Владимир Мирнев - Живое дерево
За селом потянулись небольшие околки, перелески, серебристые поля, волновавшиеся от малейшего ветерка. Потянуло с полей распаренной под солнцем зеленью; ленивый, насытившийся запахами ветер вяло качал верхушки берёз, играл осиновыми листьями, слабо шевелил на бычке короткую бурую шерсть, нахаживал над пшеницей, отливающей мягкой молочностью серебра, выдувал на просёлок сухие, сонные голоса перепелов: «Чего тебе? Чего тебе?»
Просёлок вился между полями. Бычок остановился, отчаянно покрутил хвостом, затем, вздрагивая и убыстряя движение, заспешил и всё поворачивал голову к Николаю, словно собирался на что-то пожаловаться.
— Не дури, мазурик! — прикрикнул Николай и соскочил с телеги, поднял с дороги пыльную ветку, обмахал ею бычка. Бычок успокоился. Но минут через пять его снова судорогой передёрнуло. Он отчаянно замахал хвостом, высоко поднимая задние ноги, то и дело наступая на оглобли, затем, мелко взбрыкивая, затрусил по просёлку.
— Стой! — закричал Николай, вскакивая в телегу и изо всех сил натягивая вожжи.
Крик Николая на бычка произвёл обратное действие. Он перестал слушать брата, задрал хвост и, всем своим существом выражая страх перед слепнями, устремившимися в атаку на беззащитного бычка, ринулся к лесу. Всё быстрей и быстрей. Николай натянул так верёвочные вожжи, что они не выдержали и оборвались. Телега прыгала на ухабинах; казалось, ещё немного — и разлетится на мелкие части. Её бросало из стороны в сторону; она стонала, дребезжала при каждом ударе в очередной колдобине.
Юра прыгал вместе с телегой, держась за перекладину. Николай отчаянно кричал на бычка, отлично понимая, что кричать бесполезно. Никогда Юра не думал, что бычок умеет так быстро бегать. Его словно жгли раскалённым железом, так он торопился к лесу. Лес был недалеко; Николай спрыгнул с телеги и упал. Бычок бросился в спасительные кусты, ломясь сквозь них, срывая гнилые пни, подминая мелкую лесную поросль. Юру хлестали ветки, а он, прижавшись к перекладине, никуда не смотрел.
Телега цепляется колёсами за осину, бычок, всё ещё вздрагивая и ошалело махая хвостом, взмыленный и непреклонный в своей решимости продолжать бег, дико водит налитыми кровью глазами, тяжело дышит, дёргает несколько раз телегу и смиряется.
— Юрка! — кричит Николай, но Юра молчит; Николай подходит к бычку и гладит по его влажной спине. — Юрка! Где ты, Юрка?!
— А-а.
— Ты почему молчишь? — гневно спрашивает Николай.
— Я не молчу.
— Гляди у меня, мелюзга ты этакая! Беги на дорогу за верёвкой, а то кто ещё подберёт. Жми!
— А сам чего не подобрал? — Юра стороной обходит старшего брата. — Только и можешь разоряться!
— Кто? А ну! Какой шустрый! Смотри на него, господин какой! Вот я тебе куропаткино гнездо покажу! — показывает кукиш. — Не захотел этого? Не захотел? Вот!
— Дождёшься от тебя. В этом лесу, мой Колечка, ни одинёшенького гнезда нет.
Николай ошалело глядит на Юру, и выражение его глаз такое, как у бычка, спасавшегося от слепней. Он, оглядевшись и убедившись, что это именно тот лес, осторожно вынимает из ярма занозу и протягивает Юре. Но Юра не торопится брать, а отходит на несколько шагов дальше. Он знаком с этим приёмом своего брата: протянет что-нибудь, а потом схватит за руку.
— Не бойся, — говорит брат.
— А я и не боюсь. И не таких не боялись.
— Меня не боишься?
— Тебя.
— Ах ты! — Николай срывается с места, но и Юру никто не держит за руку. — Ну, сопляк! Ну, погоди! Я тебе устрою козью рожу! Гнезда нет, он меня не боится, ну постой, славная матрёна! Гнезда нет! Пойдём, я тебе гнездо покажу, Фома неверующий! Идём!
Юра останавливается и идёт на расстоянии за Николаем. В лесу не так жарко, но всё же сухо, и пора давно пролиться дождю. На тальнике сидит пеночка и просит: «пи-ить! Пи-ить!» Ей отвечает другая пеночка — пеночка-трещотка: «тр-р-рр-рс! Тр-р-рр-рс!» Юра глядит на тропинку, глядит по сторонам, на старые трухлявые пни, на кустарник и не слышит, не чувствует себя, будто превратился весь он во что-то такое, что не говорит, а только глядит. Он идёт неслышно, чуть касаясь земли. Из-под самых ног с хрустом и непонятным булькающим хрипом поднимается тетерев, и у Юры от неожиданности ёкнуло сладкой болью сердце и перехватило дыхание.
— Тетерев, кто ты? — спрашивает он и жадно ловит звук улетающей птицы.
