Николай Дубов - Жесткая проба
Алексей снял пиджак, повесил в шкафчик. Трикотажной тенниске ничего не сделается, а брюки можно почистить, — подумаешь, важность большая… Зато будет порядок: он не прогулял, своё отработал. И никто не сможет попрекнуть. А если к следователю вызывали, так что?.. И правильно: таких гадов всех надо подчистую… И ничего такого тут нет. Он сделал то, что должен был сделать, — сказал правду, и всё. Наташе можно всё рассказать. А он почему-то думал раньше, что нельзя, стыдно. Наоборот! Плохо только, что Наташу сегодня не увидеть. Ну, зато завтра…
Товарищи по общежитию, несмотря на поздний час, потребовали отчета во всех подробностях. Алексей рассказывал и с удивлением замечал, что всё теперь выглядит совсем не таким, каким воспринималось тогда, прошлой ночью: и те двое, пришедшие за ним, не казались такими мрачными и зловещими, и камера — обыкновенная комната, только что с решеткой и заперта. А следователь? Капитан просто хороший человек! Сразу во всём разобрался…
Но как ни обыкновенна комната, называемая камерой, до чего же хороша своя, в общежитии! Ну, и тут стены голые и голый пузырь лампочки под потолком. Но из этой комнаты в любую минуту можно выйти и идти куда хочешь, а лампочку можно погасить и вытянуться не на деревянном ящике, а на податливой пружинной койке, закрыть глаза и не метаться, не ломать голову — почему, за что и что теперь будет.
Алексей не выспался, однако настроение было превосходное. Превосходным был и день, яркий, солнечный, и начался он хорошо, а вечер обещал быть ещё лучше, потому что вечером он увидит Наташу. Никто не расспрашивал, почему он работал вчера не в свою смену, милицейская камера, допрос отодвинулись в уже далекое прошлое, из этого далека казались совсем незначительными, и придавать им значение не было никаких оснований. И работа сегодня шла на редкость легко.
Алексей сосредоточенно кернил бронзовый вкладыш, когда почувствовал, что его легонько тронули за плечо. Рядом стоял Федор Копейка.
— Здоров.
— Здоров. Газету видал?
— Нет… А что, уже? Вот молодец Алов, значит, не соврал, — улыбнулся Алексей, — Я же к нему ходил, рассказывал…
Скуластое лицо Федора осталось неподвижным.
— Ты прочитай сперва.
Заметка называлась «Шире распространять опыт передовиков».
Алексей начал читать, лицо его вытянулось.
— Так он же его расхваливает, Витьку…
— Читай, читай…
Описание доблестей Виктора Ю. Алов заканчивал призывом распространять шире его опыт, внедрять в производство передовые методы труда. Дальше было еще несколько фраз:
«Однако в здоровом цеховом коллективе находятся люди, которые ведут подрывную работу, направленную на дискредитацию передовиков. В частности, некий А. Горбачев, разметчик того же цеха, распространяет всяческие измышления, порочащие достижения передовиков. Администрация цеха приняла соответствующие меры против хулиганского выпада Горбачева, однако организационных мер явно недостаточно. Необходимо, чтобы общественность цеха присмотрелась к носителям нездоровых настроений, дала им надлежащую оценку, создала общественное мнение вокруг этого вопроса и приняла меры к его искоренению».
Алексей потерянно посмотрел на Копейку, снова на газету.
— Так что ж… Я же ему объяснял! Я же говорил… Вот гад!
— А что ты ему говорил?
Подергивая редкие черные волоски на верхней губе, Федор молча выслушал рассказ Алексея.
— Ну ладно, посмотрим, — сказал он, забрал газету и ушел к своему станку.
Алексей рассказал о заметке Василию Прохоровичу.
— Ещё одна, — меланхолически заметил дядя Вася.
— Кто?
— Шишка.
— А вам шуточки… Морду ему, гаду, набить, и всё!
— Морду — нельзя. За морду тебе такое припаяют — не обрадуешься.
— Выходит, терпеть и молчать?
— Молчать не обязательно, а потерпеть покуда придется…
— А!
Алексей отмахнулся, ушел к плите. Старик всё обращал в болтовню, в слова. А тут нужны не слова…
Он углубился в работу, время от времени поглядывая на часы — скоро ли обед. Прошло часа два. Алексей почувствовал какую-то неловкость, скованность. Он поднял голову и встретил взгляд маленьких, близко поставленных колючих глазок.
Человек в полувоенной, защитного цвета, несмотря на жару, наглухо застегнутой гимнастерке отвернулся а пошел по пролету.
