Валерий Гусев - Враг из прошлого
— Ты где-то поблизости живешь? — спросил его Матвеич.
— Ага, — ответил Юрик и чихнул. — На карьере. Там у меня база. — И он снова чихнул.
Алешка тут же ему посоветовал:
— Вы только в чашку с чаем не чихните. А то без чая останетесь. А он все-таки с медом.
Юрик еще больше засмущался.
— Простыл сильно, — объяснил он. — Чох на меня напал.
— А это кто? — спросил Алешка. — Этот чох — он человек или собака?
— Чиханье, — объяснила мама. — Где же вы так простудились?
— Сейчас расскажу.
Мама достала из своей сумочки пачку бумажных носовых платочков.
— Спасибо, — и Юрик чихнул. — Простудился я, потому что ноги промочил.
И он стал рассказывать все по порядку.
Оказывается, когда он сидел в тюрьме, там досиживал свой длинный срок Окаянный Ганс.
— И он, Федор Матвеич, все время грозился. Как выйду на свободу, говорил он, рассчитаюсь с ментом Сухаревым. Он очень на вас злой.
А очень злой этот Ганс был не только за то, что его поймали, не только за то, что лишили его украденной добычи и он не смог продать ее и купить себе дом в Крыму, на берегу моря, возле ресторана, где он собирался просидеть до конца своих дней. Он злился на Матвеича еще и за то, что тот выступил на суде и очень плохо охарактеризовал Окаянного Ганса. Матвеич сказал, что Гансовский никогда не раскается в содеянном и никогда не станет честным человеком. И что дело о краже у гражданина О. получило очень широкий… этот, как его… общественный резонанс. Ну, значит, что все добрые люди были возмущены такой наглой кражей у такого знаменитого человека, который был гордостью страны. И требовали самого сурового наказания. Не для гордости страны, конечно, а для наглого вора.
Суд эти показания Матвеича принял во внимание и добавил Гансу еще пару лет.
Юрик чихнул, извинился и сказал вот еще что:
— И он, Федор Матвеич, постоянно повторял: «Сухарь этот, мент поганый, лишил меня свободы и большого дома. Отплачу. Той же монетой. Убивать его я не буду — за мента мне пожизненный срок дадут. А вот без дома я его оставлю. Пусть знает!»
Федор Матвеич слушал это все и крутил головой, а папа хмурился. А мама ахала и переживала.
Ну а дальше выяснилось, что Юрик, освободившись, взял на себя обязанность охранника Матвеича. Секретно, конечно. К этому времени он уже работал в какой-то фирме, в службе безопасности, и у него было разрешение на оружие. И когда он узнал, что Ганс вышел на свободу, то взял отпуск, приехал сюда и поселился в пещере. Днем он спал, а ночью незаметно охранял дом. И простудился.
— У вас вокруг дома, — пожаловался Юрик, — по ночам очень обильные и холодные росы. Вот я все время и ходил с мокрыми ногами.
Лешка чуть заметно смутился, а мама спросила:
— Юрик, а зачем же в пещере? Вы могли бы устроиться поприличнее, снять у кого-нибудь комнату…
— Мне светиться нельзя. Узнал бы меня Ганс — и все пропало бы. И так уже какие-то мальчишки разведали про мое жилище. Нет-нет да наведывались.
— Это значит, вы нашу лодку на место вернули? — спросили какие-то мальчишки. — И весло тоже?
Юрик кивнул:
— А как же! Лодка-то Федора Матвеича, а я ему жизнью и честью обязан.
— Не преувеличивай, — сказал Федор Матвеич. — Ты лучше подлечись.
— Да я что зашел-то. Отпуск у меня кончается, пора уезжать. Вот я и хотел вас предупредить об опасности. Сдается мне, что Ганс где-то здесь бродит. Присматривается. Вы уж поосторожней.
— Справимся, — сказал Матвеич. И кивнул на нас: — Вон у меня какая охрана.
— Ну я пошел. — Юрик встал. — Спасибо за чай.
— Никуда ты не пойдешь, — возразил Матвеич. — Сейчас ляжешь спать, под моим зимним тулупом, а завтра вот с полковником Оболенским поедешь в Москву. Возражения отставить!
— Да, Федор Матвеич, он еще, этот Ганс, ругался, что сильно из-за вас подвел одного человека. Обещал, мол, да не сделал.
— Это понятно, — кивнул Матвеич. — Я еще тогда подозревал, что Ганс эту кражу под заказ совершил. Кто-то его на квартиру навел и должен был все краденые вещи купить. — И он попросил папу: — Сережа, в Москве наведи справки обо всех, кто общался с гражданином О. на почве коллекционирования всяких редкостей.
Папа кивнул:
— И постараюсь уточнить, где сейчас находится Окаянный Ганс.
