Алексей Гавриленко - Синие лыжи с белой полосой
Когда запыхавшаяся Танечка подбежала к дверям, ведущим в кошмарный подвал, то увидела, что Костик возвращается и тащит за руку бледного мальчишку. Танечка присела на корточки рядом с ними и зачастила:
— Все уже в порядке, малыш, не волнуйся, теперь все позади. Скажи нам, тебя не покусали собаки? Как ты себя чувствуешь? Как твое имя, мальчик?
Мишка вообще-то никогда не спешил отвечать на последний вопрос, но сейчас, после своего чудесного избавления, обманывать этих взрослых не хотелось.
— Меня зовут… Гвоздь, — неожиданно даже для самого себя ляпнул Мишка. Наверное, страх еще не совсем прошел.
— Правда? — Танечка чуть было не засмеялась. — Таким оригинальным именем тебя нарекли мама с папой или бабушка с дедушкой настояли?
— Не-а, так меня нарекли во дворе… потому что я могу из доски гвоздь выдернуть зубами… Вот такой гвоздь, я этому из кино научился…
Рядом на корточки опустился высокий охранник.
— Ну что ж, Гвоздь Иванович, — проговорил он, — ты уж беги домой сейчас, а в следующий раз приходи уж к нам со взрослыми. Лады?
И Мишка не стал тянуть время, не стал настаивать на прогулке по этому универмагу, он словно услышал выстрел стартового пистолета и, как учил Толь Толич на тренировке, зачастил ногами к финишу. К выходу.
— Эй-эй! Подожди, провожу до дверей… — бросился вслед Костик, но напрасно. Мишка шел на рекорд — он показывал лучший результат сезона на этой дистанции — от ужасного подвала до желанного выхода.
Глава 13. О том, как Славка узнал, что ради друзей можно презреть опасность и ринуться на лыжах с самой крутой горки. А еще вы узнаете новости из обсерватории
Болеть Славке не нравилось.
Многие мальчишки не пожалели бы ничего, чтобы посидеть дома, отдохнуть от уроков. Это ж так здорово — валяться целый день перед теликом и пить молоко со сладким медом… А вот Славка, представьте себе, этого не любит. В такие дни бабушка укладывала его на свой диван, закутывала, как маленького, и обкладывала книжками, будто это грелки, но беда в том, что все эти многочисленные книги Славка уже знал наизусть. Глазеть в телевизор тоже быстро надоедало — показывают всякую взрослую ерундистику, да и бабушке звук из телика мешает печатать на компьютере.
Часы тянулись, как на уроках. Только в школе, рано или поздно, раздавался долгожданный звонок, а здесь — нет. Когда целый день лежишь, ждать нечего — длинное утро сменится бесконечным днем, а день плавно перейдет в тягомотный вечер.
— Баба.
— Угу. — Бабушка даже глаз не отрывает от экрана.
— Баб, ну баб… Почитай мне, — канючит скучающий больной.
Она останавливается и смотрит на внука поверх очков, наклонив голову. Потом — на часы.
— Почитать? — спрашивает она очень серьезно. Даже с некоторой угрозой в голосе.
— Ну, пожалуйста…
— Хорошо, слушай, сам напросился. — Она наклоняется над экраном и начинает заунывным голосом: — «…В результате элонгации, вызванной противоположной фазой квадратуры в верхнем соединении, и не являясь в данной системе координат абсолютной и характерной, планетарная конфигурация становится идентичной…»
Славка искренне смеется, словно услышал остроумную историю с неожиданным концом.
— Ты будешь слушать или будешь хихикать? — спрашивает строгим голосом стенографистка Академии наук.
— Ну баба, хватит смешить меня. Мы этого еще не проходили. Ты сказку мне почитай. Как будто я снова в детском саду. Ты, кстати, уже давным-давно не рассказывала ничего такого, между прочим, — говорит Славка как взрослый.
— А вот кое-кто не приставал к своим бабушкам со сказками, а читал учебники, даже когда болел. Вот и получились из них впоследствии такие умные ученые, как профессор Эдуард Ильич.
Но внук состроил такую гримасу, что бабушка отложила в сторону одни очки и взяла в руки другие.
— Ладно уж, только давай, дружок, договоримся по-честному — одну-единственную сказку. На большее у меня времени нет.
Бабушка и внук устраиваются на диване поудобнее.
— Ну? Какую тебе, дитятко, сказку почитать? — не без ехидства спрашивает бабушка, раскладывая книжки.
— Да я их все сто раз слушал… может, эту… — листает Славка большие страницы, низко склонив макушку. — Да нет… или эту… или… О, баба, а ты сама сочини чего-нибудь. Как раньше.
— И про что же тебе, внучек, сочинить? — все еще не может избавиться от иронии бабушка.
— Знаешь про что… — Славка долго думает, глядя в окно. Потом поворачивает свою взлохмаченную голову к бабушке. — Про зиму.
