Буало-Нарсежак - Тайна невидимого убийцы
Так вот, мы недалеко продвинулись. По сведениям Нурея, имеется туманное предположение о том, что убийца проник в дом через незакрытое окно. Положим. И что дальше? Пистолет находился в комнате Ролана. Ролан не спал. Почему? Можно предположить, что он услышал подозрительный шум, схватил пистолет, застал в музее постороннего, между ними завязалась борьба, Ролан был обезоружен и убит… Нет, это маловероятно. Следов борьбы не обнаружено. И потом: почему вокруг Ролана были разбросаны крестики?
Есть еще одна деталь — я только что о ней вспомнил. Пуля попала Ролану в правый висок, с близкого расстояния. Комиссар считает: это означает, что Ролан знал убийцу, раз подпустил его к себе. Папа с этим не согласен. Он все еще размышляет над своей «идеей». Когда мама отдыхает, мы пользуемся моментом, чтобы вполголоса, словно заговорщики, перекинуться парой слов.
— Она все еще злится? — спрашивает папа.
— Да, немного. Узнает от прислуги о странных происшествиях в замке и сердится, что я все это от нее утаил. Просто кошмар!
— К счастью, сразу после похорон мы вернемся домой. Я ничего больше не могу сделать для Рауля. Когда мы окажемся дома, все станет на свои места, и мы спокойно объясним маме, что у нас нет от нее секретов.
Я вдруг захихикал. Папа спросил, что меня так рассмешило, и я ляпнул:
— Вспомнил ту ночь с невидимкой…
Я тут же опомнился, но было поздно. Я бы многое отдал, чтобы вернуть эти слова обратно… Папа внимательно посмотрел на меня.
— Что еще за ночь с невидимкой?
— Да так, ничего особенного…
— Теперь я понимаю, на что намекал твой друг Поль, когда звонил тебе в замок.
— Папа, это был всего лишь страшный сон. Не стоит об этом говорить.
— Нет уж, извини. Ты сказал «невидимка». Значит, страшный сон был вполне конкретным, раз он тебе так запомнился. Говори же. Я тебя слушаю.
— Это никак не связано…
Папа не дал договорить.
— Очень на это надеюсь. Но я уже ничему не удивлюсь. Итак, ты видел во сне привидение…
— Не привидение, нет! Это было… что-то непонятное…
И я рассказал ему о событиях той ночи, стараясь говорить небрежно, чтобы он не догадался, как я был испуган.
— Не спеши. Ты уверен, что слышал шорох?
— Конечно! К этому моменту я окончательно проснулся.
— И ты побоялся зажечь свет? Это не упрек, я тебя прекрасно понимаю.
— Я позвонил Симону.
— Представляю, что ты пережил… Итак, явился Симон.
— Да, он постучал в дверь. Видимо, подумал, что я заболел.
— А дальше?
— Да, собственно, это все. Он открыл дверь, зажег свет. В комнате никого не было. Видишь, какая идиотская ситуация?
Папа задумался. Но тут вернулась мама, подкрашенная и ужасно красивая.
— Опять заговор! — вздохнула она, глядя на наши задумчивые физиономии.
— Да что ты, ничего подобного! — весело ответил ей папа. — Иди, я тебя догоню.
Он повернулся ко мне, безнадежно развел руками и прошептал:
— Какой же ты идиот!
Ну вот! Такого я от него не ожидал! Конечно, всякое бывает… Я ведь уже говорил тебе, что с момента приезда мамы барометр показывает бурю. Никогда еще папа не называл меня идиотом! Даже наоборот: когда он хочет надо мной подшутить, а бывает это часто, он делает это в особом, якобы почтительном тоне. В общем, я расстроился. Но не буду жаловаться; просто хочу тебя предупредить — с островом Олерон покончено. Мы уезжаем сразу после похорон. И я больше никогда не вернусь в Бюжей, который будет продан ил сдан в аренду. Жаль только несчастного Рауля Шальмона. Я почти его не знаю, и все же он мне нравится. Сейчас пойду прощаться с Дюрбаном и Нуреем (последний уже покинул Бюжей и устроился в Сен-Жорже, в маленьком отеле под названием «У четырех сержантов»). До встречи Париже! Привет от идиота!»
9
«Сен-Жорж, четверг.
Дорогой старик, на сей раз мне не до шуток. Тут много чего произошло; я даже не знаю, с чего начать. Не писал ли я тебе в предыдущем письме, что мы готовимся к отъезду? Так вот, это было перед самой развязкой. Тайны больше не существует! Извини, что не умею писать кратко и не могу сообщить тебе одним духом финал этой истории. Ты обречен пройти последние шаги вместе со мной.
Итак, я отправился к Нурею попрощаться. Он как раз разбирал фотографии. Их было несколько десятков. Некоторые были сделаны в музее оловянных солдатиков. Мы как раз их рассматривали, как вдруг раздалась полицейская сирена. Машина проехала прямо под окнами. Нурей воскликнул:
— Держу пари, они едут в Бюжей!
