Евгений Некрасов - Золотая жила для Блина
Митька разгреб топором землю и выкарабкался. Значит, вот чего боялся погибший старатель. Боялся и в яме остался, а Дмитрий Олегович уже метра на полтора ближе к краю.
Теперь он стал обрушивать стены равномерно со всех сторон. Получалось что-то вроде бутылочного горлышка, сужающегося кверху там, где Митька не мог дотянуться топором. Яма становилась мельче (это хорошо) и шире (а вот это плохо). Чтобы засыпать расширяющееся дно ямы, нужно было все больше и больше земли. Поневоле Митька опять углублялся в стены.
Настал момент, когда земля начала срываться со сводов, как только Митька трогал ее топором. Он понял, что скоро будет обвал похуже первого. Тогда обрушилась только вырытая им пещерка, а сейчас он же все стены подрыл. Тонны земли держатся на соплях.
Митька вышел на середину ямы и подпрыгнул. Ничего, только где-то зашуршал осыпающийся песок.
Он подпрыгнул еще раз. Шорох стал громче; сбоку набежала песчаная волна, толкнула Митьку по ногам. Обернувшись, он успел заметить, как сначала медленно, а потом все быстрее стена сползает, рушится, катит на него! Прятаться было некуда: со всех сторон сыпалась земля. Она была уже выше щиколоток. Митька вырвал ноги и переступил на рыхлый холмик. Земли сразу же насыпалось по колено. Он успел переступить еще раз, и тут его засыпало сразу по пояс. «По крайней мере недолго буду мучиться», — подумал Митька, глядя, как земля накатывает, захлестывает его по грудь и подступает к подбородку.
Перед тем как сыщика засыпало с головой, он догадался высоко поднять руки, сжимающие топор.
Глава XXVIII
ПОКА СПАЛА ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ
Ох, как его сдавило! Ни вздохнуть, ни пошевелиться. Зарытый в песок Сайд из «Белого солнца пустыни» по сравнению с ним отдыхал на курорте: он мог дышать и дожидаться доброго человека. А Митьке оставалось жить без воздуха минуты две.
Он покрутил топором в поднятых руках и не почувствовал сопротивления. Выходит, засыпало его неглубоко. Опустить руки не удалось, но хоть в локтях они сгибались. Митька положил топор и ладонями разгреб землю с макушки. Неплохое начало, только макушкой не подышишь. До лба он доставал уже с трудом, выламывая руки. Расчистил глаза; на мгновение за сомкнутыми веками мелькнул свет, и ямку опять засыпало. Хотелось орать от отчаяния, но было жаль тратить последний воздух.
Целых десять секунд оставшейся жизни Митька на ощупь искал топор. Нашел и стал отгребать землю у затылка, где было сподручнее. Топор елозил со слышным скрипом, иногда задевая Митьку по волосам. Он уже задыхался. В висках стучало, перед глазами плавали круги. Надо подальше отгребать землю: топором вправо, топором влево, как будто работают автомобильные «дворники». Сердце трепыхалось, как бабочка на оконном стекле. Топором вправо, топором влево. Круги в глазах светлели, густели и превратились в дохлого оленя.
— Чего ты мучаешься? Давай лучше сыграем в кости, — предложил он Митьке, катая по земле человеческие позвонки. — Если они так упадут, забирай самородок и уходи, а если так, оставайся с нами золото стеречь.
Митька промолчал, потому что рот у него был залеплен землей, и завозил топором из последних сил: вправо-влево, вправо-влево… Тяжесть, сжимавшая затылок, исчезала. Наконец он смог откинуть голову и задышал. Жив!!!
Его хоронило еще четыре раза. Последний обвал был самый опасный: топор Митька выронил, земля накрыла его по грудь и прижала руки к телу. Он сумел расшататься и вылезти, как гвоздь из гнилой доски.
До края шахты было уже рукой подать. Митька подскочил, вцепился в корень и вылез.
Плот он догнал уже к закату. Сил еле хватило, чтобы проплыть жалкие десять метров от берега. Митька вылез на бревна и долго лежал, радуясь шершавой коре под щекой, обещающим дождь черным тучам и даже комарам. Приятно жить.
Из палатки слышалось посапывание: Лина еще спала. Вчера Митька здорово злился, когда она молчком ушла к реке. А сам что сделал? Вся его героическая возня в шахте была расплатой за несказанные слова: «Лин, я сойду на берег». Если бы Лина знала, где он, то легко нашла бы шахту и бросила ему конец парашютной стропы.
Гордиться было нечем, и Митька решил помалкивать. Вздул прогоревший костерок, выпотрошил четырех рыбин, уложил в коптильню. И только тут вспомнил, что не сломал лиственную веточку, за которой ходил на берег. Плюнул и зарядил коптильню сосновыми щепками. Жрать хотелось так, что было уже не до кулинарных тонкостей.
