Василий Ардаматский - Опасный маршрут
2
Здание института, которым руководил Вольский, стояло напротив бульвара. Окаемов открыл это здание, проехав на грузовике театра вслед за знакомым ему ЗИМом профессора.
День уже шел навстречу вечеру. Тень от деревьев бульвара прикрыла всю улицу и начала мохнатой полосой подниматься на стену института. Сотрудник госбезопасности Кудрявцев, который с утра вел наблюдение за подъездом института, то и дело посматривал на часы – скоро его должен был сменить другой сотрудник. Со стороны Кудрявцев был похож на фланирующего по бульвару молодого модника. Он то исчезал в толпе прохожих, то снова появлялся. То он стоял на углу перекрестка и будто ждал на свидание девушку, а то, развернув перед собой газетный лист, сидел на бульварной скамейке. Он разговаривал о жизни с продавщицей мороженого и помог слепому перейти улицу. Он изучал плакаты на афишной тумбе и кормил хлебом голубей на лужайке. Он наводил блеск на ботинки у уличного чистильщика и любовался игрой детворы на куче песка. И никому невдомек было, что этот праздно убивающий время молодой человек, чем бы он ни занимался, каждую минуту находился в напряжении и не спускал глаз с подъезда института.
Вот пожилая женщина с кошелкой остановилась у дверей института и рассматривает номер дома. Кудрявцев торопит чистильщика: ботинки и так горят, как солнце. Женщина вошла в институт. Кудрявцев уже стоит возле института и читает вывешенную на стене газету. Женщина вышла на улицу, снова посмотрела на номер дома и, ворча что-то под нос, пошла в сторону площади. Кудрявцев идет за женщиной. На углу площади стоит плохо одетый парень в сандалиях на босу ногу. Кудрявцев останавливается рядом с ним: «Видишь женщину с кошелкой? Посмотри». Парень в сандалиях идет за женщиной, а Кудрявцев быстро возвращается к институту. Через час к нему подходит парень в сандалиях: «Женщина заходила в райсобес. Ругалась насчет пенсии. Она спутала номер дома и по ошибке зашла в институт. Живет на Казарменной улице, дом семь, квартира одиннадцать».
И снова Кудрявцев маячит возле института…
Грузовик, везший театральные декорации, еще на перекрестке начал судорожно дергаться, оглушительно стрелять, явно намереваясь остановиться. Рывками он проехал перекресток и прижался к кромке бульвара напротив института. Кудрявцев тотчас покинул свое место на скамейке среди нянек и прошел мимо грузовика, водитель которого, чертыхаясь, открывал капот мотора. Кудрявцев подошел к стоявшему на перекрестке регулировщику движения, показал ему свое удостоверение и попросил его выяснить, что случилось с грузовиком.
Когда милиционер подошел к остановившейся машине, Окаемов, отвинтив бензопровод, продувал его ртом. Милиционер вежливо спросил о причинах остановки.
– Ты бы поездил на такой машине! – закричал Окаемов на всю улицу. – Не видишь, что ли? Подача отказала! Или ты думаешь, что я глотаю бензин ради удовольствия?
– Вы не кричите, – спокойно сказал милиционер, – а поскорее исправляйте и уезжайте. Здесь нельзя стоять. Видите знак?
– Не беспокойся, я ночевать здесь не собираюсь! – крикнул Окаемов, по пояс забравшись под капот.
Теперь к грузовику подошел Кудрявцев. Он невольно улыбнулся, увидев стоящий в кузове машины золоченный царский трон.
В это время из дверей института хлынул поток людей. Окаемов посмотрел на свои ручные часы: «Так… работа у них кончается, как везде, в шесть. Прекрасно. Сколько сотрудников?… Примерно сотня… Нет, пожалуй, побольше. Ну что ж, теперь можно и ехать». Окаемов вылез из-под капота и оглянулся – перед ним стоял Кудрявцев, который, улыбаясь, смотрел на измазанную мазутом физиономию шофера. Кудрявцев заметил, что шофер вздрогнул.
– Чего пугаешься? Я – не милиция… – Надоело Кудрявцеву молча мотаться, захотелось поболтать с шофером. – Застопорило?
– Третий раз за день! – Окаемов плюнул в мотор и с грохотом опустил капот. – Машине давно пора в капиталку, а начальству, что говори, что не говори, выезжай, и всё. – Окаемов влез на сиденье и нажал стартер – мотор не завелся. – Вот чертово проклятье!
– Ты зажигание не включил! – засмеялся Кудрявцев.
– Гляди! Верно! – Окаемов постучал себя пальцем по лбу: – Зарапортовался.
Теперь машина завелась сразу. Подмигнув Кудрявцеву, Окаемов включил первую скорость.
– Какому царю трон везешь? – вслед ему крикнул Кудрявцев.
– Оперному! – приглушенно донеслось в ответ.
