Николай Киселев-Громов - С.Л.О.Н. Соловецкий лес особого назначения
Характерное письмо было прислано доктору Агаеву летом 1929 года. «Дорогой папа, писал ему маленький сын, «я в школу не хожу, потому, что ты контрреволюционер. Папочка, напиши мне, пожалуйста, письмо, что я не твой сын. А на самом деле, папочка, я всегда люблю тебя и ты — мой папа: только письмо это мне надо, чтобы меня приняли в школу»... Если бы я в это время не был на Конд–острове, то Агаев письма бы не получил: оно было бы отослано обратно в Ганджу, но только не любящему сыну, а в ОГПУ, которое бы внесло адресата в списки «социально опасных»...
Прихожу с этом письмом к доктору Агаеву и говорю «Вам, дорогой Джангир, письмо от сына, но только вы его, — прибавляю шепотом, — прочтите и сейчас же порвите». Агаев вынул из вскрытого конверта письмо и начал читать. У него нервно задергались губы, брызнули слезы, задрожали руки с письмом и с громким истерическим плачем, закрыв лицо руками, он упал на свой грязный топчан. Я побежал в «аптеку», взял большую дозу валериановых капель и принес их Агаеву. — «Успокойте доктора, сказал я «муссаватисту» Ризе, а сам поскорее ушел... Вечная память тебе, памятный и дорогой Джангир.
Самоубийства. Помню другой случай из жизни работавших на Конд–острове. В августе 1929 года командир 3-ей роты, Маслов Александр, донес начальнику пункта: «Заключенный Сандул с работы по корчевке пней для смолокуренного завода в роту не возвратился». «Этот индеец, сказал Новиков, наверное заблудился в лесу: он раньше всех окончил урок и десятник дал ему пропуск в роту; но у Сандула куринная слепота, — значит, он заблудился в лесу. Подождем с полчаса? если не придет, будем искать». Сандул не являлся и Новиков отдал распоряжение: выгнать всех «индейцев» и итти цепью по всему острову пока Сандул не будет найден. Через десять минут все кондовские «индейцы» шли по лесу цепью, а еще через полчаса к дежурному по пункту надзирателю (Попкову Григорию) прибежал запыхавшись «индеец» Янушевский Николай и сообщил: «Сандула, гражданин дежурный, нашли» он в лесу повесился на сосне».
Самоубийство на Конд–острове — явление обычное. За мое пятимесячное пребывание на Конд–острове, там повесилось 105 человек. Но несчастному кондовцу — инвалиду и покончить жизнь самоубийством не так то легко: он должен где-то найти веревку, выпроситься у дневального в уборную, а потом забежать в лес и там уже совершить свое последнее и страшное дело в жизни. Жизнь на трехстах граммах хлеба, в холодном и сумрачном бараке, спанье на сырых нарах в одном мешке, вместо всякой одежды, и твердое убеждение в том, что в перспективе неминуемая смерть, — вот что заставляет кондовских «индейцев» кончать жизнь самоубийством. Иногда они обрывают нить жизни коллективно.
— Лучше сразу умереть, чем ожидать смерти в долгих страданиях — решили восемь человек кондовских заключенных, содержавшихся в штрафном изоляторе «Маковица» за кражу 2-х килограммов хлеба. И они решили умереть вместе. Убили топором «стукача» — дневального и утром, на виду у всех, в одном белье и без куска хлеба, начали убегать по льду замерзшей Онежской губы, делая вид, что они бегут на материк (до него 30 километров). Это не был побег, производилась лишь демонстрация побега В расчете на то, что по ним будут стрелять и их убьют. Рассчет оказался верный начальник охраны острова за ними не погнался, а только скомандовал надзирателям: «По убегающим индейцам, ПЛИ!» — Раздался дружный залп чекистских винтовок, и страдания восьми Конд–островцев окончились. Убитых «индейцев» даже не взяли с места, где они попадали: «Весною лед растает, и тюлени похоронят их в своих животах», сказал Новиков, начальник Конд–острова. Это было под весну 1929 года.
Истязания. Сохраняющие силу духа и еще способные бороться за жизнь иногда пытаются бежать всерьез. Это не удается им и за свою попытку они платятся такими муками, от которых волосы шевелятся на голове. Такую попытку сделали и за нее страшно расплатились в 1929 году Юхневич и Иван Криштоп. Оба они имели четвертую категорию, трудоспособности и корчевали пни для смолокуренного завода. Работая в лесу, они ухитрились сколотить себе из нескольких бревен плот и спрятали его. Хлеба на дорогу не было и они запасли несколько килограмм черники. Они рассуждали так: на плоту мы будем продвигаться от острова до острова (от Конд–острова к Летнему берегу ведет цепь мелких островов). На островах будем собирать чернику, ею будем питаться и на материке. Не прошло и полчаса после их отплытия на плоту от острова, как начальник охраны Пойкан получил от командира 3-ей роты Маслова Александра рапорт, в котором тот сообщал, что Криштоп и Юхневич с работы не возвратились и «видимо совершили побег». Спустя еще полчаса Криштоп и Юхневич были настигнуты лодкой с надзирателями. Подплыв к ним на близкое расстояние чекисты скомандовали: «Руки вверх»!», а когда те подняли руки, открыли по ним огонь из трех винтовок, целясь в руки, В результате этого Криштоп был ранен в руку двумя пулями, а Юхневич тремя.