На столе молчит затихнувшая клавиатура, спит экран монитора, а умные слова на бумаге, которые еще не успели попасть в компьютер, терпеливо ждут, пока стенографистка Академии наук расскажет своему маленькому внуку что-то очень важное про зиму. Тик-тик-тик — солируют часы, но они только подчеркивают безмолвие комнаты. Бабушка сидит недвижно, смотрит вдаль — наверное, взгляд ее не упирается в стенку комнаты, а уходит сквозь нее в какое-то загадочное и туманное пространство, откуда взрослые черпают свои сказки для маленьких. Кажется, она внимательно слушает ходики, а может, пытается разобрать, о чем ворчит дождь за окном, но Славка не торопит ее, он знает, что пройдет минутка-другая, и бабушка начнет свою повесть. Повесть, которую еще ни один внук на свете не слышал. Повесть, которую еще никто никому никогда не рассказывал.
А в обсерватории тем временем было не до сказок. Там начался настоящий переполох, и эпицентр этого переполоха находился прямо в кабинете Эдуарда Ильича. Ну конечно же эпицентр может быть только у землетрясения, но то, что творилось сейчас в кабинете профессора, тоже вполне можно было сравнить с колебаниями почвы — так сильно рассердился Эдуард Ильич.
Вообще-то всем известно — профессора трудно вывести из себя. Но Гогову с Магогиным это удалось. Это было удивительно. Нет, даже не то, что всегда спокойный и уравновешенный Эдуард Ильич сейчас сердился по-настоящему, а то, что этой чарочке хоть что-то удалось в жизни.
— И вы! Вы, претендующие на высокое звание астронома, смеете мне говорить такое! Да как у вас язык поворачивается?
Два типчика, в данную минуту вызывающие только жалость, жмутся друг к другу у самых дверей.
— Хорошо. Допустим! — горячится хозяин кабинета. — Вы на пороге изобретения, которое, как вы утверждаете, перевернет мир. Но я вас спрашиваю: как действует этот эффект, который вы открыли? В чем его механизм?
— Мы этого, Эдуард Ильич, еще не знаем.
— А как же вы смеете просить о создании излучателя дождя, если не знаете, как он действует?! — Профессор начал быстро ходить по своему кабинету — так он нервничал. А проходя мимо Гогова и Магогина, он особенно оживлялся и грозил им пальцем. — Запомните: прежде чем вызвать явление, надо досконально изучить его. Как же вы осмеливаетесь начать эксперимент, если не знаете, как его остановить?! Это чудовищно. А вдруг вам и в самом деле удастся вызвать дождь в пустыне, а остановить — не получится! А? Вы же не знаете формулы солнечной погоды! Что тогда? Вместо пустыни, по вашей милости, будет море разливанное… с рыбами и китами? Да? А где будут жить тогда, прошу ответить, ежики, верблюды, змеи, в конце концов? Я вас спрашиваю! Что вы молчите? Уходите с глаз долой! Я таких, с позволения сказать, астрономов даже видеть не желаю.
Дождь и без всяких излучателей молотит в окно.
Уже вечер. За окном кроме дождя и ветра — кромешная тьма. Это одна шайка-лейка, они повсюду вместе.
Славка борется со сном, как настоящий герой — так ему хочется дослушать, чем закончится сказка, которую на ходу сочиняет добрая бабушка. И у нее, надо сказать, неплохо получается. Может быть, у Славки такие сочинительские наклонности как раз от родной бабушки? Только она, в отличие от внука, не придумывает что попало про саму себя, а честно рассказывает сказку:
— …И вот, когда позади остался трудный путь и он оказался на самой высокой вершине, мальчик посмотрел вниз. И сердце его замерло от страха. Знаешь ли ты, Славка, что высота, которую видишь снизу, всегда обманчива, снизу она всегда кажется не такой страшной. И только когда оказываешься на самом верху — только тогда понимаешь, как это на самом деле высоко и жутко.
Бабушка осторожно наклоняется посмотреть, не заснул ли внук, но он бурчит сквозь сон:
— А дальше?
— А дальше… дальше он долго-долго стоял на своих лыжах перед крутым спуском и все никак не мог собраться с духом, чтобы ринуться вниз. Он же мог, в конце концов, развернуться и осторожно спуститься, сняв лыжи. Но тут мальчик увидел, что его старший друг в опасности, он услышал крик о помощи. Оказалось, что его друг, когда скатывался с этой высоченной горы, не удержался на лыжне, а упал и повис над обрывом! Теперь маленький мальчик, на вершине понял: он должен съехать с этой опасной горы непременно, чтобы успеть на помощь, но он все стоял и стоял, не решаясь… ведь он был еще маленький. Секунда, другая. Они тянулись бесконечно. Эхо разносило в горах стук его сердца — так ему было страшно. И когда казалось, что уже ничто не спасет его друга, который из последних сил держался за выступ на скале, мальчик отчаянно оттолкнулся от вершины и отважно помчался вниз. Он успел вовремя, протянул руку своему товарищу. Еще чуть-чуть — и тот упал бы в пропасть…
