Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица
Высокий шел по Мертвому переулку. Миша последовал за ним. Высокий пересек Пречистенку и пошел по Всеволожскому переулку. Миша нагнал его у самой Остоженки, проходивший трамвай отделил его от Миши. Когда трамвай прошел, высокого на улице уже не было.
Куда он скрылся? Миша растерянно оглядывал улицу. На противоположной стороне филателистический магазин. Он иногда покупает там марки для своей коллекции. И сюда, по словам Генки, зачем-то ходит Борька Филин. Миша перебежал улицу и вошел в магазин. Над дверью коротко звякнул звонок.
В магазине, никого не было. На прилавке под стеклом лежали марки, на полке стояли коробки и альбомы.
На звонок из внутреннего помещения вышел хозяин — лысый красноносый старик. Он плотно прикрыл дверь и спросил у Миши, что ему надо.
— Можно марки посмотреть? — спросил Миша.
Старик бросил на прилавок несколько конвертов с марками, а сам ушел, оставив дверь приоткрытой.
Вертя в руках марку Боснии и Герцеговины, Миша искоса поглядывал в помещение, куда удалился старик. Там было совсем темно, только стол тускло освещен электрической лампой. Кто-то вполголоса переговаривался со стариком. Прилавок мешал Мише заглянуть туда, но он был уверен, что там находится именно этот высокий человек в белой рубахе. О чем они говорили, он тоже разобрать не мог. Раздался звук отодвигаемого стула. Сейчас они выйдут! Миша наклонил голову к маркам и напрягся в ожидании. Сейчас он увидит этого человека. В глубине скрипнула дверь, и вскоре появился старик. Вот так штука! Тот, высокий, ушел через черный ход…
— Выбрал? — хмуро спросил старик.
— Сейчас, — ответил Миша, делая вид, что внимательно рассматривает марки.
— Скорее, — сказал старик, — магазин закрывается.
Он опять вышел, но дверь на этот раз не закрыл.
Лампа освещала край стола. В ее свете Миша видел костлявые руки старика. Они собирали бумаги со стола и складывали их в выдвинутый ящик. Потом в руках появился черный веер. Руки подержали его некоторое время открытым, затем медленно свернули. Веер превратился в продолговатый предмет…
Затем в руках старика что-то блеснуло. Как будто кольцо и шарик. Вместе со свернутым веером старик положил их в ящик стола.
34. АГРИППИНА ТИХОНОВНА
Медленно возвращался Миша домой. Итак, он не увидел таинственного незнакомца. Этот человек ушел через черный ход. И старик вел себя настороженно. И Борька-жила сюда ходит…
Уже подойдя к своему дому, Миша подумал о веере. И неожиданная мысль пришла ему в голову. Когда старик свернул веер, он стал подобен ножнам. И кольцо как ободок.
Неужели ножны?
Взволнованный этой догадкой, Миша побежал разыскивать Генку и Славу. Он нашел их на квартире у Генки.
Слава линовал бумагу, а Генка что-то писал под диктовку Агриппины Тихоновны. Она диктовала ему с листка, который держала высоко над столом, на уровне глаз. На кончик ее носа были водружены очки в железной оправе.
— “…Рубцова Анна Григорьевна”, — читала Агриппина Тихоновна. — Написал? Аккуратней, аккуратней пиши, не торопись. Так… “Семенова Евдокия Гавриловна”.
— Гляди, Миша, — крикнул Генка, — у меня новая должность — секретарь женотдела!
Миша заглянул через плечо Генки: “Список работниц сновального цеха, окончивших школу ликвидации неграмотности”. Против каждой фамилии стоял возраст. Моложе сорока лет не было никого.
— Не вертись, — прикрикнула Агриппина Тихоновна, — весь лист измараешь! Написал?
— Написал, написал… Давайте дальше. И чего вы вздумали старушек учить?
Агриппина Тихоновна укоризненно посмотрела на Генку:
— Ты это всерьез?
— Конечно, всерьез. Вот, — он ткнул пером в список, — пятьдесят четыре года. Для чего ей грамота?
— Вот ты какой, оказывается! — медленно проговорила Агриппина Тихоновна и сняла очки.
— Чего, чего вы? — смутился Генка.
— Вот оно что… Тебе, значит, одному грамота?
— Я не…
— Не перебивай! Значит, тебе одному грамота? А Семеновой так темной бабой и помирать? И я, выходит, зря училась? Двух сыновей в гражданскую схоронила, чтобы, значит, Генка учился, а я как была, так и осталась? Асафьеву из подвала в квартиру переселили тоже зря. Могла бы и в подвале помереть — шестьдесят годов в нем прожила… Так, значит, по-твоему? А? Скажи.
— Тетя, — плачущим голосом закричал Генка, — вы меня не поняли! Я в шутку.
— Отлично поняла, — отрезала Агриппина Тихоновна. — И не думала и не гадала, Геннадий, что ты такое представление имеешь о рабочем человеке.
— Тетя, — упавшим голосом прошептал Генка, не поднимая глаз от стола, тетя! Я не подумавши сказал… Не подумал и сказал глупость…
— То-то, — наставительно проговорила Агриппина Тихоновна. — В другой раз думай.
