Валерий Гусев - Хозяин черной жемчужины
Я ничего не ответил. Лешка объяснил:
– Кое-кто меня здесь уже приметил. А тебя еще нет. На, спрячься. – И он достал из кармана сложенную многократно рекламную газету.
Алешка смешался с младшим населением, а я послушно уселся на скамейку и «спрятался» за газету. Скамейка была холодная, и сидеть на ней было не очень уютно. Но что делать, раз уж кому-то грозит какая-то опасность. Хорошо, что сидеть пришлось не очень долго.
Сначала у подъезда остановилась легковая машина, желтый «жигуленок». Но из нее никто не вышел. Только водитель приспустил стекло и закурил, выпуская на свежий воздух не очень свежий сигаретный дым. Так он и сидел, поглядывая на подъезд.
Потом из подъезда вышел Вадик (в одинаковых ботинках, но с разными шнурками) и пошел в сторону метро.
– Сиди спокойно, – сказал кто-то у меня за спиной. Алешка, конечно. – Терпи. Он сразу в квартиру не полезет. На всякий случай подождет.
Я пошелестел газетой и спросил:
– Откуда сведения?
– Они же знают, что Вадик очень рассеянный. И он может неожиданно вернуться от метро.
– Почему? – тупо спросил я.
– Потому. Вспомнит, что утюг не выключил. Или воду на кухне.
Алешка оказался прав. Через пять минут показался Вадик. Он торопливо шмыгнул в подъезд. И так же торопливо из него вышмыгнул. Наверное, выключил утюг и закрыл кран на кухне. А вот шнурки не поменял.
А дальше все пошло, как и предполагал Алешка. Курящий водитель проводил Вадика внимательным взглядом, выщелкнул в окошко окурок и вышел из машины.
У подъезда он без всякого труда справился с домофоном и исчез внутри. Мне стало совсем неуютно.
– Лех, – сказал я, не оборачиваясь, – пульни в его машину снежком.
– Зачем? – удивился Алешка.
– Сигнализация сработает. И он выскочит. И в квартиру не полезет.
Алешка хмыкнул.
– Еще чего! Нам как раз и надо, чтоб он полез.
Я сердито скомкал газету. Ну зачем, скажите, нам надо, чтобы какой-то жулик ограбил хорошего человека? Да еще почти профессора!
Алешкин ответ подбросил меня так, будто подо мной была не холодная скамейка, а горячий конь.
– Нужно, Дим, чтобы он украл у Вадика весь его творческий труд всей его прежней научной жизни.
Вот это выдал! Похоже, Лешка эту фразу твердил со вчерашнего вечера.
– Не заикайся, Дим, – попытался успокоить меня Алешка. – Все путем!
Каким еще путем? Путь – от слова «путаться»?
Я еще щелкал зубами и хлопал глазами, а водитель-жулик вышел из подъезда и, поглядев туда-сюда, сел в машину. Достал что-то из-за пазухи и положил на соседнее сиденье.
– Что это? – спросил я Алешку, заикаясь и глядя вслед умчавшейся машине.
– Это, Дим, – спокойно ответил он, – творческий труд всей моей ранней научной жизни. – Помолчал и добавил: – Синяя папка, Дим.
Глава IX
Жемчуг в "Копейке"
Когда я обрел дар речи, то тут же сказал:
– Надо папе сообщить. Или участковому.
– Надо в школу идти, – усмехнулся Алешка.
И больше ничего не сказал. А я его расспрашивать не стал – все равно не скажет. И пусть думает, что я все понял. Пусть гордится, что у него такой сообразительный старший брат. Хотя ему и без этого есть чем гордиться. Хотя бы тем, что он в городе Москве поймал на удочку в пруду сначала килограммового карпа, а потом безголового минтая.
– Дим, – когда мы подошли к школе, сказал Алешка, – ты иди на уроки и что-нибудь нашей Любаше про меня соври.
«Наша Любаша» – это Алешкина учительница. Маленькая, но вредная. Правда, соврать ей не трудно. Она очень доверчивая. И наивная.
– А ты куда? – спросил я Алешку.
– По делам. Потом тебе все расскажу. Честно.
– А почему не сейчас?
Алешка ответил честно:
– Потому что ты тогда меня не пустишь. А мне очень надо.
– Что тебе надо? – Я уже начал злиться.
– Мне надо, Дим, выручить Черную Маргариту. Она соскучилась по своему хозяину. То есть по своему папе.
Во намолотил!
– Я правда, Дим, все тебе потом расскажу.
Я нехотя пошел в школу, зашел в Алешкин класс и сказал Любаше правду:
– Любовь Михайловна, мой братик немного задержится. Он пошел искать Маргариту. А то папа по ней соскучился.
– Ничего не понимаю. При чем здесь твой брат, при чем здесь Маргарита Павловна и ее отец?
А то я понимаю! Сказал, что велено. Почти слово в слово.