А я подумал о том, что эту ночь мы проведем спокойно. В доме трое взрослых надежных мужчин, к тому же двое из них — полковники милиции. А вот когда папа и Юрик уедут, нам придется здорово позаботиться о безопасности. Главное, чтобы папа и мама не вздумали завтра забрать нас с собой — это я в Алешкиных глазах прочитал.
Глава XI
Бедный Юрик
Ночь, как я и рассчитывал, прошла спокойно. Чихающего Юрика уложили на тахту Матвеича и укрыли поверх одеяла еще и тулупом. Мама легла на моей раскладушке, мы с Алешкой уместились на рундуке. А папа и Матвеич ночевали в машине. К ним только сунься с дурными намерениями!
Мама быстро уснула, а мы с Алешкой еще долго шушукались под одеялом. Все из-за пистолета. Наконец Алешка признался, и все оказалось очень просто. Ему не понравились алчные взгляды и жадные руки Морковкина. И, на всякий случай, Алешка забрал пистолет и сунул его под подушку. Где его и нашла мама, вздумав перестелить Алешкину постель. Там же она обнаружила и «слепки» с Юриковых ботинок, и пистолетный патрон.
— А мне ты не мог сказать? — обиделся я на младшего брата.
— Ты очень простодушный, Дим, — ответил Алешка. — У тебя все на лице написано. А если бы поднялась паника, ты бы сразу во всем сознался. — И тут же, без всякого перехода, спросил: — Дим, тут где-нибудь магазин какой-нибудь есть?
— Есть. В поселке, на горке.
— Давай завтра туда слиняем.
— Зачем?
— Надо, Дим, к обороне подготовиться. У тебя деньги есть?
У меня было немного денег, которые дал мне папа. На всякий случай. Как он с улыбкой сказал, на сигареты и пиво.
— А что будем покупать? На ерунду не дам.
— Сигнализацию, Дим. Я все придумал. Враг не пройдет.
Тут мама скрипнула раскладушкой, повернулась на другой бок и сказала:
— Еще одно слово — и все узнают, где прятался пистолет.
Утром мама посмотрела Алешкин огород.
— Какая прелесть, — сказала она. — Скоро они расцветут.
— Кто? — удивился Алешка.
— Эти милые астры.
— У тебя, может, астры, а у меня укроп.
— Ничего, — сказал папа, — укроп даже полезней.
— Мам, — наябедничал я, — Алешка сказал, что будет тебя всю зиму укропом кормить.
— Не выйдет, — сказала мама. — Это астры.
— Фиг с ними, — отмахнулся Алешка. — Мы идем с Димкой в магазин.
— За чем? — насторожилась мама. — За укропом?
— За шнурками. Хотя проволока, мам, удобнее. Закрутил — и все. Никаких бантиков вязать не надо. Шлюпочным узлом. — И тут же вспомнил: — Дядь Юр, а где вы этот узел узнали?
— Так я же на флоте служил. Как Федор Матвеич.
— На «Заспанном» эсминце? То есть на «Задумчивом»? То-то я смотрю, вы даже лицом похожи.
От такого комплимента Юрик чихнул так, что с ближайшей сосны сорвались и удрали все вороны.
А мы удрали в магазин.
Сигнализация там оказалась: за пыльным витринным стеклом с прошлой зимы томились петарды и всякие другие новогодние взрывоопасные предметы.
Алешка отобрал самые безобидные из них — хлопушки. «Дернешь за веревочку, — сказал он, — и она пукнет. Всякими конфетями».
Продавщица сложила в пакет штук двадцать хлопушек и спросила:
— К Новому году готовишься? Не рановато?
— У него день рождения, — Алешка ткнул пальцем в мою сторону. — Или у меня. Не помню точно.
— А может, и у меня? — задумалась продавщица. — Или у моей сестры? Что-нибудь еще?
Алешка купил еще длинную бельевую веревку. И мы пошли домой. Я нес пакет с покупками, Алешка давал инструкции.
— Я, Дим, как человек, войду в калитку… — Тут он притормозил: — А шнурки? Забыл? Ну и память, Дим, у тебя.
Мы вернулись в магазин и купили еще и шнурки. И опять пошли домой.
— Я, Дим, вхожу в калитку, как человек, со шнурками. А ты с пакетом обойдешь участок и спрячешь хлопушки в сарае. Все понял? Не перепутаешь?
— Не перепутаю, — я разозлился. — Спрячу, как человек, шнурки в сарае.
Алешка на мое недовольство — ноль внимания.
— Потом, Дим, пойдешь в туалет, запрешься там и будешь сидеть, пока не расплетешь всю веревку на тоненькие шпагатики.
— А почему — в туалете?
— Да ну, Дим, они все такие любопытные. Начнут спрашивать: зачем, почему? И все испортят.
Мы вернулись удачно — прямо к завтраку.
Юрик уже не чихал. А Матвеич нахваливал жареную картошку и приговаривал:
— Теперь я знаю, в кого Дима таким поваром уродился.
