Андрэ Маспэн - Дело о радиоактивном кобальте
— Не думаете ли вы, — спросил Мяч, — что он спрятался у матери?
Это был уместный вопрос. По дороге Мяч рассказал мне историю родителей Сорвиголовы. Прискорбную историю! Г-н Перийе женился, когда он, знаменитый органист, был завален ангажементами. Он играл в кафедральных соборах. Его концерты собирали полные залы в столицах Европы. Он был богат, имел огромный успех у публики, его окружали многочисленные ученики. Кого больше любила г-жа Перийе — музыканта или человека? Долгое ли время была она избалована богатством и славой, которую дало ее мужу искусство? Несомненно то, что когда нагрянула болезнь, вынудив г-на Перийе с ужасом отказаться от концертов, г-жа Перийе не перенесла удара судьбы. Раздраженная возрастающей бедностью, придирчивая к малейшим недостаткам человека, лишившегося своего артистического престижа, она умножала бесконечные упреки и семейные ссоры. Наконец, когда г-н Перийе, человек мягкого характера, неспособный на какую-либо борьбу, мог рассчитывать только на мизерный заработок настройщика пианино и семья должна была переехать в грязный дом в квартале Гоблэн, г-жа Перийе бросила мужа и уехала в Труа к своим старикам-родителям. Сорвиголова больше всех натерпелся от этого непрочного счастья, от раздора между родителями. Однажды он признался Мячу, что обожает мать и очень переживает оттого, что живет с ней в разлуке. В общем Сорвиголова, с его остротами и забавами, скрыл от нас свою драму. Поэтому Мяч мог предположить, что он в такое тяжелое для него время действительно мог укрыться у матери в Труа.
Увы, ничего подобного! Г-н Перийе устало поднялся, чтобы порыться в ящике буфета. Он показал нам телеграмму.
«Мишеля у нас нет, — сказано было там. — Что произошло? Срочно телеграфируйте».
— Это его дед, отец его матери, — сказал г-н Перийе со вздохом. — Вот видите… Да, я был уверен: зная о том, как больна мать, Мишель не захотел бы ее расстроить ни за что па свете.
— Значит г-жа Перийе… тоже больна?
— Вы этого не знали?
— Нет, мы ничего не знали. — Мы удивленно переглянулись, а г-н Перийе с грустью покачал головой.
— Я думаю, от нее скрыли исчезновение Мишеля. Я.просил их об этом, настаивал… Эта весть могла бы ухудшить ее состояние…
Мне очень хотелось спросить, чем больна г-жа Перийе, но я не осмелился задать этот нескромный вопрос.
— Скажите, уходя из дома, Мишель не оставил вам письма, записки?
— Да, — сказал г-н Перийе. — Несколько слов, лишенных всякого смысла… Вот…
Он вынул из кармана смятый клочок бумаги и протянул его нам. Мяч оперся о мое плечо, и мы оба прочли письмо.
«Мой дорогой папа, я причинил тебе боль, но и я очень несчастен. Если я совершил преступление, я готов за него расплатиться. Но совесть моя чиста. Поэтому я предпочитаю… Прощай! Мишель».
Теперь мне стало более понятным беспокойство г-на Перийе. Второпях нацарапанная записка оставлена была не для того, чтобы его успокоить. Наоборот. Я горячо надеялся, что Мишель не собирался совершить непоправимый поступок.
Так или иначе — в его последнем послании не было ни малейшего намека, где бы мы могли его разыскать.
— Не знаете ли вы, г-н Перийе, — спросил я смущенно, — были ли у Мишеля какие-либо деньги?
Г-н Перийе покачал головой. После, подумав, что его движение не было ясным ответом на мой вопрос, он сделал усилие, чтобы выйти из состояния летаргии.
— Нет, у Мишеля не было ни су. Поэтому…
В отчаянии он закрыл лицо руками. Несмотря на наше сочувствие, у нас не было средств его утешить. Наконец он поднялся, приложил к переносице большой и указательный пальцы, как бы желая снять воображаемое пенсне. Мы поняли, что он таким образом маскировал глаза, стыдясь своих слез. Я прошептал:
— Г-н Перийе, не убивайтесь так из-за Мишеля! Где-ни-будь он найдется. Мы его разыщем!
— Да, да, мои друзья… Спасибо!
И, повторив то же движение, каким он скрывал свои слезы, он дал нам понять, что нуждается в одиночестве. Мы поднялись и направились к выходу. Мы ушли, а он так и остался на стуле, молчаливый и неподвижный.
Когда мы медленно спускались по лестнице под тяжелым впечатлением от встречи с г-ном Перийе, Мяч остановился и сказал в сильном волнении:
— Скажи, Комар, как по-твоему… Сорвиголова останется жив или нет?
— Если он не свяжется с бродягами под мостами…
— Тогда я знаю, куда он мог бы пойти, чтобы получить работу.