Кудрявцев направился к перекрестку. Там уже виднелась знакомая фигура сменщика. Кудрявцев прошел мимо него. На мгновение они встретились взглядами, и это означало: «Пост сдал» – «Пост принял»…
«А вдруг этот парень от них? – думал Окаемов, ведя машину к театру. – Все может быть. Какого черта он торчал, будто ему делать больше нечего, как глазеть на грузовик? Да, вполне возможно, что он – от них. Ну что ж, запомним: лет ему двадцать пять-двадцать семь, блондин, глаза светло-серые. Очень мило смеется. Запомним. В хозяйстве все пригодится. И если он – от них, в этом нет ничего удивительного. Конечно же они институт охраняют…»
Когда во дворе театра рабочие сгружали царский трон, Окаемов снова вспомнил о сероглазом парне: «Он заметил трон, и я, как дурак, ответил, что это трон царя оперного… Вот это промах…» Об этом же Окаемов тревожно думал и когда в электричке ехал в общежитие: «Может, стоит, пока не поздно, перейти в другое автохозяйство? Нет, не надо: театр для меня – идеальное место. И нельзя шарахаться от каждого встречного. Парень был одет для них слишком элегантно. Наверно, ждал там девицу, и всё. Одно ясно – надо быть осторожнее…»
В бараке было душно, как в бане. Табачный дым недвижной сизой тучей висел под потолком. Сегодня спектакля не было, и в бараке находились почти все жильцы. В проходе, сидя на корточках вокруг деревянного сундучка, резались в «козла» рабочие сцены. Они так ожесточенно били костяшками, точно задались целью расколоть сундучок. На двух сдвинутых кроватях разместились картежники. Их окружала толпа болельщиков. Гармонист, наладивший наконец басовый аккомпанемент, играл «Давай закурим, товарищ, по одной», и одну эту фразу без конца подпевал весь барак.
На правах старого знакомого на койку к Окаемову подсел Коля Борков:
– Как дела, водитель?
– Дела как дела… – недовольно ответил Окаемов. – А тебе-то что?
– Меня свое кровное, значит, интересует: ты из Дома культуры только декорации привез или захватил и реквизит?
– Не знаю. Что погрузили, то и привез.
– Как это так? – удивился Коля Борков. – Ты ж не частник – в театре работаешь. Ведь тогда за реквизитом придется еще раз ехать.
– Скажут – съезжу, подумаешь событие!
– Бензин-то государственный, не твой…
Окаемова взорвало:
– Да ты что – с ума спятил? Три литра бензина! При чем тут государство? Языком ворочать за эти три литра к то стыдно!
Коля Борков встал, косыми своими глазами удивленно посмотрел на Окаемова и, ничего не сказав, пошел прочь.
3
Проходили дни за днями, не принося ничего нового, и в эти дни Потапов находился в гораздо большем напряжении, чем в те, когда что-нибудь происходило. Он думал об Окаемове с первой минуты утреннего пробуждения и до поздней ночи, когда его мозг обволакивал дымок тревожного сна. Часто Окаемов врывался и в сны, и тогда наступало мучительное пробуждение среди ночи с мыслью о только что совершенной непростительной ошибке, и хотя тут же видения сна отделялись от событий реальных, заснуть уже было невозможно… В эти дни Потапов ночевал в городе. Его жена знала, что в таком состоянии ему лучше быть одному, и приезжала в город, когда он находился в управлении, готовила ему ужин и завтрак и, оставив записку, уезжала на дачу. Их сынишка лежал в постели, врачи опасались, что у него воспаление легких, но и об этом Потапов не знал. «На даче все хорошо», – писала ему жена и мчалась в поликлинику за врачом.
Ранним утром Потапов выходил из дому и через весь город медленно шел на работу, досадуя на беззаботную уличную суету: как могут люди шутить, смеяться, болтать о всяких пустяках, когда где-то среди них прячется враг?… Сотрудники, наблюдавшие за институтом Вольского, привыкли, что в половине девятого мимо института проходит майор Потапов, и, думая, что он проверяет их работу, старались не попадаться ему на глаза – ведь работа наблюдателя тогда хороша, когда сам он не виден.
Полковник Астангов в эти дни жил в еще большем напряжении, чем Потапов, хотя внешне это никак не проявлялось. Потапов мучился делами только своей оперативной группы, а полковник непрерывно думал о действиях всех пяти оперативных групп, а это значило, что он отвечал за охрану от возможной диверсии пяти важнейших объектов. Только будучи более опытным работником, чем Потапов, полковник Астангов умел мешающее работе напряжение рассеивать при помощи спокойного анализа обстановки. Показания шофера автобазы Сельхозснаба подтвердили версию полковника. Одно это значительно упростило поиск. Наконец полковник твердо знал, что теперь Окаемов скрывается в каком-то коллективе советских людей, которые не могут не помочь в поиске. Сейчас его больше всего тревожила мысль, что Окаемов мог отказаться от атаки на институт Вольского и выбрать себе новую цель. Поэтому, целиком полагаясь на Потапова в отношении института Вольского, полковник Астангов придирчиво наблюдал за работой остальных оперативных групп.
