Марина Елькина - Тайна серебряного гусара
— Откуда я знаю? Боится, может. Мало ли что в той сумке.
— Странно, что строители до сих пор сумку не обнаружили, — сказал Димка.
— Не заметили, наверное. Она небольшая. Вот такая. Вроде дамской. Короче, придется строителей подождать.
— Дождешься их, — вздохнул Димка. — Они, может, через месяц появятся. Давай попробуем кирпичи вытащить. Сделаем дыру широкой, чтобы ты пролезть мог.
Димка долбанул ногой по стене.
— Сила есть — ума не надо, — хмуро прокомментировал Генка. — Тут двойная кладка. Старинная постройка. На века. Попробуй развали. Для этого, по меньшей мере, бур нужен. Подождем строителей.
Глава II ЧТО БЫЛО В СУМКЕ
Строителей месяц, как пророчествовал Димка, ждать не пришлось. Они, к радости ребят, появились во дворе на следующее утро.
— А что мы им скажем? — волновался Димка.
— Скажем, что играли в бадминтон и нечаянно уронили в дырку волан.
— Так они же увидят, что мы не волан нашли, а сумку.
— Сумку спрячем под одежду. Сделаем вид, что нашли волан. Я взял его с собой, — Генка вытащил из кармана смятый воланчик.
Только ожидания не оправдались.
— Воланчик упал? — хмуро переспросил ребят бригадир. — Какой воланчик?
— Для бадминтона.
— Бадминтон — не хоккей, — возразил бригадир. — Как волан в дыру провалился?
Мальчишки беспомощно переглянулись, но бригадир не ждал их ответа.
— Ничем помочь не могу. Через подвал туда не попадешь. Там пустота между арочным сводом и стеной дома. Архитектор намудрил. Все вопросы к нему.
— А как же?… — растерянно спросил Димка.
— Вот будем арочную стену разбирать, дверь ставить, тогда и достанем ваш воланчик. Через недельку приходите.
Расстроенные ребята присели на скамейку у подъезда.
— Через недельку тот тип придет, — вздохнул Димка. — И сумку достанет. А все ты — через недельку, через недельку. Накаркал! Кто тебя за язык тянул?
— Просто так сказал. Я же не знал, что мы сумку достать не сможем. — Генка встал со скамейки. — Ладно, не ной. Не завтра же он придет. Придумаем что-нибудь.
Генка думал весь день. Изобретал какие-то немыслимые конструкции, пробовал отыскать длинный железный прут, но все было бесполезно — крюк уходил далеко наверх.
Черт возьми! И кто только нацепил эту сумку на крюк? Нарочно, что ли?
А ларчик просто открывался — нужно было всего-навсего перерезать ремешок сумочки! Когда такая мысль пришла в голову, Генка даже подскочил от радости и побежал к телефону.
— Лилия Ефимовна! Здрасьте! Это Гена. Диму можно?
— Сколько времени, Гена? — спросила Димкина бабушка и бросила трубку.
А сколько? Ну да, половина одиннадцатого, деткам пора спать. Генка усмехнулся.
Минут через десять раздался звонок.
— Гений! Ты звонил?
— Я. Бабка трубку бросила.
— Я слышал. Что случилось?
— Я знаю, как вытащить сумку.
— Идем сейчас? — коротко осведомился Димка.
— А бабушка?
— Она спать пошла. Я могу через окно.
Генка подумал.
— Нет. Давай завтра утром. Темень сейчас.
— Что придумал-то?
Но тут, наверное, в коридор вышла бабушка, потому что Димка тихонько ойкнул и положил трубку.
* * *Утром, как только мама ушла на работу, а Женька — на практику, Генка вскочил и побежал во двор.
— Димон! — позвал он под открытым окном. — Пошли!
Димка, оказалось, только и ждал его появления. Через секунду он уже был во дворе.
Генка лег на живот и нашарил в дыре сумку. Потом выдернул руку и взял нож. Лезвие ножа было отточено, но даже с отточенным пришлось повозиться.
Две руки в дыру не пролезали, а одной резать кожаный ремешок было сложно — он не натягивался, и Генке приходилось кромсать неаккуратно, грубо, на ощупь, не попадая на уже надрезанный кусок.
Наконец ремешок поддался, еще раз натянулся под ножом, ослаб и соскользнул с крюка.
Генка поднялся. В его руках была небольшая дамская сумочка. Обрезанный ремешок безжизненно болтался над землей.
— Открывай! — потребовал Димка.
— Не здесь. За нами могут следить.
Димка тут же испуганно огляделся, никого не увидел, взял у Генки сумку и сунул ее под футболку.
— Пошли к тебе. У меня бабка дома.
Замок-защелка на сумке заржавел и ни в какую не хотел открываться. Димке пришлось приложить всю свою силу, чтобы открыть его с помощью плоскогубцев.