Пока готовилась рыба, Митька постирал одежду и вымылся, уничтожая последние следы своего бесславного сидения в яме. Хотя не такое уж оно было бесславное, если не сбрасывать со счетов найденный самородок. Митька завязал его в носовой платок. Чутье сыщика подсказывало, что ему еще предстоит столкнуться с уголовниками лицом к лицу. Тогда самородок будет важной уликой.
Он соорудил себе набедренную повязку из куска парашюта и сел обсыхать у костра, чистый, благостный и почти всем довольный. Дымок из коптильни уже пах очень соблазнительно. Митька снял ее с огня и открыл. В нос шибануло таким аппетитным паром, что он сразу же одну рыбину и уговорил, обжигаясь и давясь мелкими косточками.
Из палатки появилась Лина, с недоверчивой гримасой посмотрела на его стряпню, попробовала… И уничтожила рыбу еще быстрее, чем Митька. Осталось еще две. Их ели, смакуя, с разговорами.
— Ты у кого научился готовить, у мамы? — спросила Лина.
— Нет, мама готовит в основном борщ в скороварке. Ей некогда, она служит, — ответил Митька. — А вот папа спец по всякой еде, которую не надо переворачивать.
— Не поняла.
— Ну, чтобы поставить на огонь и вспомнить, когда еда уже готова. Скажем, если жарить цыпленка, над ним надо стоять и смотреть, чтобы не пригорел. А папа наденет цыпленка на бутылку с водой, сунет в духовку и сидит, гербарий перебирает или копается в огороде. Пока в бутылке есть вода, цыпленок не сгорит.
— В огороде? — удивилась Лина. — Вы разве за городом живете?
— Нет, у него на подоконнике огород, пять ящиков на этажерке. Есть съедобные растения, есть лекарственные, есть просто редкие. Понимаешь, они с мамой такие люди, которые и на работе работа ют, и для отдыха тоже работают. Папа говорит, что, если бы маме разрешили, она брала бы домой на выходные пойманных шпионов.
— Зачем?
— Допрашивать.
— У меня дедушка такой, — кивнула Лина. — Ночью проснется и пишет: ему какая-то формула во сне приснилась. По-моему, ничего хорошего в этом нет. Надо же уметь расслабляться.
Митька согласился и уточнил, что от развлечений должна быть польза. Например, самому играть в футбол полезно, а смотреть по телику — просто гроб.
— А все самое вкусное и самое интересное — всегда гроб, — заметила Лина. — От сладкого зубы портятся, самые интересные фильмы показывают, когда спать пора…
На эту тему Лина рассуждала еще долго. Митька поймал себя на том, что давно не слушает, а только кивает на звук ее голоса. Потом вдруг оказалось, что он лежит в ложбинке между бревен, и это удобно, только не хватает подушки.
— Дима, Дима! Ты спишь, иди в палатку, — трясла его за плечо зеленоглазая.
— Ага, — сказал Митька, подтягивая под голову полено.
Опять пришел олень и стал кидать человеческие кости. «Мы не доиграли, а самородок ты увел. Некорректно, Дмитрий Олегович!» — упрекнул он сыщика. Митька знал, что это сон, и решил не обращать внимания на рогатого. «Ну, как хочешь. Оставайся здесь», — сказал олень Лининым голосом. Митька огляделся и увидел, что он в шахте! Хотел сказать, что здесь оставаться как раз не хочет, но в рот полезла земля. Из угла поднялся скелет в истлевшем тряпье и залязгал зубами: «Зря отказываешься. Знаешь, сколько у нас еще золота! Останешься — богатым будешь. Хочешь, купим тебе самолет?»
— Самолет! Самолет! — закричала Лина.
С дохлого оленя поднялись мухи. Они гудели очень солидно, и Митька понял, что на самом деле слышит звук мотора!
Глава XXIX
ОПАСНОСТИ НЕ КОНЧИЛИСЬ
Они стояли, вертя головами и до рези в глазах всматриваясь в чистое небо. Самолет зудел, как невидимый шмель, не приближаясь и не удаляясь. Не то летел очень высоко, не то кружил над одним местом где-то за лесом.
— «Антошка», как папин, — узнала самолет Лина.
И вдруг зудение оборвалось! Остановка мотора в полете не обещала ничего хорошего. Митька с Линой переглянулись и стали прислушиваться. Минут через пять мотор заработал как ни в чем не бывало. Блинков-младший первым догадался, что это значит, и стал грести к берегу. На плоту это нетяжело, но муторно: гребешь, гребешь, гребешь доской, и только минуты через две-три до него доходит, что надо поворачивать. Тут сразу начинай грести в другую сторону, потому что если уж плот поворачивает, то сразу его не остановишь.
— Ты куда? — удивилась Лина. — На середине реки нас быстрее заметят. С воздуха — да, быстрее, — продолжая грести, уточнил Блинков-младший. — А самолет на берегу.
