Роман Грачев - Томка, дочь детектива
– Блин…
Лавина сожаления и злости накрыла меня в один миг. Одной своей половиной я безумно жалел ее, эту маленькую пичужку, стойкую, но удивительно ранимую, а другой чувствовал, что нельзя все время потакать ее капризам и исполнять малейшие желания: сегодня она хочет заниматься, завтра не хочет, а ты изволь прогибаться под ее изменчивый мир. Так тоже никуда не годится.
– Тома…
Рыдания. Всхлипы. Душа моя разбивается на мелкие кусочки.
Я вышел из машины, хлопнув дверью. Томка, испугавшись, что я собираюсь оставить ее одну внутри, заревела еще громче, бросилась к стеклу, прижала к нему ладошки и личико.
«Папааааа!» – шевелились губы.
Нет, я не выдержу…
Я открыл заднюю дверцу, мягко отодвинул дочку. Сел рядом. Она тут же прижалась ко мне, уткнулась носом в грудь, обняла так крепко, что дух вон. Стала потихоньку успокаиваться. Я решил выждать немного, чтобы дать ей утихнуть настолько, чтобы можно было поговорить.
Да, пожалуй, надо чаще говорить с ней. Просто разговаривать, а не окрикивать, распоряжаться или зачитывать инструкции. Я знаю, что порой бываю чудовищной задницей, которая только и может, что издавать громкие и неприличные звуки. Будь на месте Томки другой ребенок, менее устойчивый к стрессам и более чувствительный, я нанес бы ему уже не одну душевную травму – господи, сделал бы ребенка психом на всю жизнь! Но моя принцесса Тамарка каким-то невероятным образом ухитрялась игнорировать и оставлять без внимания большинство моих приступов ярости. Чудо ты мое белокурое…
– Ну, мы успокоились? – спросил я после нескольких минут молчания. Она кивнула, не поднимая головы. – Хорошо, милая. А теперь скажи мне, что случилось? Что-то не так?
Новый кивок.
– Тебе не нравится гимнастика?
Томка, наконец, отняла личико от моей пропитанной слезами рубашки.
– Мне нравится гимнастика, пап. Я люблю висеть на канате, на перекладине, ходить по бревну. Ты повесишь мне дома канат?
– Обязательно. Только скажи, почему плачешь?
Легкая тучка вновь заслонила вспыхнувшее было солнышко.
– Мне не нравится она.
– Кто?
– Наталья Игоревна.
Где-то с пару секунд я тупил, пытаясь вспомнить, где слышал это имя. Но Томка сразу подсказала:
– Это наш тренер. Она меня обижает.
Я онемел.
– Обижает?!
Томка вновь спрятала личико.
Наталья Игоревна была молодым педагогом. Репутации снискать не успела, но жалоб я пока не слышал. Кроме того, мне ее рекомендовал кто-то из родителей. Неужели ошиблись?
– А как она тебя обижает?
– Она толкнула меня в спину, когда я была здесь на той неделе. Я упала… и плакала. И еще она обзывалась.
– Как?
– Я не помню. Плохо.
Я крепче обнял дочь.
– Пап, поехали домой.
– Поехали, родная.
Я похлопал ее по попке. Разбираться с гадским тренером мы сейчас не станем. Мы это сделаем позже. А сейчас требовалась срочная психологическая реабилитация. Причем нам обоим.
– Том, хочешь в гости к Олесе Петровне и Ваньке?
Крик радости был такой силы, что я на время оглох…
…И еще я, наверно, ослеп и отупел, в противном случае заметил бы, как со стоянки дворца сразу вслед за нами отъехала серенькая «десятка» с тонированными стеклами. Всю дорогу до супермаркета она держалась в паре корпусов от меня и оторвалась лишь когда я свернул в родной квартал.
Об этом «хвосте» я узнал значительно позже, чем следовало.
17
Не нужно заканчивать факультет психологии в университете, чтобы понять, что сближало нас с Олесей.
Мы оба были разведены.
У 33-летней воспитательницы после восьми лет счастливого брака остался сын Ванька, ныне ученик второго класса начальной школы. Муж два года назад влюбился в другую женщину и навсегда оставил родной порог. Вообще все оставил – двухкомнатную квартиру, машину (немолодую «девятку», которую мне однажды довелось чинить), кое-какую бытовую технику, включая большущий жидкокристаллический телевизор и компьютер для сына. Не могу сказать, что я одобрял его поступок, тем более что не имел чести знать лично – мы лишь встречались иногда в детском саду и приветствовали друг друга сдержанными кивками. Но и презирать его я не спешил. Парень честно сказал, что полюбил, и ушел, не устраивая слезливых мелодрам и не распиливая мебель. Его, наверно, можно осуждать за то, что оставил сына, но едва ли парнишка вырос бы счастливым в атмосфере лжи и лицемерия, пусть и с полным комплектом родителей. А так у него и мама сохранилась в относительно добром здравии, и папа навещает. Мне ли кого-то осуждать?
