Сергей Давыдов - Путаный след
— В чём дело? — сказал водитель. — Теперь он взял лошадь под уздцы. Чем это объяснить?
— Меня это совсем не интересует. Лишь бы скорей! За задержку отвечаю я! — выкрикнул ефрейтор.
— Но он идёт теперь ещё медленней. Устал, я думаю.
— Просто понимает, собака, что если мины не было до сих пор, то она где-то здесь! Но ползти ему я не позволю! От этого камня еще целых полкилометра. С такой скоростью он и за час не проползет.
Ефрейтор сложил ладони рупором и заорал:
— Шнель! Шнель, собака. Я приказывай!
— Он даже не смотрит, — усмехнулся водитель. — Ступает, как по льду!
— Шнель, — багровея от натуги, вопил ефрейтор. — Шнель!
Но русский словно бы не слышал его.
— Не оглох ли он от страха? Мне рассказывали, что такое случается. От страха можно даже ослепнуть.
— Меня это не интересует! Пусть хоть ослепнет и оглохнет сразу, меня это не интересует! Мне надо, чтобы он шел быстрей!
Ефрейтор дал очередь из автомата вверх.
— Всё равно, — констатировал водитель. — Всё так же! Только-только миновал этот несчастный камень!
Ефрейтор стал наводить автомат туда, вниз
— Идиот! Я его изрешечу сейчас, — прорычал он в бешенстве.
— Стойте! Смотрите, он хлещет лошадь. Он уже бежит!
— То-то! — зло ухмыльнулся ефрейтор. — Сразу стал видеть и слышать, негодяй!
Калина поверил Митьке. Никто бы сюда зазря не пополз!
Он внимательно поглядел на камень и на полоску дороги возле него, по которой должна пройти борона.
«Он сказал, что мина глубоко и борона не зацепит… — соображал Калина. — Значит, она у самого камня и я был почти у неё, когда ехал в ту сторону. Мина глубоко, но лошадь, значит, может наступить! И гады эти теперь смотрят всё время. Ничего не поделаешь, придется звать их. Чего тут и рассуждать — жив хоть остался, и спасибо… Зря помирать, что ли…»
— Собака! — донеслось до него с пригорка. — Шнель! Шнель!
«Собака! — зло повторил про себя Калина. — Собаку ударь, дак она… — Он ещё раз внимательно поглядел на дорогу. — Я вам покажу собаку! А если… — Он вздрогнул от мысли, внезапно пришедшей к нему. — Нет… страшно… Лучше не надо!»
Но в него словно бы вселился другой человек. И этот человек словно бы шепнул ему: «Надо! Сколько же ты будешь терпеть и трусить. Или ты и взаправду червь!»
Калина, прищурившись, глядел на дорогу. А что, если взять мерина под уздцы и вести потихоньку и у самого камня отвернуть немного. А за камнем — назад. Борона и вильнуть не успеет…
— Опасно! — пробормотал он. — Ох, опасно. Рванусь!
— Шнель! Будем стреляйт! Шнель, собака!
Калина отшвырнул вожжи и, взяв мерина под уздцы, медленно повел его к камню.
— Что я делаю! — простонал он, удивляясь своему отчаянному поступку — Тпрру! Куда ты торопишься-то, леший! Ну, полегоньку! Вот сюда.
Гулко простучала автоматная очередь. Мерин сильно вздрогнул.
— Не бойсь! Пугают! — удержал его Калина, сам дрожа всем телом. — Ещё шаг, ну. А теперь в сторону, вот та-ак. Ой, — выдохнул он. — Разорвётся сердце!.. Ещё в сторону давай. А теперь назад! Тихонько только, — Калина поглядел на борону. Она всё же немного вильнула, но грязь тут же стала заплывать в борозды. Главное, немцы не всполошились! — Ну ещё, милай! Мы им покажем «собаку»! Ну… ну… вот и всё! А теперь пошёл! Пошёл, милай! Ага! Всё в порядке! Давай, давай! — ликовал Калина. — Живы ведь остались! Ну и ну!
Он плохо запомнил, как проделал до конца весь путь. Не слышал, как орал на него ефрейтор, угрожая чуть ли не виселицей за медленную работу. Он устало ждал, когда же ему можно ехать домой.
— Убирайся, собака! — наконец-то отпустил его ефрейтор. — Будь доволен, что остался жить! — он достал из коляски мотоцикла ракетницу, и зеленая ракета, описав дугу, повисла над шоссе. И тотчас с обеих сторон двинулись немецкие грузовики.
Калина живо отцепил постромки от бороны и забрался на лошадь.
— А ну-ка, милай! Нно! Уноси ноги-то!
Глава XI
ДВА ВЗРЫВА
Митька летел пулей через березовую рощу.
Он видел всё!
Он никогда не думал, что Калина на такое способен. Вот тебе и самый тихий человек в селе!
Вот тебе и «Калинушка убогонький»!
Жаль — Сверлилкин не видел.