Из сумки дохнуло кисловатой затхлостью.
— Что там? — спросил Генка.
— Бумаги, — разочарованно протянул Димка.
— Документы, — решил Генка и вытащил пачку желтых полуистлевших листочков, аккуратно перевязанных голубой тесемочкой. — Больше ничего?
— Гляди-ка!
Под пачкой бумаг оказалась статуэтка. Маленький, с ладошку, гусар в высоком кивере, тщательно прорисованном мундирчике, со шпагой на боку.
— Серебро, — тут же определил Генка. — Только потускнело. Много лет в подвале пролежало.
— И все?
Димка был явно разочарован.
— Всего-навсего малюсенький серебряный гусар? Зачем он тому типу?
— Может, ему нужны бумаги? — предположил Генка. — Нужно их разобрать.
Бумаги оказались не документами, а письмами. Часть из них была на русском со старинными «ятями» в конце слов, а часть на иностранном. Генка сразу даже не смог разобрать на каком.
Многие строчки были размыты, многие — полустерты, а некоторые невозможно было прочесть, потому что чернила выцвели от времени и оставили на бумаге едва заметный, полупрозрачный след.
— Разберешь их, как же, — проворчал Димка.
У Генки энтузиазма было побольше:
— Разберем. Не сразу, конечно. Покумекать нужно.
— Кумекай, — согласился Димка. — Это по твоей части.
— А ты что? Самоустраняешься?
— А чего я? Иностранным не владею, невидимые чернила читать не умею, голова варит туго.
— Последнее абсолютно точно, — подтвердил Генка. — Ладно, без тебя обойдусь. Надо же узнать, что это за гусар.
Димка все еще крутил статуэтку в руках.
— Я ее к себе заберу, — сказал он. — Тебе — письма, мне — гусар.
— Бабка найдет, — предупредил Генка. — Мне-то все равно, а тебе головомойка приличная достанется. Начнет пытать: чей? где взял? Вещь-то ценная.
Димка задумался, потом вздохнул и протянул гусара Генке:
— Точно говоришь. Сто раз с бабкой ругался, чтоб в мои вещи не лезла, все равно все проверяет. Мимо нее мышь не проскользнет, не то что серебряная статуэтка. Сегодня же обнаружит. У тебя целее будет.
Димка ушел, а Генка занялся письмами. Он аккуратно разложил листочки, отделив слежавшиеся друг от друга, и принялся за расшифровку.
Он сразу отметил, что встречаются два почерка: один тонкий, выписывающий каждую буковку, ровный и красивый, другой — быстрый, летящий, неразборчивый и размашистый.
Интересно, есть ли в них разгадка самого главного — зачем человеку в костюме понадобилась эта сумка. Ведь Димка прав: серебряный гусар — не такая большая ценность, чтобы считаться сокровищем или кладом, спрятанным когда-то в пустоте между аркой и домом.
* * * Письмо первое«Милая Сонечка!
В самый последний раз пишу Вам из Москвы. Мое новое местопребывание — 8-я армия генерала Брусилова.
Накануне Австрия объявила войну Сербии. В России началась мобилизация.
Нас спешно и без особой торжественности произвели в офицеры. Теперь мы уже не юнкера, а офицеры русской армии.
Среди нас царит воодушевление. Уверен, что Ваш брат будет считать эту войну никчемной, а воодушевление — глупым, но Константин всегда был настроен враждебно ко всему военному, а ко мне он слишком строг.
Я ведь не обольщаюсь, как многие, тем, что война против Австрии — дело нескольких недель или даже дней. За Австрией стоит Германия, которая не так слаба.
Но не верить в победу я не имею права в силу того, что выбрал себе долю командира-артиллериста. Высокую материю оставляю Косте. Он у нас философ, ему и философствовать.
Ах, простите, Сонечка! Я Вас слишком утомил размышлениями о военных делах. Вам о том думать совсем не надобно.
В Вашей милой головке должны жить совсем другие мысли — о гимназии, о классных дамах и о красивых нарядах (они Вам так к лицу!). Надеюсь, что хотя бы иногда будете думать и о друге Вашего детства, о новопроизведенном офицере, обо мне, о Николае Зайцеве.
Как жаль, что Вы теперь не в Москве, а я не в Петербурге! Как хотелось бы мне пройти с Вами по Невскому или погулять по Арбату, еще раз заглянуть в Ваши добрые карие глаза, услышать Ваш прелестный голосок, пожать Вашу тонкую ручку!
Помните, как каждое лето мы все вместе выезжали на дачу в Павловск? Когда я думаю о Вас, то кажется, что это было только вчера и еще будет завтра, а когда смотрю на свою форму, на тугой ремень и портупею, то понимаю, что Павловск остался далеко в детстве. Может быть, когда-нибудь после войны он повторится, и Вы с Костей будете рядом, и воздух будет пахнуть июльским зноем, но только не теперь.