А дружба наша с Олеськой началась с просьб присмотреть за Томкой, когда ни я, ни моя матушка не успевали вовремя забрать ее из детского сада. Несколько раз я приносил Олесе в качестве благодарности конфеты и торт. Мы вчетвером же его и съедали. Томка и Ванька подружились, хотя их отделяли почти три года возрастной разницы. Ванька был меланхоличный увалень, вдумчивый и рассудительный, и моя вертлявая непоседа, видимо, потянулась к нему как к противоположности, подтверждая один известный физический закон (моя матушка, в прошлом учитель физики, скажет точнее, какой именно).
Так и сблизились. Впрочем, Олеся упорно продолжала звать меня на «вы» и часто краснела при моем появлении, будто не были мы знакомы уже больше четырех лет – с тех самых пор, как моя дочь Тамарка сделала первые шаги по ковру ясельной группы. Застенчивость Олеси наводила на интересные (и, возможно, не совсем своевременные) мысли. Наверно, придет время, и мне придется всерьез задуматься, как удаву в мультике про 38 попугаев пришлось озадачиться измерением собственной длины. Честно говоря, эти мысли меня пугали…
Нашему визиту они искренне обрадовались. Предварительно я позвонил и предложил отметить окончание трудовой недели. Труд воспитателя тяжел, а труд хорошего воспитателя, отдающего детям много времени и сил, каковой и являлась Олеся, тяжел вдвойне. Я бы на ее месте каждую пятницу напивался, как хрюшка, радуясь двухдневной свободе от грязных носов, криков, слез, тетрадей с кривыми детскими буковками и обгрызенных карандашей. Ой, как бы я надирался, не приведи господи!
Но Олеся держалась. И выглядела пусть не на все сто, но на восемьдесят пять – точно. Невысокая, худенькая, глядящая на собеседника томно, как хрестоматийная «Аленушка» Васнецова, могла в считанные секунды превратиться в прекрасную фурию, останавливающую на скаку бешеного коня.
Дети ее обожали.
– Проходите, проходите! – с улыбкой сказал Олеся, распахивая дверь. – Ванька уже заждался.
Я развел руки в стороны. В правой красовалась бутылка красного вина, на левой висел мешок со сладостями и фруктами.
– Антон Васильевич, ну что вы!
– Еще раз напомнишь мне отчество, заставлю выпить эту бутылку целиком!
Олеся козырнула, но щеки залились румянцем.
В десять вечера, когда солнце уже стелило мягкое ложе на северо-западе, заливая Ванькину комнату кислотным оранжевым светом, мы принялись за вторую бутылку вина. Первую, принесенную мной, опустошили довольно быстро, но потом просто разговаривали, закусывая колбасой и фруктами. Впрочем, «разговаривали» – это сильно сказано. Олеся больше слушала, чем говорила сама. Кроме того, дети, устроившие в квартире небольшую репетицию Армагеддона, постоянно сбивали нас с мыслей. В комнате у Ваньки стоял велосипедный тренажер, и Томка все время норовила побить мировой рекорд на велогонке. Педали для ее балетных ножек оказались великоваты, и резвая дочура постоянно проваливалась, рискуя в один ужасный момент вывихнуть ступню. В конце концов, я ей запретил влезать на тренажер. В отместку она утащила Ваню в гостиную и на полную громкость врубила мультфильмы на своем любимом канале, где трудилась неутомимая Даша-следопыт и придурковатый Стив разговаривал с голубой собакой.
– Мы, наверно, тебя уже достали? – спросил я, вынимая пробку из второй бутылки белого полусладкого, которую Олеся вынула из буфета. От вина мне стало одновременно и хорошо, и тревожно.
– Ну что ты, перестань. Томка же мне как родная почти.
– Да, тебе она почти как родная, а вот матери своей… Я слышал, что бывают такие женщины, у которых отсутствует материнский инстинкт, но никогда не думал, что сам встречу такую да еще и жить с ней буду. Вот объясни мне, Олесь, как это может быть? Вот Томка… пусть она и не страдала так уж сильно, но все равно спрашивала, а где мама, а почему ее нет. Ведь Маринка не позвонит, не спросит о здоровье, не отведет ее в кино, в кафе или зоопарк. Купила пару мягких игрушек, сводила на новогодний утренник в театре кукол – и вся радость за целый год! Скажи мне, как такое возможно?
Олеся понимающе кивнула.
– Такие встречаются, Антон, и гораздо чаще, чем тебе кажется. Они сами себе наказание, поверь. Ни к чему не стремиться, ничего не хотеть, ничего не чувствовать – в этом хорошего мало. А у вас с Тамарой все наладится и образуется, я это точно знаю.