– Вообще, Дима, Алешка – сильно увлекающаяся натура. Ты бы повлиял на него. Как серьезный старший брат.
– Хорошо, Любовь Михайловна, я повлияю. Прямо сегодня вечером.
Кто на кого влияет – это еще вопрос, подумал я. И еще я подумал: что же мне расскажет Алешка?
Он рассказал... Но гораздо позже. А сначала – веселый и довольный – явился домой и выпалил:
– Дим, пошли к Вадику. Он, наверное, там плачет горючими слезами.
– Еще и папка у него пропала, – напомнил я. – А он об этом не знает.
А Лешка почему-то рассмеялся.
...Вадик действительно был безмерно опечален. Эта черная жемчужина была ему очень дорога. Как первый результат его опытов.
Но нам он обрадовался. Особенно Алешке. Они здорово подружились.
– Вадим Иванович, – сказал Алешка, – вы не огорчайтесь изо всех сил. Ваша жемчужина найдется. Это ведь не иголка в стоге сена.
Сравнил! Даже Вадик улыбнулся. А Лешка все продолжал его успокаивать.
– Вадим Иванович, вы такой рассеянный.
– Есть такая буква, – печально кивнул Вадик. – Как я мог забыть, что спрятал ее в конфетах!
– Вадим Иванович, а вдруг вы ее на самом деле в другом месте спрятали? Перепрятали, а сами забыли. Вот наш папа свои очки в холодильнике забыл.
– Нет, – поморщился профессор, – в холодильник я ее точно не прятал.
– А в сахарнице смотрели?
Этот вопрос Вадик понял по-своему и засуетился.
– Что ж мы так просто сидим? Посидим лучше за чашкой чая. Как добрые друзья.
– Еще какие! Только вы не ошибитесь и не насыпьте в сахарницу соли.
– Что ты меня все подкалываешь? – как-то по-детски обиделся Вадик. – Да, я рассеянный. Но это не значит, что мне нужно постоянно об этом напоминать.
– Я в детстве, – сказал Алешка, – тоже был очень рассеянный. Все время забывал умываться. И мама все время мне об этом напоминала. И вот уже много лет я почти не забываю умываться.
Очень содержательный разговор.
– Пойдемте на кухню, – сказал Вадик. – Чайник уже, наверное, закипел.
Рассеянный профессор оказался большим мастером по приготовлению чая. Он у него получился крепким, душистым и очень вкусным.
– «Индийский», – похвалился Вадик.
– Из Индии привезли? – спросил Алешка. – Из Индийского океана?
– Ага. Из «Копейки» за углом.
Вадик налил нам чай в чашки, а сам пил его из тонкого стакана в массивном подстаканнике. Алешка почему-то внимательно наблюдал за ним, а потом спросил:
– Все профессора пьют чай из подстаканников?
– Из стаканов, ты хочешь сказать? Ну почему, вовсе не обязательно. Вот, например, профессор Глотов пьет чай из большой кружки.
– Красивая? – почему-то с интересом спросил Алешка.
– Кто? Кружка? Красивая. И знаменитая. Фарфоровая. Ему подарили ее в Германии, на высоком симпозиуме.
– Симпозий – это гора такая?
– Это совещание ученых. По обмену достижениями в науке.
– Я так и думал, – сказал Алешка. – А я еще чаю хочу, из Индии.
– О чем речь! – Вадик встал и взял с плиты чайник.
И почему-то в это время в его стакане что-то булькнуло. Будто туда упал камешек.
Вадик налил Алешке чаю, сел за стол и, задумчиво помешивая ложечкой в стакане, проговорил:
– Что ж, придется начинать все сначала.
– Ну и что? – жизнерадостно заявил Алешка. – У вас получится. Вы такой умный.
– Я уже в этом сомневаюсь.
– А давайте я вас проверю, – предложил Алешка.
– В смысле? – вскинул на него взгляд Вадик.
– Умный вы или нет? – прямо выдал Алешка.
Вадик рассмеялся:
– Это тест?
– Это фиговинка такая. Вот вы когда сахар в стакане размешиваете, то какой рукой – правой или левой?
Вадик задумался, снова взялся за ложечку:
– Правой.
– Ну вот... – Алешка огорчился. – Значит, вы не очень умный.
– А умные – левой?
– Умные ложечкой, – вздохнул Алешка. – Только дураки – руками.
Вадик сначала немного остолбенел, а потом засмеялся:
– Поймал! – Он звякнул ложечкой и нагнул голову над стаканом: – А что там такое? Вот тебе и чай из Индии. Камешек попался.
Вадик выудил из стакана черный камешек величиной с воробьиное или с голубиное яйцо. И так вытаращил глаза, что мне показалось, что они сейчас булькнут в стакан. Но вместо глаз в стакан булькнули две крупные радостные слезы.
Вадик положил жемчужину на ладонь. Она дрожала. Не жемчужина, конечно, а ладонь.