«Не-ет! — на бегу думал Митька. — Я бы так не сумел. От страха бы окочурился на месте! Когда он по мине шел, дак сердце у меня совсем остановилось, а если б самому такое пришлось…»
Из кустов Митьке не видна была хитрость Калины. Ему казалось, что мерин прошёл прямо по мине.
«Быстрей, — подгонял себя Митька, — Калина кругом поехал. За рощей встречу его! Быстрей, еще к ручью надо — помыться».
Запыхавшись, Митька добежал до ручья, бросился на колени и стал смывать с себя грязь — целый день сегодня ползал.
Исхлестанное ветками лицо горело, словно его пчелы изжалили.
Сперва он напился. Ключевая вода застревала в горячем горле.
— Ух… ха, — приговаривал Митька, кидая на себя пригоршнями воду.
— Ну и подлец же ты, Митька! — вдруг донеслось до него. — Ну и брехун! Всю жизню во мне убил. А всё зря!
На другом берегу ручья, понуро съежившись, упираясь коленями в тощую грудь, прижимая к сердцу больную руку, сидел обессиленный Калина. Шапку он где-то потерял, и русые волосы прилипли ко лбу. От шапки на голове остался круг, и там, в этом круге, волосы были безжизненно-серого цвета.
«Поседел, — понял Митька. — Сегодня».
— Что же ты, Митька-а, — со вздохом протянул Калина. — Где ж твоя мина-то? Сукин ты сын!
— Как где? Там она, — ответил Митька, всё разглядывая Калину.
— Да иди ты знаешь куда! Я было подумал, что ты партизан… Вот дурак, — сплюнул в сердцах Калина, — кому поверил!
— Да там же она! У камня.
Калина даже не посмотрел в Митькину сторону Он недоверчиво хмыкнул и повалился набок, вытягивая натруженные ноги с подрагивающими искривленными пальцами. Сапоги Калины отмывались на песчаной мели. От них шёл по воде мутно-желтый след.
— Как у меня сердце не порвалось. Эх-ма! Нашел партизана! Погляди-ка хоть, где у меня мерин?
— Вон, на поляне.
Калина усмехнулся.
— Говоришь, там она?
— Мина? Там!
— Где?
— Да у камня.
— Врешь!
— Сказал — не вру, — застучал себя Митька кулаком в грудь. — Не вру!
— Дак чего ж она не бахает тогда, а?! — выкрикнул Калина.
— Ещё бахнет. Вот сейчас может. В любую минуту, — заверил Митька.
Калина отмахнулся только и спросил сам себя:
— А где ж у меня борона-то? Вроде я без бороны сюда прискакал. Ничего не помню.
Теперь усмехнулся Митька.
— Ты же её там отцепил. Когда кончил.
— А ты откуда знаешь? Всё-то ты знаешь.
— У меня немцы мамку забрали, — сказал вдруг Митька. — В комендатуре она теперь сидит.
Калина вздрогнул.
— Да что ты! Вот беда-то, — испуганно ахнул он. — Из комендатуры назад никто не возвращался.
— Шашкин донёс! Я ведь мину-то сам ставил. Оттуда и знаю. Шашкину её хотел, а видишь, что получилось. Чуть ты не убился. Она там, там! Я её хитро поставил. Сразу две машины чтобы рванулись! Верь мне!
— В комендатуре… — Калина поднялся и, перешагнув через ручей, присел возле Митьки. — Ты подожди горевать, может, отпустят её.
— Не надо, — закусил губу Митька, чтобы не зареветь. — Не надо. Оттуда так не отпустят… Может, в лагерь пошлют, — добавил он с надеждой. — Может, сбежит ещё.
— Да-да. Она-то сбежит. Шустрая она, — утешал Калина, а сам горестно думал, что Анна пропадёт непременно. Такой уж у неё характер: на первом же допросе немцу в горло вцепится.
Всегда она была горячей, отчаянной на слова и поступки. Анна — двоюродная сестра его Кати.
На всю жизнь Калина считал себя обязанным ей. Когда вся Катина родня выступала против их брака, Анна приютила молодожёнов у себя. Не побоялась, пошла наперекор всем!
Только однажды обидела она Калину, но это случилось в горький час, и Калина стерпел эту обиду.
В начале войны, когда машины увозили из села мужиков, Калина пришел к военкомату. Знал, что его не возьмут с больной рукой. Пришел просто так, поглядеть.
У военкомата метались женщины и дети. Кричали, плакали, повисали на бортах грузовиков. Падали со стоном в густую пыль дороги.
Калину никто не замечал. Он моргал глазами в стороне — унылый инвалид.
Но вот и последний грузовик исчез из виду.
Женщины, всё ещё голося, поднимались с земли, брали на руки плачущих детей, но не расходились, жались друг к другу, сбившись в кучу.
Тут Анна и заметила Калину.
— Эй, ты! — сказала она жестоко. — Жалкая душа! С бабами остался, дак юбку-то надевай! Уберись ты хоть с глаз-то, не трави душу. «Мужик»! Эх, ты!
— Слушай, Митька! Объясни ты мне ещё раз про эту мину. Ничего ведь я не понял, что ты говорил. Отчего взрыва-то нет?
