Дмитрий Щеглов - Троглодит
– Ну, а ты кто? – спрашиваю восточную красавицу.
– Гюльчатай! – отвечает. – Я был перьви женка хан Эльчибей, кунак Мамай! – И как пошла тарахтеть, хоть уши затыкай. – Я руська мало-мало понимай. Хоцесь, твой гарем первый женка буду! Гульчатай карош! А эти сибка лед. Мерлин толсти, вино пёть, ругасся? Посьто ругасся? Дуська този блеха. Бери Гульчатай! Не амману! Мой повелитель Данилабей! Ты конязь? – шельма спрашивает.
– Конязь! Конязь!
Кое-как я ее загнал на место. Развязал рюкзак, достал еду, разложил на столе, ешьте. А у меня там чеснок, лук, тряпица с солью, две буханки хлеба, шмат сала, чай, да с полкило меда. Набросились они на еду, а я сижу и думаю, кто они такие? Мне и в голову не могло прийти, что это клоны, я подумал это женки наших нуворишей, добегались по казино до белой горячки, а теперь еще и из лечебницы сбежали.
Толпа с удовольствием внимала бахарю Даниле. Один диссидент остался не удовлетворен ответом. Он сказал, что появление этих звезд мировой культуры на острове, неудачная импровизация. Вечно он чем-то недоволен. Данила пожал плечами:
– Не хочешь, не слушай!
На помощь Даниле поспешил Брехунец.
– Я могу объяснить откуда они появились на острове! – запоздало вскинулся Брехунец, – Директор института, а по совместительству генеральный конструктор сам себе на утеху этих красавиц сделал, левый заказ, так сказать, и держал их в отдельной пристройке, а когда комиссия из Москвы приехала, вывез их на снегоходе на этот остров. Сказал на часок, да за хлопотами и забыл наверно.
– Я думаю, так и было! – согласился с Брехунцом мой дружок.
– Так нечестно! – возопил завидущий критик-диссидент и показал пальцем на Данилу с Брехунцом! – Они выручают друг друга, подсказывают!
– А тебе какое дело?
– Что ты каждой бочке затычка?
Народ попросил критика больше Данилу не перебивать, и пригрозил, что слишком умным шею легко намылит.
– Ну, вот, – продолжил мой дружок рассказ, – дело к ночи идет. Печка топится, жарко стало. Устал я за день, ну-ка по болоту с утра помотайся, первый полез на полати. Только лег, смотрю слева Мерелин пристроилась, справа Гюльчатай, а в ногах Дунька-Дульсинея сидит молится. Склочная Гульчатай оказалась. Возьми и отпихни Мерлин. А та не долго думая, фляжкой ей между глаз. Сцепились, как кошки, кое-как разнял. Утихомирились, да только меня не отпускают, с двух сторон прижались, обняли, и дышат на меня луком и чесноком. Атас! Я Гюльчатай спрашиваю, откуда вдруг любовь такая? С тобой, мол, мне все ясно, ты без гарема жить не можешь, а у Мерелин откуда ко мне чувства?
– Боисься! Собь ни сбизал!
Эх, лежу и думаю, вот бы кто увидал, как меня Мерелин титькой прижимает. Да за такие кадры папараци любые деньги отдали бы. И вспомнил я, зачем сюда наведался, жду, пока дамы уснут. Через полчаса, смотрю, уснули. Раскинулись в жарко натопленной избе, как на пляже, и, правда, красивые стервы! Сполз я потихоньку, зажег свечку и пошел в дальний угол избы, где еще вечером заметил медное кольцо. Дернул, пошла крышка. Посветил. В глаза мне как пыхнуло солнцем. Куча монет золотая, ни единой ржавчинки, паутина только сверху. Аж в зобу дыхание сперло. На цыпочках вернулся за рюкзаком, насыпал его на треть, в карманы по жмене монет сунул, задул свечу и лег на этот раз с краю. Засыпаю, а сам в толк взять не могу, как эти припадочные алкоголички вдруг тут оказались? Их же надо выводить отсюда, а как? Ах, махнул рукой, утро – вечера мудренее. Забрался снова посередке между красотками и уснул!
Утром, чуть свет, трах-бах, слышу звериный рык, топот, продираю спросонья глаза, а надо мною морда волосатая склонилась, а за нею еще две такие же. Вроде человек, а вроде зверь. Девки увидали их, дико завизжали, и к стене жмутся. А эти образины вроде даже улыбки из себя выжали и рявкают в три глотки:
– Аб. баб. бы!
Один взял и лапой-рукой смахнул меня с полатей. Тряхнулся я головой об пол и думаю, мужья пожаловали. Самый здоровый поворачивается ко мне и заводит старую песнь:
– Аб. баб. бы!
Разозлился я, понял, что это не мужья пожаловали, и грублю ему в ответ:
– Какие тебе еще бабы нужны, здесь мировая сексэлита, от них полмира слюни пускают. книги про них пишут, в гареме на первых местах. Это и есть варвар, первые бабы на земле!
