Родион Белецкий - Рыцарь идет по следу!
22
Нельзя сказать, что с души у Ромы свалился после этого разговора камень. Что-то, конечно, упало. Так, несколько небольших камешков. А самый главный камень покачнулся на краю и замер в ожидании неминуемого падения.
Тем не менее уже на следующий день никто не говорил о краже денег и любимого, радужной расцветки, платка Калины. И сама Калина более не поднимала эту тему.
Каждый день после уроков и Борода, и Нянькин устраивали бесконечные репетиции, а Калина носилась из «Пещеры» в класс физики, который превратился в репетиционный зал. Она ставила пластику и в том и другом спектакле и, разумеется, знала, как выглядит и тот и другой спектакль в полусобранном виде. Сами участники при встрече друг с другом не выдавали творческих тайн. На вопрос Ромы: «Что там будет у вас?» – Юрик хмурил брови, поднимал подбородок на максимальную высоту и отвечал:
– Не важно, на премьере сам все увидишь.
Рома отвечал другу сторицей и молчал, как рыба, когда Юрик, как бы между прочим, интересовался «Легендой о храбром рыцаре Диего и его Прекрасных Дамах».
Проводя свободное время, друзья снова сблизились и вместе ходили смотреть, как дедушка Юрика купается в проруби. «Репетиция крещения» – так назвал дедушка Юрика этот опасный для жизни зимний заплыв.
Пока ехали по шоссе на дедушкином «Москвиче», Рома думал, как ему начать разговор. Он хотел поговорить с Юриком о Еве Ивановой. Поговорить серьезно. Расставить точки над «i». Юрик сказал, что Ева ему нравится, и это очень не нравилось Роме. Он собирался сообщить другу, что Ева нравится ему гораздо раньше. И это очень важно. А также Рома уже обещал найти вора, а значит, что его и Еву связывает… нечто… Рома не смог сформулировать, что их связывает с Евой. Но это все очень серьезно. И поэтому Юрик должен с этим считаться.
Так что теперь Рома, сидя на заднем сиденье обледеневшего, трясущегося «Москвича», и пытался понять, что ему сказать Юрику, чтобы тот оставил Еву Иванову в покое. Но Юрик вроде бы Еву не сильно беспокоил… Короче, Рома твердо решил объясниться, но что при этом говорить, не вполне понимал.
Тем временем «Москвич» свернул под мост и поехал вдоль канала. Медленно проехали они мимо намертво примерзшего к берегу корабля, с палубы которого, как хобот депрессивного слона, свешивался строительный кран.
Дедушка Юрика вел машину, прижавшись к рулю грудью, разглядывая близорукими глазами скользкую, в ледяном крошеве дорогу.
Юрик, сидящий рядом с дедом на пассажирском сиденье, оборачивался к Роме редко. Это Рому вполне устраивало. Подъезжая к месту сбора моржей, дед нежданно-негаданно затянул арию Мистера Икса:
– «Да, я – шут, я – циркач, но что же?..»
Все было бы еще ничего, но тут к дребезжащему тенору деда присоединился голос Юрика. Пели они слаженно, но противно. Получали при этом от пения огромное удовольствие. К сожалению, энтузиазм не уменьшал количества фальшивых нот.
В нескольких метрах от берега, прямо на льду, стояла палатка с выцветшей надписью «ФИЗТЕХ».
– Наши, – крякнул дедушка, заглушив мотор.
Из палатки начали вылезать дедушки разной комплекции. Все они были краснощекие, встрепанные, широко улыбались, показывая новые искусственные зубы.
Дедушка Юрика обнялся по очереди с другими дедушками. Моржи хотели обнять также и Юрика с Ромой, но мальчики отступили на шаг назад. Но моржи не обиделись. Они живо скинули с себя одежду и побежали к проруби. На вырубленный прямоугольник даже смотреть было холодно. В темной воде плавала ледяная крошка, похожая на мелкие обрывки пластикового пакета. Перед тем как прыгнуть в холодную воду, дедушки остановились на краю проруби. Они переглядывались, нервно улыбаясь. Утаптывали снег красные, круглые пятки. Если бы Рома точно не знал, что они моржи, он бы подумал, что дедушкам совсем не хочется купаться.
Вдруг, задрав подбородок, тоненько закричал дедушка Юрика. Зажав в пятерню медный крест, он прыгнул в воду. И уже вслед за ним весело посыпались в прорубь остальные дедушки. Были они в этот момент похожи на пингвинов, которых неуклюжие полярники спугнули со льдины. Выныривая, отплевываясь, фыркая, дедушки все как один говорили одно и тоже:
– Теплая водичка! Теплая! Какая теплая водичка!..
– Сомневаюсь я, что она такая уж теплая, – сказал Юрик.
Рома кивнул, одновременно думая, как начать непростой разговор.
– Знаешь что…
– Что? – повернулся к нему Юрик.