Трудно передать, что чекисты делали с этими двумя несчастными людьми, когда доставили их на берег. Раненых Криштопа и Юхневича они заставили нести на себе плот до штаба отделения, т. е. не менее четверти километра. Обливаясь кровью, беглецы кое–как взвалили себе на плечи плот и понесли его. Не прошли и десяти, шагов, как тяжелый плот придавил их к земле. Тогда чекисты, ругаясь все время наипохабнейшей большевицкой матерщиной, оставили плот и погнали беглецов дальше, все время избивая их прикладами винтовок. В штабе избиение продолжалось, но уже восемь чекистов били их поочередно прикладами, кулаками, ногами, палками. Один из бивших, Соловьев Александр, дошел до того, что когда устал бить кулаками, ногами, палкой и плетью, — упал на одного из несчастных и грыз его зубами. Все устали, вспотели и, чтобы «освежиться» пили воду, вытирали пот и принимались избивать дальше. Избиение продолжалось часа два-три. Наконец, начальник охраны Пойкан приказал камандирам взводов отнести бесчувственных «паразитов» в крикушник и тут же распорядился вылить в крикушник несколько ведер воды. «Пусть эти паразиты поплавают в крикушнике, а не в Белом море».
Кошмарная экзекуция так подействовала на меня, что я не мог уснуть ночью. Два раза ходил к доктору Агаеву, брал у него снотворное, но ни одно из Агаевских средств мне не помогло. Рано утром я сказал дежурному по отделению и одному из участников экзекуции (Попкову Григорию), чтобы он шел спать, а я за него подежурю. Когда Попков уснул, я пошел в крикушник. «Боже, за что ты караешь?» подумал я, увидя этих двух мучеников в крикушнике... Криштоп и Юхневич от побоев опухли до неузнаваемости. Оба они лежали в разных углах крикушника, в грязи и тяжело дышали. — «Как вы чувствуете себя, ребята?» — спросил я иx... Читатель, не осудите меня: не скажите, что мой вопрос — подлейшее издевательство над человеком; с какими другими словами мог я обратиться к этим двум мученикам? — «Я и рад бы, но что я могу поделать»... эти слова, в условиях СЛОНовской действительности, относились и ко мне.
— Я, гражданин начальник, не могу дышать, чуть слышно ответил мне Криштоф, а Юхневич, стоная, хотел что-то сказать, но, видимо, от боли, не мог. Он с трудом перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками и я видел, как его, покрытое грязью мокрого крикушника, тело стало судорожно вздрагивать. Он плакал. У меня тоже подступили к горлу слезы, но я взял себя в руки. Вынув из портсигара все свои папиросы, я предложил Криштопу взять их и курить. Криштоп, очевидно, не ожидавший такого отношения к себе чекиста, взял папиросы и заплакал, как малый ребенок. Слезы из его глаз текли, как ручей. Вытирая их грязней рукой, он оставлял на лицо полосы жидкой грязи. Закрыв крикушник я пошел к себе и принес этим мученикам хлеба и сахару и тут же распорядился, чтобы им дали кипятку. — «Гражданин начальник. — сказал мне со слезами на глазах Криштоп, — я... я... (а сам, бедняк, задыхается) у меня дома маленький сынок... я, гражданин начальник, умру... Если можно, сообщите»... Он не договорил... В тот же день, к вечеру, Криштопа и Юхневича не стало: оба умерли. Живые «индейцы» снесли их в большую яму и бросили поверх накопившихся раньше.
Новиков, начальник отделения (тогда Конд–остров был еще отделением), в это время находился в отпуске в Петрограде. Он приехал на Конд–остров на другой день после экзекуции и подписал приказ, составленный его делопроизводителем Нарушевичем (его родственники живут в Риге): «Умерших заключенных, Криштопа Ивана и Юхневича считать умершими»... В ноябре 1929 года Новиков сдал Конд–островский пункт чекисту Сошникову и выехал в распоряжение управления лагерей в Кемь. Я тоже в это время уехал в Кемь.
— Два индейца, — говорил в Кеми в ИСО Новиков, вздумали у меня бежать, ну, я их, конечно, «к ногтю».
— Мы хорошо, Шурка, знаем, что ты не промажешь, - ответил ему на это помощник начальника ИСО, Рощупкин, Николай Иванович. Ну, а как там твои индейцы поживают, — спросил он.