35. ФИЛИН
Агриппина Тихоновна вышла на кухню. Генка сидел понурив голову.
— Попало? — сказал Миша. — Мало она тебе всыпала. За твой язык еще не так надо.
— Ведь он признался, что был не прав, — примирительно заметил Слава.
— Ладно, — сказал Миша. — Ну что, Генка, догнал ты того, высокого?
— Никого я не догнал, — мрачно ответил Генка.
— Так вот, — безразличным голосом произнес Миша. — Я видел ножны.
— Какие ножны? — не понял Слава.
— Обыкновенные, от кортика.
Генка поднял голову и недоверчиво посмотрел на Мишу.
— У старика филателиста, на Остоженке.
— Врешь?
— Не вру.
Миша торопливо, пока не вошла Агриппина Тихоновна, рассказал о филателисте, высоком незнакомце и черном веере…
— Я думал, ножны, а то веер какой-то, — разочарованно протянул Генка.
— В общем, — сказал Слава, — было уравнение с двумя неизвестными, а теперь с тремя: первое — Филин, второе — Никитский, третье — веер. И вообще, если это не тот Филин, то остальное тоже фантазия.
Генка поддержал Славу:
— Верно, Мишка. Может, тебе все это показалось?
Миша облокотился о край комода, покрытого белой салфеткой с кружевной оборкой. На комоде стояло квадратное зеркало с зеленым лепестком в верхнем углу. Лежал моток ниток, проткнутый длинной иглой. Стояли старинные фотографии в овальных рамках, с тиснеными золотом фамилиями фотографов. Фамилии были разные, но фон на всех фотографиях одинаковый — меж серых занавесей пруд с дальней, окутанной туманом беседкой.
— Если бы ты не ссорился с теткой, мы бы все узнали о Филине.
— Как так?
— Ведь она знает Филина. Хоть бы сказала, из Ревска он или нет.
— Почему она не скажет? Скажет.
— Она с тобой и разговаривать не захочет.
— Она не захочет? Со мной? Плохо ты ее знаешь. Она все давным-давно забыла, тем более я извинился. К ней только нужен особый подход. Сейчас увидишь…
Когда Агриппина Тихоновна вернулась в комнату и начала убирать со стола, Генка сделал вид, что продолжает прерванный рассказ:
— Я ему говорю: “Твой отец спекулянт, и весь ваш род спекулянтский. Вас, я говорю, весь Ревск знает…”
— Ты о ком? — спросила Агриппина Тихоновна.
— О Борьке Филине. — Генка поднял на Агриппину Тихоновну простодушные глаза. — Я ему говорю: “Вашу фамилию весь Ревск знает”. А он мне: “Мы, говорит, в этом Ревске никогда не бывали. И знать ничего не знаем”.
Мальчики вопросительно уставились на Агриппину Тихоновну. Она сердито тряхнула скатертью:
— Какие у тебя с ним дела? Сколько раз говорила: не водись с этим Борькой, не доведет он тебя до добра.
— А зачем он врет? Раз из Ревска, так и скажи: из Ревска. Зачем врать?
— Он-то, может, и не бывал в Ревске, — сказала Агриппина Тихоновна.
— Я и не говорю, что бывал, но ведь папаша-то его из Ревска. Зачем же врать?
— А он, может, и не знает про отца-то.
— Да ведь сам Филин тут же сидел. Смеется и говорит: “Мы, говорит, коренные москвичи, пролетарии…”
— Это они-то пролетарии? — не выдержала Агриппина Тихоновна. — Да его-то, филина, отец жандармом в Ревске служил.
Агриппина Тихоновна вернула скатерть и вышла из комнаты.
— Видали? — Генка подмигнул ей вслед. — Все сказала! Я свою тетку знаю. Теперь все ясно. Филин тот самый. Значит, и Никитский здесь и ножны. Чувствую, чувствую, клад близко!
— Не совсем ясно, — возразил Слава. — Ведь ты сам говорил, что в Ревске полно Филиных. Может быть, это другой Филин.
— Ладно, — весело сказал Миша, — может быть, не тот, а может быть, и тот. Во всяком случае, он из Ревска. Теперь узнаем, служил ли он на линкоре “Императрица Мария”.
— Как мы это узнаем? — спросил Генка.
— Проще просто. Неужели у Борьки-жилы не выведаем?
36. НА КРАСНОЙ ПРЕСНЕ
В воскресенье мальчишки решили пойти на Пантелеевку, в типографию, узнать про юных пионеров. По воскресеньям трамваи не ходили — не хватало электроэнергии. Мальчики поднялись чуть свет. Был тот ранний час, когда на улице никого нет. Даже дворники еще не вышли со своими метлами. Охваченные радостной свежестью утра, мальчики весело шагали по окутанному серой дымкой Арбату. Каблуки постукивали по холодному звонкому асфальту. Шаги гулко отдавались на пустынной улице. Маленькие фигурки ребят, отражаясь, мелькали в стеклах витрин.