Где он видел такие глазки, кого напоминает этот человек?.. Да никого не напоминает, это он и есть! Гаевский…
…Школа, капитаны, Витькина выдумка — игра в тайное общество «Футурум» — «Будущее». Гаевский прицепился и раздул целое дело. Если бы не Людмила Сергеевна и Витькин отец, вышибли бы его, и всё… Кире, Витьке и Наташе ничто не угрожало, Алексей бы их ни за что не выдал, а его самого выгнали бы из школы и, может, даже из детдома… И всё Гаевский… Прогнали его тогда из пионервожатых… Постарел. От лба поползли вверх взлизы, на макушке волосы поредели, просвечивают. Всё такой же бледный и худой. Только ходит иначе. Раньше всё спешил, будто ему ужасно некогда, а теперь неторопливо, важно… И чего он тут ходит? Что он теперь делает?..
Идя к инструментальщику, Алексей снова увидел Гаевского. Он разговаривал с Виктором. Заметив Алексея, Виктор отвел глаза в сторону и вроде даже покраснел.
Вадима Васильевича Алексей в обед не застал.
Дядя Вася обедать в столовую не ходил. «Разве это обед? — говорил он. — За десять минут покидал в себя всё, как в мешок, и — бегом, освобождай место… Обедать надо дома — с чувством, с толком, с расстановкой… А тут можно только перекусить». Из дома дядя Вася приносил обернутый в чистую тряпочку кусок сала; когда начинался перерыв, аккуратно резал его на кубики и на самодельном, из листа железа, маленьком противне жарил на горне в инструментальной. Потом располагался возле своего станка, подцеплял ножом скварчащие, брызгающие жиром кусочки сала и неторопливо, один за другим, отправлял в рот. Покончив с салом, он куском хлеба тщательно подбирал смалец и до конца перерыва успевал выпить две большие кружки чая. Во время еды разговаривать он не любил, все это знали и никогда к старику не подходили, пока он не покончит со своей «перекуской».
Вернувшись в цех, Алексей увидел, что поджаренное сало осталось нетронутым, дядя Вася хмуро разговаривает с Раевским. Тот наконец ушел. Дядя Вася съел остывшее сало, выпил чай и подошел к плите.
— Про тебя допытывался: что да как…
— Ну?
— Ну, я говорил, что знаю… Прятать-то тебя нечего?
— Нечего.
— Значит, и бояться нечего.
— А кто он?
— Из отдела кадров.
— Начальник?
— Нет, говорит, инспектор… Чего он вокруг тебя круги делает? Похоже, Алёха, будут из тебя воду варить…
— А что он мне может сделать? Ничего!
…Иванычев так не думал. Появление Гаевского встревожило его. Гаевский был представителем отдела кадров, частью его, а все, что составляло отдел кадров, требовало осторожного к себе отношения. Осторожность эта появилась давно.
Начало биографии его было кристально ясным. Закончив сельскую семилетку, он подался в райцентр, где жил и работал на мельнице брат матери. Прельщавшая поначалу возможность стать, как дядя, рабочим на мельнице, скоро потускнела перед другой, более привлекательной: поступить в техникум и стать техником-строителем, итээровцем. Техникума кончить не довелось. Со второго курса его, уже с год активного комсомольца, сделали инструктором райкома комсомола. Держался он скромно, даже робко и старательно выполнял всё, что требовалось. Его ценили, при случае похваливали. Когда встал вопрос об укреплении городского отдела коммунального хозяйства, вспомнили о нём. «Парию надо расти, — сказали тогда. — К тому же он технически подкован, будет на своем месте. Не кончил техникума? Это маловажно, главное — свой парень и техническая закваска всё-таки есть…»
Техническая закваска и с самого начала не была густой, а к тому времени без употребления начисто выветрилась, но гайки с шайбой он не путал, схемы и графики чертить умел, писать объяснительные, докладные записки научился, а большего на первых порах от него и не требовалось. Отдел коммунального хозяйства практически хозяйства не имел, и называть его следовало бы отделом коммунальных пожеланий и предположений, так как и водопровод, и канализация, и электросеть существовали пока только в папках проектов. Маленький городок, в котором самыми крупными предприятиями были мельница и маслобойка, не мог угнаться за новостройками, городами-гигантами, средства на благоустройство его отпускались скупо или не отпускались вовсе. Но — отпущены средства или не отпущены — Иванычев обязан был обеспечить, чтобы к Первому мая и Седьмому ноября на базарной площади была построена трибуна, дома на главной улице заново побелены, а кирпичный парапет перед Домом Советов зацементирован. Иванычев обеспечивал. Для побелки домов шла только известь, после первого дождя она шелушилась и осыпалась, цемент был такой, что, высохнув, растрескивался и отваливался большими шершавыми лепешками. Но в этом уже не было вины Иванычева, и хотя иногда его попрекали, но попрекали не слишком серьезно — все знали, что он тут ни при чём, виновато качество материалов. Словом, можно было жить спокойно. Иванычев жил. Он возмужал, посолиднел, женился. Жена, вывезенная из родного села, возилась с курами и детьми, обеспечивала положенный уход за мужем.
