуть повернешь, в подоконнике срабатывал с тихим щелчком фиксатор.
Вот сколько всяких тайн мы узнали и всяких открытий сделали.
А в конце лета родители приехали за нами. Алешка устроил скандал:
— Вы говорили, что мы целый месяц здесь будем жить. А прошло всего шесть недель!
— А мне показалось, — признался Матвеич, — что целых шесть лет.
Мы попрощались с тетушкой Тильдой, она спела на прощанье свой любимый романс про отварную калитку и прослезилась.
— Это так волни-и-ительно, — произнесла она, вытащив нос из носового платочка.
А Матвеич подарил нам свой почти как настоящий пистолет и сказал вполне серьезно:
— Вы этого достойны.
— Это так волнибельно, — сказал Алешка и засунул пистолет за пояс.