Николай остановился и показал на огромную валежину возле двух корявых берёз. Юра подошёл к берёзам, пристально поглядел на валежину и под неё, но гнезда не обнаружил. Он уже было подумал, что его разыгрывает Николай и надул по обычной своей привычке, как прямо из-под самых ног, задевая невольно вскинувшиеся руки крыльями, обдавая спёртым воздухом, шарахается серым комком в сторону куропатка.
— Ну? — засмеялся Николай и показал под валежину, где в маленькой, плохо вымощенной травой, пухом ямке притаилось семь крапчатых яиц.
— Я одно возьму? Положу под квохточку?
— Дура ты, кто гнездо разоряет? Через десять дней будет семь маленьких куропатёнков, и мы их возьмём домой.
— А я их буду кормить?
— А кто ещё? Мне недосуг, а Цыбульке доверь такое дело, так он загубит их. Правильно говорю? Пошли рубить пеньки. Эту валежинку брать не надо, она куропатку от дождя застит.
Вернулись к телеге. Николай стал сбивать топором пеньки. Юра сбегал за верёвкой и принялся помогать ему. Вскоре пеньков набралось целая телега. Николай нашёл старую, высохшую на корню берёзу и решил срубить её, но она была настолько сухой, что он притомился и сел отдохнуть.
— Полезай на вершину и качай её! — Николай поплевал на руки и подсадил Юру до первых веток. Юра взобрался на самую вершину.
Николай подрубил ещё, нажал плечом на ствол, и берёза затрещала и начала валиться. У Юры перехватило дыхание. От самых ног что-то поднялось к горлу, голове… зашевелились волосы и встали дыбом. Но вот берёза, ломая ветви и сучья на соседних деревьях, хрястнула оземь, и так сильно, что Юра слетел с сука, на котором сидел.
— Испугался? — спросил Николай.
— Ничего не испугался.
— Не мели, Емеля. Испугался. Не корчь из себя героя. Старика Шупарского выпустили. Он тебе покажет место, где Макар телят не пас.
— Что-о? — удивился Юра, оглядываясь, как будто ожидая увидеть за своей спиной Шупарского.
— Было тепло, да стало горячо, мой Санчо. Шупарского отпустили из-за недостатка улик.
— Он же вон что сделал? И не боюсь я его. С чего ты взял? Сам сдрейфил, а вот про меня болтаешь.
Николай положил сухую берёзу поверх пеньков, запряг бычка и повёл его за рога из лесу.
Юра плёлся сзади. Его стали угнетать навязчивые мысли. Вдруг на самом деле, если брат не врёт, отпустили старика Шупарского? Он подкараулит Юру в тёмном месте и убьёт, глазом не моргнув, с него станется. Юра рисовал в своём воображении одну картину опаснее другой. Казалось, под каждым кустом сидит Шупарский или его племянник и ждут удобного случая, чтобы схватить Юру. У Юры даже мурашки забегали по спине. Быстрей, быстрей из леса. Когда выехали из леса и остановились на просёлке, Юра облегчённо вздохнул.
Бычок брыкался и норовил вырваться из упряжки. Николай крутил ему голову, пугал карами, которые падут на бычка, если он не будет вести себя подобающим образом.
— Стой, зараза! Оборву уши и отдам волкам на съедение. Изуродую, как бог черепаху! Разгильдяй! Бандит с большой дороги! Стой! Кому сказал, несчастная тварь!
Но несчастная тварь не слушала своего грозного укротителя, а продолжала мотать головой и отчаянно крутить хвостом. Бычок переступил оглобли, и Николай решил перезапрячь его, но не успел отвязать оглобли, как бычок взбрыкнул и побежал, а схватившийся за верёвку брат упал, юзом пронёсся по дорожной пыли метров десять и отпустил верёвку. Бычок унёсся в лес.
Николай закурил и минут через десять, заставив Юру толкать сзади, потянул телегу в село. Нужно было проехать мимо кладбища, мимо одинокой старинной могилы. Юра толкал телегу, потом, желая отомстить брату за то, что он решил его попугать, сел сзади на телегу и размечтался. Когда телега останавливалась, Юра вставал и начинал толкать. Он мечтал о том, как устроит слежку за стариком: соорудит на чердаке подзорную трубу, будет день и ночь вести наблюдение за его домом и всё выследит. Ничто от него не ускользнёт, пусть они маскируются со своим племянником как хотят. Юра так живо вообразил себя за подзорной трубой — как он сидит день и ночь напролёт, наблюдает, и вот однажды, в самую глухую ночь, когда льёт жуткий дождь, он заметит, как, крадучись, со стороны леса подъедет на лошади человек. А потом Юра позовёт на помощь Саньку Фомичёва и Артура Молендора. Они разоружат преступника и приведут в милицию. А на другой день об этом в газете напишут!
Юра так размечтался, что и не заметил Николая, который стоял с обрывком верёвки рядом и, ничего не понимая, смотрел на Юру. Глаза у младшего брата широко раскрыты, зрачки расширены, но он ничего не видит вокруг; губы шевелятся, еле слышно произносят слова, и весь он охвачен какими-то интересными мыслями, и всё это — словно наяву; в его воображении всё — будто в жизни; он явственно видит себя ночью на чердаке, свою подзорную трубу, дождь, обрушившийся на село, тень, мелькнувшую в полночь…
