Анна Дубчак - Такси заказывали?
— Обедать, сынок. Мама дома?
— Нет. Но там все горячее, я поел…
— И куда это мы собрались? — Горностаев-старший внимательно осмотрел закутанного в овчину сына. — На задание?
— Почти. Я вам там записку оставил, что приду не скоро.
— Вот даже как? Тогда, может быть, скажешь, куда собрался?
И Сергей, краснея, объяснил ему все.
— Ну что ж, наверное, ты прав. Во всяком случае, проверить надо. А вдруг на самом деле узнаешь о своей подружке что-нибудь такое… Девчонки, они знаешь какие скрытные? — И потом вдруг добавил, как показалось Сергею, некстати: — Эх, мне бы твои проблемы…
Одной фразой смазал всю значимость предстоящей операции. Затем, словно опомнившись, сказал извиняющимся тоном:
— Снова был звонок, готовится террористический акт, не то шутка, не то на самом деле грозят взорвать дом на Неглинной. Подарочек к Новому году… И еще: убийство на улице Бахрушина. Человек, который мог бы рассказать про готовящийся теракт, убит прямо на месте. Все сорвалось… И дискеты при нем не оказалось…
Всю дорогу, пока шел к Машкиному дому, Сергей думал о террористах и никак не мог понять, зачем они взрывают дома, держат людей в страхе. Мало что смысля в политике, он всегда прислушивался к мнению отца, особенно когда речь шла о терроре, и постепенно пришел к выводу, что терроризм — самое страшное, что только может быть на свете. Убийства, грабежи и прочее имеют, как правило, объяснение. Это — страх перед разоблачением, жажда наживы, месть, наконец. Преступники, если они не сумасшедшие, имеют какую-то, пусть даже и самую гнусную, цель. И преступление можно вычислить, если понять, кому оно выгодно. А вот терроризм — это преступление, где жертвами становятся совершенно невинные и не имеющие никакого отношения к большой политике люди. Сами же исполнители — наемники, готовые за деньги взорвать хоть весь земной шар…
Сережа остановился возле Машкиного дома и, задрав голову, посмотрел на ее окно. Оно светилось оранжево, уютно, словно приглашая его войти в подъезд, подняться и позвонить… Но Машка не звала к себе в гости, не поила, как прежде, чаем и вообще делала вид, что не замечает его. А что, если она тяжело заболела и только ее мама знает об этом? Разные мысли роились у него в голове, пока он стоял и смотрел на знакомое окно, за которым жила (ела или спала, смотрела телевизор или учила уроки) его Машенька.
Он вошел в подъезд и устроил наблюдательный пункт между стеной с почтовыми ящиками и дурно пахнувшей трубой мусоропровода в небольшой полутемной нише. Отсюда было хорошо видно площадку перед лифтом, не говоря уже о лестнице. Если Маша вздумает отправиться куда-нибудь на лифте или пешком, он непременно ее увидит. И только он представил себе спускающуюся по лестнице Машу, как послышался характерный звук — кто-то открыл входную дверь. Легкие быстрые шаги — и к лифту подошла… Света! Горностаев взглянул на часы — двадцать пять седьмого. В то же самое время откуда-то сверху донесся прямо-таки грохот — словно спускалась, явно опаздывая, тяжелая и уставшая лошадь, цокая по ступенькам копытами, а точнее, звонкими подковами. Света, услышавшая эти звуки, тоже замерла и с любопытством уставилась в прямоугольник стены между первым и вторым этажами, не подозревая, конечно, что за ней наблюдают. Ей, вероятно, тоже небезынтересно было узнать, кто издает столько страшного шума. Сергей же, высунув голову из укрытия, вдруг увидел прямо перед собой волну рыжеватого норкового меха, поля черной шляпы, а самого его обдало сладким и терпким запахом духов… Блеснули черной кожей носки сапог, острые как ножи каблуки грозили раскрошить бетонные ступени. В черных очках незнакомки отразились почтовые ящики и тусклая лампочка. Но и это еще не все. Не успела «норковая дама» спуститься вниз, как снова раздались скрип и удар — вошел мужчина в меховой куртке и вязаной пестрой шапочке. «Не подскажете, на каком этаже…» Остальное Сергей не услышал, зато «норковая дама», подхватив Свету (у той даже глаза округлились от удивления и страха!), сказала мужчине: «Это я заказывала, идемте…» Тот смирно склонил голову, развел руками, и вскоре вся троица вывалилась из подъезда и загрохотала по ступеням уже на улице. Сергей тоже спустился, открыл дверь и увидел отъезжающую от крыльца желтую машину — такси. «Это был таксист», — понял он, недоумевая по другому поводу: кто эта дама, какое отношение она имеет к Свете Конобеевой и, главное, куда ее повезли? Чтобы не рисковать, он решил позвонить Дронову. Вышел из подъезда, достал карточку и сунул в прорезь таксофона. Через некоторое время услышал знакомый голос.