– Я хотел сказать… – Рома запнулся. – Ева Иванова…
– Ну…
– Ты сказал, что она тебе нравится…
– Сказал. Что дальше?
Рома вытер лоб под краем меховой шапки.
– Она мне тоже нравится, – сказал он.
Юрик смотрел на Рому, ожидая продолжения. Моржи стали выскакивать из воды со скоростью пингвинов, напуганных появившейся косаткой.
– Я с Евой говорил, – продолжил через силу Рома. – Я ей обещал вора найти, чтобы ее не обвиняли.
Неожиданно Юрик расплылся в улыбке:
– Ты чего, влюбился?
– Я? Нет! – автоматически ответил Рома.
– Влюбился, – сказал утвердительно Юрик и похлопал Рому по плечу. – Не волнуйся. Не нужна мне твоя Ева. Мне на самом деле Мирославская больше нравится.
На этом обсуждение щекотливой темы закончилось. Только когда возвращались назад, Юрик повернулся, посмотрел на Рому, сидящего на заднем сиденье, ухмыльнулся и сказал:
– Адам и Ева.
К «благородному Рыцарю Диего» подошла «Прекрасная Дама». Было это за сценой во время пятиминутного перерыва между репетициями. Рома в костюме рыцаря печального образа хотел лишь спокойно в темноте и в полном одиночестве поковырять в носу, но неожиданное появление Аллы Мирославской в пышном платье сорвало его гедонистические планы.
– Привет, – сказала Алла, хотя они виделись минуту назад.
– Привет, – ответил Рома, смущенно пряча руки за спину.
– Что делаешь?
– Отдыхаю. (А что он еще мог сказать? В носу ковыряю, что ли?)
– Я все время текст забываю в нашей сцене, – ресницы Мирославской опустились и поднялись, как в замедленной съемке.
– В какой сцене?
– Там, где мы с тобой прощаемся.
В сцене прощания Рыцаря с Прекрасной Дамой было всего два слова: «Прощай», – говорил Рыцарь, «Прощай», – отвечала ему Дама.
– Понятно, – сказал Рома. Хотя ничего он не понимал и начинал уже как-то бояться Мирославскую, которая, сделав шаг, оказалась слишком близко.
– Давай порепетируем, – предложила Мирославская.
– Давай, – ответил Рома, отступая на шаг.
Щекотливость ситуации состояла в том, что сцена прощания, по замыслу Макара Семеновича, заканчивалась поцелуем. Во время репетиций эту сцену проходили без поцелуя. Макар Семенович, казалось, сам стеснялся своей режиссерской задумки. Но сейчас что-то подсказывало Роме, что Мирославская настроена пройти сцену до самого конца, и просто обозначением поцелуя дело не ограничится.
– Прощай, – сказала Мирославская, на глазах превращаясь в Прекрасную Даму.
– Пока, – хрюкнул Рома и сорвался с места. Он пробежал через пустую сцену, она же отгороженный спортзал, пронесся по фойе, едва не сбив читающую газету тетю Лену, и выбежал на улицу.
Лицо Ромы горело, и холодный воздух пришелся как нельзя кстати. Словно он лицом зарылся в мокрое полотенце. Как такое может быть, думал Рома, растирая снег между пальцами, лишь только ему Ева стала нравиться, Мирославская начала приставать? Раньше она была к нему равнодушна. Непонятно. Девочки странные очень, заключил Рома и заставил себя вернуться на репетицию. Там он постарался расположиться подальше от Мирославской. Впрочем, напрасно трудился. Бывшая любовь перестала его замечать.
Сами репетиции с Макаром Семеновичем были крайне тоскливыми. Борода говорил, говорил, объяснял актерскую задачу, рассказывал о трубадурах и менестрелях, но сам его голос навевал такую зевоту, что с ней можно было справиться, только вцепившись в губы пальцами.
К тому же Рома вовсе не был уверен, что спектакль о рыцаре Диего получается интересным. Даже наоборот, он точно знал, что спектакль скучный, невеселый, неинтересный, и его высмеют старенькие, готовящие к показу легенду об Осирисе.
На деле получилось еще хуже.
Балта, которой до всего было дело, распустила слух о том, что между Бородой и Нянькиным назревает новый конфликт. Яблоком раздора послужил прибор «ДБС», он же «Да Будет Свет». И Нянькин, и Борода хотели использовать «ДБС» в своих спектаклях. Понятно, что прибор можно было задействовать в том и другом одновременно, но ни Нянькин, ни Борода на это согласиться никак не могли.
– Решили, что будет показ, – сказала Балта.
– Какой показ? – спросил Мицкевич. Несмотря на общую загадочность и таинственность, он порой задавал прямые вопросы и, получив ответ, снова натягивал на себя маску таинственного Мистера Икса.
Балта сказала, что старенькие будут показывать «Осириса», а новенькие «Диего». Отец Катапотова посмотрит оба спектакля. Чей спектакль покажется ему лучшим, тому из режиссеров он и отдаст свой «ДБС».