Сам грублю, а сам думаю, совсем дикие абреки пожаловали. Ничего на них нет, никакой одежды, шерсть сантиметра пять длиной, гора мускулов, и блохи бегают по этим кавалерам.
Однако внимательно слушают меня. Затем хватает меня самый здоровый за шиворот и сует по очереди моим дамам под нос, что-то спрашивая у них. Те, как одна от меня отбрыкиваются, мотают головами, мол, приблудный я, просто так рядом, спал. Ах, вы вертихвостки, думаю! Быстро же вы меня сдали! Пожалеете еще сто раз, как только эти волосатые ребята пятки заставят чесать, вспомните, какой я был джентльмен!
Первый испуг у дам прошел, Мерилин и Гульчатай флиртовать начали, спрыгнули на пол, ходят, об шкуры кавалеров трутся. А эти три волосатых зверя-амбала, ничем от наших мужиков не отличаются, грудь выпячивают, самодовольно хрюкают. Хлопнул один другого по плечу, показывает на меня и вдруг так членораздельно лепит: – Саб. бан. туй!
Спасибо, Брехунец мне сейчас объяснил, что это были клоны. Но я то не знал тогда, что их, козлов, вывели в институте, в пробирке, и что они краткий курс обучения и общения с человеком прошли. Мне кажется, в лаборатории они не один раз видели, как работники института устраивали сабантуйчик-междусобойчик и приглашали на них сотрудниц. Вот эти образины и запомнили, что прежде чем с дамами иметь шуры-муры надо их ублажить. Поэтому один из них и совал меня моим благодетельницам под нос, спрашивал, не брат или сын я случаем одной из них? Все три отказались! Тогда, самый крупный троглодит и произнес волшебное слово: «сабантуй».
Гульчатай, как только услышала, что намечается праздник, так сразу у одного на шее повисла и потащила в дальний конец избы. У, подумал, я развратница. И ошибся. Смотрю, возвращаются они оттуда и катят огромный котел. На улицу потащили его. Выглянул и я, а там смотрю, стоят понурые, веревкой связанные какие-то ордынцы. Троглодиты им котел катят и орут: – Аб. баб. бы! Саб. бан. туй! – и показывают на общинную избу.
Чтобы долго не рассказывать, сразу скажу, что верховодили на этом острове, как и в любом цивилизованном обществе, самые примитивные особи. Наглые, волосатые, здоровые три троглодита, командовали ордынцами. Теперь у троглодитов для сабантуя было все: слуги – ордынцы, три красавицы – для любовных утех, я – как первое и второе блюдо. Сварить они меня решили в котле. Предательница Гульчатай мне по-тихому шепнула:
– Они людяеди!
Не всякое знание добавляет радости в жизни. Я и без нее догадался, что меня ожидает, потому что самый главный троглодит по имени Кяфтар, выволок меня наружу и еще спросил своих соплеменников держа меня на вытянутой руке:
– Аб. баб. бы! Шашлык?
Те отрицательно закачали головами:
– Саб. бан. туй! Шурпа!
Так моя молодая жизнь благодаря демократии продлилась на лишний часок, ибо при личной диктатуре Кяфтара, я бы крутился уже на вертеле. А так проголосовали и определили меня в суп-шурпу. Смотрю, ордынцы подлецы, уже разожгли костер, снег в котле топят. Меня же отволокли обратно в избу и во избежание побега забросили на полати. Злоба душила меня. Я обдумывал один за другим варианты побега, но придумать ничего не мог. Троглодиты постоянно косили в мою сторону злыми и хитрыми глазами. Как же, дадут они своему обеду убежать! Но и тут я придумал им подлянку. Пропадать так с музыкой. Я им даже мертвый должен был насолить. Подтянул я к себе рюкзак и стал золотые монеты глотать. Пусть, думаю, троглодиты зубы себе поломают, когда в меня вгрызаться будут. А тут вдруг смотрю, Кяфтар прислушивается, выскочил из избы и на берег болота побежал. Глядим, а он Брехунца под мышкой несет, раздел и сразу в котел. Знать, для сабантуя он ему жирней показался. Я пот со лба вытираю, и благодарю судьбу, что дала она мне в лице самого знаменитого человека нашего городка отсрочку на сутки!
Данила решил сделать передышку и многозначительно посмотрел на отдохнувшего Брехунца. Собрался с мыслями или нет? А в это время диссидент, не утерпел и все-таки повторил, свой каверзный вопрос, почему старуха осталась и куда ушли четыре ордынца, когда Брехунец попал в казан?
Отвечать надо было немедленно. О, вы бы только слышали, как ловко выкрутился мой дружок. В один ответ сумел увязать два вопроса.
– Куда, говоришь, ушли четыре ордынца, и почему старуха осталась при котле? – переспросил он критика.
– Да куда?
Данила выдержал паузу и добившись гробовой тишины, сказал:
– Старуха четырех ордынцев послала на тот конец острова, на солонец. За солью. Шурпа без соли, не шурпа.
Далее, наглый мой приятель, спросил Брехунца, кому дальше рассказывать, ему – Даниле, или вожжи удивительного повествования перехватит сам златоуст-краснобай?