— Дрон, не знаешь, где сейчас твоя Светка?
— Дома, а что?
— Ты точно знаешь?
— Полчаса тому назад она, во всякой случае, была дома, я с ней разговаривал.
— Понятно. Тогда напомни мне ее телефон… — Когда Дронов сказал, Сергей, ничего не объясняя и прервав Сашку на полуслове, перезвонил Конобеевым. — Можно Свету?
Ему вежливо ответили, что Света прилегла отдохнуть и чтобы он перезвонил часа через два. Он повесил трубку и снова взглянул на часы — без десяти семь. И что это они вздумали ложиться спать на ночь глядя? Одно он понял наверняка — с «норковой дамой» уехала не Света, а другая девушка, которую он спутал с ней. «Похоже, я и впрямь стал слишком уж подозрительным…»
Сергей вернулся в свою нишу, поудобнее устроился на корточках и стал ждать. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что не запомнил номера такси.
Дронов, удивленный звонком Горностаева и его интересом к Свете, тоже позвонил спустя несколько минут Конобеевым. Но и ему ответили то же, что и Горностаеву: спит, мол, Света, перезвоните часика через два. Тогда Дронов решил схитрить и позвонить Свете на сотовый: если Света действительно спит, то он своим звонком разбудит ее, ведь телефон наверняка лежит где-нибудь рядом, на письменном столе или вообще в изголовье. Как ни странно, он почти сразу же услышал ее голос:
— Да, слушаю…
— Свет, это я… Родители сказали, что ты спишь… — удивился он ее бодрому голосу. — Ты дома?
— Вы ошиблись номером… — И короткие гудки.
Тогда он перезвонил еще раз, но теперь уже ему ответил незнакомый голос: мол, абонент временно недоступен… «Неужели она отключила телефон, чтобы не слышать меня?» — теперь уже и Дронов потерял покой. Хотел перезвонить Горностаеву, чтобы поделиться своими соображениями, но трубку взял его отец и сказал, что Сергей спит, и чтобы он, Саша, если хочет, перезвонил ему через два часа…
В такси Света Конобеева чихнула — крепкий запах духов закутанной в меха «незнакомки» сделал свое дело. И хотя под толстым слоем пудры и накладными ресницами она почувствовала близкого человека, непонятную и растерянную, несмотря на свой взрослый прикид, Машу, все равно открываться в присутствии постороннего, то есть таксиста, не посмела. Она понимала, что весь этот маскарад неспроста и что, если Маша так вырядилась, значит, на то есть свои причины. Лишь спустя пару минут после того, как машина тронулась, она вспомнила быстрое «к Никитским воротам», которое Маша проговорила привычным и спокойным тоном.
Когда подъезжали к Никитской, Света почувствовала тревогу, казалось, она передалась ей от словно окаменевшей подруги. И вдруг раздался писк — ожил сотовый телефон. Это был Сашка, но разговаривать с ним сейчас здесь было невозможно, и она, сказав «вы ошиблись номером», вообще отключила телефон.
Вышли из такси, Маша расплатилась, и, когда машина отъехала, Света услышала:
— Ну что, привет, подружка? — И тут же, не давая ей опомниться. — Ничего не спрашивай. Мы идем в театр. Вот наши билеты. — В ее руках откуда ни возьмись появились билеты.
— Театр драмы и комедии.
— Да, там играет…
— Кто? И что вообще происходит?
— Если будешь задавать много вопросов, я порву твой билет, — неожиданно резко сказала Маша и даже притопнула ногой. — Пойми, я собираюсь доверить тебе свою тайну, а ты задаешь дурацкие вопросы. И вообще, ты знаешь, что такое любовь? Настоящая, со страстью и болью?
«Да она заболела», — подумала Света и замолчала, ожидая, что же будет дальше.
«Я, конечно, люблю Дронова, но чтобы выразить свои чувства, мне вовсе не обязательно наряжаться в норковое манто и накладывать на себя тонну косметики», — вертелось у нее на языке, и она с трудом сдерживалась, чтобы не произнести это вслух.
До спектакля было еще полчаса, и Маша потащила Свету в вестибюль театра, где располагался небольшой цветочный магазин.
— Ты хочешь купить цветы?
— Да, конечно, разве не понятно? — И тут же, извиняясь: — Что-то я кричу сегодня на тебя. Но если бы ты только знала, Светочка, как же я страдаю, как мне худо… — Театрально закатив глаза кверху, она томно вздохнула, затем, мотнув головой и приходя в себя, снова уставилась на огромные букеты цветов. — Белый цвет означает нежность, — говорила она как бы сама с собой. — А вот красный — это знак любви. Розовый… Света, ты не знаешь, что означает розовый цвет?…