Не сговариваясь, мы бросились на улицу. Бюжей находится недалеко от Сен-Жоржа, но уже метров через сто Нурей совсем запыхался.
— Не ждите меня, — пробормотал он, и я поспешил в замок.
Еще издалека я понял — что-то случилось. Парк был оцеплен жандармами, которые отгоняли любопытных. Я с важным видом подошел к одному из них.
— Извините, мсье, я сын мэтра Робьона. Мы живем в замке. Мой отец там?
Жандарм поверил мне на слово.
— Он только что прибыл.
Я вошел в ворота с весьма деловым видом, хотя сердце у меня колотилось как бешеное. Я расстался с родителями около часа назад; они и не думали ехать ни в какой Бюжей. Значит, произошло что-то серьезное… Я подбежал к подъезду. Около него стояли пожарная машина и «скорая помощь». Водители как ни в чем не бывало болтали между собой.
— Что там произошло? — спросил я.
Один из санитаров ответил:
— Какой-то псих заперся в комнате. Ждем подкрепления: он вооружен.
Так вот оно что! Знаешь, входя в вестибюль, я уже едва двигал ногами. Вход на лестницу преграждали двое полицейских с автоматами. В гостиной я увидел гроб, цветы, венки и внезапно вспомнил, что после обеда должно состояться погребение. Тебе может показаться странным, но Ролан Шальмон хотел быть похороненным рядом со своим отцом.
Я уже вообще ничего не понимал. В гостиной горели свечи, словно в церкви, а вокруг кишели вооруженные полицейские, пожарные, врачи… Но где же мой отец? Только я сделал шаг в сторону полицейского, как услышал:
— Франсуа!
Это была мама. Бледная как полотно, она стояла на пороге гостиной.
— Пойдем отсюда. Тебе тут не место.
Заметь, что, по ее мнению, мне не место везде, где хоть что-то происходит… И тут откуда-то сверху прозвучал выстрел.
— Господи, — прошептала мама, — там ведь твой отец!
Тут я не выдержал.
— Да скажешь ты мне наконец, что все это значит?
Она взяла меня за руку и потащила к выходу.
— Когда мы с отцом выходили из гостиницы, — объясняла она по дороге, — папа вдруг решил ехать в Бюжей. Он обычно такой спокойный, а тут почему-то разволновался. Он буквально втолкнул меня в машину. «Не беспокойся, — сказал он. — Мне надо срочно поговорить с Раулем, а ты попрощаешься с покойным». Я спросила: «Почему вдруг такая спешка?» — «Потому что дело не терпит». После этого он замолчал. Вернее, бормотал про себя какие-то обрывки фраз, вроде: «Это же очевидно. Теперь я понимаю…» Машину он вел как сумасшедший… Франсуа, я больше не могу, давай сядем.
Под одной из сосен стояли кресла и шезлонг.
— Подожди меня здесь, — сказал я. — Я сейчас вернусь.
— Они тебя не пропустят. Даже у меня ничего не вышло. — Она упала в кресло. — Там, наверху, такое творится…
— Послушай, мама. Возьми себя в руки и расскажи мне по порядку, что произошло. Итак, вы подъехали к замку…
— Да. Нас встретил Рауль Шальмон. Мы решили втроем постоять у гроба. А потом отец увел Рауля наверх, и примерно через четверть часа… Боже, как вспомню об этом!.. Выстрелы, крики, люди, снующие вверх и вниз по лестнице… Потом подъехала «скорая». Два человека в белых халатах поднялись наверх. От беспокойства за отца я с ума сходила, но на меня никто не обращал внимания. Приехали пожарные; я вцепилась в одного из них, пытаясь узнать, в кого стреляли… Он ничего толком не знал, но заверил меня, что никто не пострадал. Тогда я вернулась в гостиную. Я была наедине с покойником; от запаха цветов и свечей у меня начала кружиться голова… Про меня все забыли!
— Бедная моя мамочка!
— Через некоторое время ко мне подошел какой-то человек. Он назвал свое имя, но я его не запомнила. От него пахло сигарами.
— Тогда это был кузен Дюрбан.
— Может быть. Он сказал мне, что пойдет выяснит, как обстоят дела. Больше я его не видела.
— Словом, ты не знаешь, где папа, что там наверху, кто заперся и кто стрелял. Тебе вообще ничего не известно. Ладно, тогда я…
Тут я увидел, как перед входом в замок остановился автобус с зарешеченными окнами, и из него вышли шесть солдат Службы безопасности. Представляешь, старик? Такие похороны, как эти, даже в кино не увидишь. Я очень волновался за папу, но признаюсь, что одновременно испытывал что — то вроде репортерского ликования. Наверное, мое настоящее призвание — журналистика… Я убежал от мамы и пристроился позади группы солдат. Слышал бы ты, как их сапоги грохотали по лестнице!