— Сейчас вечер, поздно. Завтра воскресенье. Но в понедельник после занятий пойдем туда вместе.
Я задавал Мячу торопливые вопросы, но он уклонялся от ответа. Мы уже спустились с лестницы, как вдруг странные звуки донеслись к нам со второго этажа. Мы прислушались и поняли, что это фисгармония. В своем одиночестве, может быть надеясь найти в музыке утешение, г-н Перийе сел за инструмент. Я представил себе несгибающиеся подагрические пальцы — руки, которые были способны когда-то извлекать звуки фуги из органов кафедральных соборов, в их попытке унизиться перед клавишами, тщетно стараясь взять октаву, и мое сердце сжалось от скорби и сострадания.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы больше часа играли в волейбол. Площадка находилась за построенными в новом стиле многоэтажными домами, предоставленными в распоряжение ученым и их семьям исследовательскими центрами в Сакле и в Орсае. По правую руку находился граничивший с лесом просторный луг, на котором паслись коровы.
Мы приехали в Жиф-сюр-Иветт несколько раньше условленного времени. Бетти извинилась в последний момент, сославшись на «светские обязанности». Маленького Луи и Жана Луну задержали непредвиденные семейные обстоятельства. Что касается Боксера, всегда опаздывавшего, то он и на этот раз опоздал на поезд. Таким образом, меня сопровождали в этой воскресной вылазке только Мяч и верный Голова-яйцо, Так как мы приехали к Кудеркам около полудня, нам предложили перекусить легкий завтрак в веселой и располагающей обстановке.
Затем мы присоединились к играющим в волейбол, которые в ожидании нас тренировались возле сетки, натянутой по всем правилам игры. Я не переставал удивляться: предполагал встретить ученых в очках, сгорбленных и неловких, а попал в общество молодых, стройных и жизнерадостных людей. Действительно, Жиф-сюр-Иветт произвел на меня впечатление дома отдыха для взрослых и детей, где царило беззаботное веселье.
Партия началась при многочисленных зрителях, причем были представители различного возраста. Мы играли с увлечением, и г-н Кудерк, русый, коренастый, веснушчатый, бросался на мяч так, будто от этого зависело, останется ли он жив. К трем часам дня мы уступили площадку другим любителям волейбола. Г-н Кудерк, видимо, был доволен. Он похвалил нас за ловкость в игре и, полуобращаясь к своему сыну, пригласил нас на будущее воскресенье. Я же хотел… Я напряженно думал, как перейти от волейбола к физике и от физики к счетчику Гейгера.
Вслед за тем г-жа Кудерк предложила закуску расположившимся на траве физикам, биологам, детям; их шумная беседа вертелась вокруг футбола, последнего шведского фильма с участием Бергман и каких-то исключительных рецептов приготовления пищи. Вместе с ними закусывали их собаки и кошки. Короче, можно было бы сказать, что наука была предметом заботы не обитателей Жиф-сюр-Иветта, а людей, живущих на другой планете.
Г-н Кудерк пошел домой принять душ. Он вернулся элегантно одетый, и мое сердце начало бить тревогу. Что же, он сейчас уедет? Значит, прощайте мои планы! Оборвав беседу с пожилым мужчиной, интересовавшимся, не собираю ли я марки, я побежал навстречу хозяину дома.
— Вы уезжаете? — спросил я, задыхаясь.
Отец Франсиса посмотрел на меня с доброжелательной улыбкой.
— Да, мой друг, я не могу играть в волейбол до вечера. Завтра у меня будет все тело болеть…
— Вы уезжаете в Париж?
— Уж не хочешь ли ты возвратиться? Франсис будет очень опечален. У вас еще много времени для игр. К тому же я не в Париж… Мне нужно побывать в Сакле. Там производятся опыты, и у нас — ни праздников, ни воскресений.
Он говорил об опытах, как будто дело шло об упрямых и капризных людях. Я решил кончать мою игру!
— Мсье Кудерк, возьмите меня в Сакле. Я очень хочу увидеть атомный котел и… и… другие отделы…
— Но, мой друг, Атомный центр — не место, которое юноши могут посещать вот так…
— Г-н Кудерк, сегодня воскресенье! В Сакле, наверно, мало народу. Я никому не помешаю. Умоляю вас, возьмите меня с собой!
Г-н Кудерк заколебался. Затаив дыхание, я увидел на его лице отражение внутренней борьбы. Вскоре его синие глаза начали искриться и веснушки стали ярко-красными, будто бы освещенными изнутри.
— Да… Ну, один раз ничего. Едем!
Я еле удержался, чтобы не подпрыгнуть от радости.
— Скажите, мсье Кудерк, могу ли я попросить еще за Голову-яйцо. Я хочу сказать, за моего товарища… Вы знаете, он очень силен в физике!
