Алексей Биргер - Тайна наглой сороки
— Брюс отнесет! — уверенно заявил Ванька. — Он умный, и он просто обязан нас выручить!
Климентьев покачал головой.
— Степанов хватится меня не раньше завтрашнего дня, — сказал он. — А вас когда начнут искать, если Брюс не долетит?
Я поглядел на часы. Было около трех.
— Часов через шесть, — сказал я. — Родители знают, что мы можем умотать на целый день. Но если мы не появимся после девяти вечера — они встревожатся.
— Шесть часов, — пробормотал Климентьев. — То есть до завода доберутся в лучшем случае через восемь-девять. За это время нас сто раз могут угрохать или перевести в другое место. Эх, если бы меня не так приложили по голове... Слабость дикая, а в обычной форме я бы авось хотя бы решетку на окне сумел вывернуть и помочь протиснуться в окошко кому-нибудь из вас. Но сейчас и пробовать не стоит... В общем, будем ждать. Расскажите мне сначала, что вы нашли такого страшного.
— Несколько интересных вещей, — ответил я. — Но самое главное, мы решили для порядка подсчитать по накладным и каким-то еще бумажкам — забыл, как они называются, — общую грузоподъемность вагонов, за последние два месяца вышедших с металлом с территории завода.
— Ну? — заинтригованно спросил Климентьев, когда я сделал паузу.
— Максимальная общая грузоподъемность всех вышедших вагонов — пятьсот сорок тонн, — сообщил я. — То есть столько бы они вывезли, если бы были загружены под завязку, до предельной нормы, и ни один из них не развалился бы от старости. А металла, по тем же документам, было вывезено пятьсот сорок четыре тонны!
— Интересно, — пробормотал Климентьев. — Но ведь разница не очень большая.
— Согласен, — кивнул я. — Но ведь все документы должны быть в идеальном порядке, без единого несоответствия, из-за всех этих крутых проверок, которые наверняка пойдут после аукциона. Даже если бы эти вагоны умудрились вывезти пятьсот сорок четыре тонны, в документах все равно стояло бы пятьсот сорок. Четыре тонны испарились бы — и не ради желания смошенничать, положив что-то себе в карман, а чтобы нельзя было придраться ни к одной несовпадающей цифре. Когда идут такие рисковые игры, в бумагах все должно быть глаже некуда — глаже, чем если бы завод работал в нормальном режиме, когда из-за множества дел и забот можно что-то и не так сосчитать. И я уверяю, что, если вы спросите бухгалтерш Зину и Машу, они вам заявят: когда они уходили в пятницу вечером, все было в полном порядке, в документах не было ни одной несовпадающей цифры. И в понедельник утром все будет в полном порядке. Значит, между воскресеньем и понедельником кто-то берет ключи, извлекает несколько документов, в которые этому кому-то надо внести свои подчистки и поправки, — и тут появляемся мы, и этот кто-то не успевает положить недостающие документы на место, как он рассчитывал...
— А ключи были только у Епифанова, — кивнул Климентьев. — И когда мы вошли, он возился с какими-то бумажками.
— А маска лопуха-неудачника, человека «тридцать три несчастья» — самая лучшая маска, — добавил я. — Никто никогда не заподозрит, что под ней скрывается Дед. И общаться этот лопух может с любыми людьми — самые странные его посетители не вызовут никаких подозрений. И ключи, которые бухгалтерши не всякому дадут, ему доверят спокойно, когда он только заикнется, что в субботу хочет закончить оформление каких-то учетных ведомостей. Ну и вообще, и так далее...
— Да, конечно, — хмуро проворчал Климентьев. — Может, у вас есть соображения, чему относились недостающие документы?
— Вот к этим двум вагонам, в одном из которых мы сидим, — сказал я. — Здесь, в этих вагонах — те самые четыре «лишние» тонны, может, и поболе. Где-то на пути эти вагоны должны вскрыть для проверки и обнаружить в них краденый алюминий — часть того алюминия, про который всем известно, что местная шпана воровала его для Деда. Естественный вывод: Дед — это Степанов. Или вы, как представитель Степанова, а Степанов над вами... Не важно. Возникают прямые улики, ведь груз оформлен на одну из фирм Степанова, и Степанову уже не отвертеться от уголовного дела. При этом ничто не мешает банку выиграть аукцион, а Деду — и Белесову, который явно чувствуйся за спиной Деда, — продолжать и дальне вертеть свои делишки. Очень возможно, что и банк, и Белесов, и Дед сговорились друг с другом, и Белесов дал банку сигнал: я, мол, помогу вам без всяких выиграть аукцион и дальше помогу провернуть всю вашу махинацию так, чтобы не нашлось ни одной зацепки для возбуждения против вас уголовного дела о мошенничестве, а вы за это по крайней мере не будете мешать мне по. топить Степанова, хоть он и ваш союзник Банк эта сделка тоже устраивала — банк видел, что Степанов начинает нервничать и сомневаться, правильно ли он подписался на всю эту авантюру с аукционом, и в любой момент может отмочить какой-нибудь фокус...
— И вообще, после аукциона им выгодней продолжать дело без Степанова, чем с ним, — пробормотал Климентьев. — И платить не надо, и от лишнего свидетеля избавляются...
— Ну а зачем это было нужно Епифанову-Деду, и ежику понятно, — сказал я. — Кстати, он давно это готовил и уже несколько дней назад знал, что против Степанова возбудят уголовное дело и арестуют до того, как Степанов сумеет довести до конца собственное расследование ограбления ювелирного магазина — иначе бы он ни за что не решился брать ювелирный, при всей его жадности!
— Ювелирный... брали... люди... Деда? — запинаясь от изумления на каждом слове, выговорил Климентьев.
— Разумеется, — важно вмешался в разговор Ванька. — Иначе бы Брюс не пасся на его подоконнике!
Этой реплики обалдевший Климентьев совершенно, разумеется, не понял, а я кивнул.
— У Епифанова какой-то свой счет к сорокам, недаром он так платит за то, чтобы разоряли их гнезда. Очень может быть, что Брюс узнал разорителей своего гнезда — может, даже тех же Хоромова с Бурченко, — стал следить за ними, и они вывели его на Деда. А Брюс подстерег момент, когда Епифанов, запершись в бухгалтерии после ухода Зины и Маши, перекладывал награбленное из одного места в другое — в какой-то тайник. Воспользовавшись тем, что Епифанов на секунду отвернулся от окна, Брюс и спер кольцо. И с тех пор стал навещать этот подоконник — не найдется ли там еще чего-нибудь красивого и блестящего. Может, даже он видел, как Епифанов злился, обнаружив пропажу кольца, — и дежурил рядом, поджидая случая еще раз насолить врагу!
Ванька вдруг расхохотался — заржал, если быть совсем точным.
— Ты что? — спросил я.
— Я... — Мой братец захлебывался и давился от смеха. — Я представил, как должно было выглядеть лицо Павлиныча, когда он хватился кольца... И еще... и еще я понял, где его тайник!
— Где? — сразу спросил Климентьев.
— В термосе! — твердо заявил Ванька. — Между этой, как ее... колбой... и этим, как его... внешним корпусом, да? Вы ж видели, Епифанов с термосом не расстается, просто не выпускает его из рук!
Климентьев с сомнением покачал головой:
— Все награбленные ценности в термос не уместились бы.
— Вполне возможно, что Ванька прав, — поддержал я моего братца, — Епифанов вполне мог оставить себе только самое ценное и самое узнаваемое, отдав налетчикам-исполнителям самые стандартные золотые цепочки, кольца и серьги — все то, про что нельзя сказать, что это из конкретного ювелирного магазина и что никак не может служить уликой. А на главные ценности пространства между колбой и корпусом вполне хватит — все-таки термос большой, места там получается довольно много.
— Допустим, — проворчал Климентьев. — Но сейчас главный вопрос в том, как нам выбраться отсюда и рассказать Степанову — или кому-то другому — о том, что нам известно. Проще говоря, как нам уцелеть. Вас так или иначе не выпустят — вы слишком до многого докопались. Меня прибрали, потому что я знал, что вы были на заводе и не покидали его и, услышав о вашем исчезновении, мог бы сам разоблачить Епифанова, сопоставив все факты. И уж теперь тем более... Черт, голова трещит. Думайте, пацаны, раз вы такие умные.
Мы посерьезнели и задумались. Никаких толковых идей в голову не приходило, только одна мысль крутилась: «Лишь бы Брюс не подкачал! Лишь бы Брюс не подкачал!» Напрягшись от внутреннего напряжения, я машинально вытащил из кармана гайку, оброненную Брюсом, и так же машинально стал подбрасывать ее на ладони, тупо на нее глядя.
— Что это? — спросил вдруг Климентьев.
— Гайка, которую Брюс оставил на подоконнике бухгалтерии, когда залетал к нам, — ответил за меня Ванька.
— Дай-ка поглядеть. — Климентьев забрал гайку с моей ладони и некоторое время внимательно ее рассматривал. Потом он побледнел: — Так! Очень хочется ошибаться, но теперь, кажется, я знаю, как мы погибнем.
Мы с Ванькой онемели — и уставились на Климентьева, молча дожидаясь объяснений.
И Климентьев объяснил.
