Мариэтта Чудакова - Портрет неизвестной в белом
Оказалось, что у приезжего, которого Мобута до этого и в глаза-то не видел, хранятся ключи от его жизни! Ну, вроде как в русских сказках – Кощеева смерть в яйце.
В бумажке той было четко и ясно написано, кто именно, кому и за сколько продал такого-то числа такого-то года взрывчатку. А также о том, как успешно через два дня эту взрывчатку применили. И разнообразные детали (бумажку с умом составили) у любого не оставили бы сомнений в том, что все написанное – правда.
– Ну и что? – скажет наш юный, но умный читатель. – Ну и что за дела? Не обязательно российская прокуратура посчитает эту афганскую бумажку (на каком языке-то еще написанную?) достаточной для возбуждения уголовного дела. Да и срок давности мог истечь.
Но в том и дело, что бумажка эта предназначалась не для прокуратуры и не для суда.
То есть вообще-то для суда, но необычного. Такого, где приговор произносится безо всякого судебного разбирательства, а исполнение его может быть очень-очень быстрым.
Кстати сказать, и срок давности тогда тоже еще не истек – всего четыре года прошло. Но у того суда, для которого бумажка предназначалась, срока давности вообще не было. Вернее, связан этот срок был только с продолжительностью жизни одного хотя бы из трех людей. А они все еще молодые были.
Вот почему, когда погорели и вместо больших денег в карманах получили наручники на запястьях, Мобута ничего про Харона следователю не сказал. И тот получил не вышку, а пять строгого, как и сам Мобута. А того «афганца», кажется, расстреляли – хотя он вообще был сбоку припека и никого не замочил. Но Харон дал показания на него, и очень убедительные. А Мобута не возразил.
Оба вышли на волю почти одновременно. Мобута надеялся никогда больше про Харона не услышать. И уж где не ожидал его встретить – так это у себя в Заманилках. Но привелось, и очень скоро. Как увидел он в окошко, что человек идет, уверенной ногой проминая пухлый и влажный мартовский снег, прямо к его крыльцу, так что-то ухнуло у Мобуты в груди. Про такое, наверно, и говорят – душа в пятки ушла. И что интересно – ведь сперва Мобута его сквозь замерзшее стекло вовсе и не узнал! Отчего же ухнуло-то? А?
Все дальнейшее произошло в течение нескольких дней. И надо же было, чтобы заказали именно Анжелику!.. Мобута еще в прошлом году положил на нее глаз – и даже заходил ненадолго в хату к тете Груше, как раз когда там отмечали Анжеликино шестнадцатилетие. Веселая такая была тогда Анжелика, голубоглазенькая… Хоть Мобута недавно освободился, но и в Заманилках, и в Оглухине к нему относились неплохо: он был, можно сказать, непьющий, а это качество у местных женщин, как и повсюду в России, ценилось на вес золота.
Но отказать Харону опять оказалось невозможно. Бумажка, которую он показывал семь с лишним лет назад, была у него цела. Харон подтвердил (и даже представил доказательства), что трое уцелевших из всего батальона – те самые, к которым «в случае чего» должна была попасть бумажка с именем Мобуты, – до сих пор живут и здравствуют, ничего не забыли, а наоборот, с годами еще горше помнят. И ездят иногда к родным погибших ребят. Всем не помочь – полег, как помните, батальон, – но кому приходится особенно туго – чем могут, помогают. И страшную клятву, которую они дали тогда над цинковыми гробами, недавно подтвердили: если узнают, кто именно из своих толкнул тогда душманам взрывчатку и помог отправить на тот свет две сотни молодых ребят, – человека этого (хотя человеком они его не считают) найдут, где бы он ни прятался. Достанут из-под земли и порвут на части.
Двух лет, проведенных в Афганистане, вполне хватило Мобуте, чтобы к клятве этой он и столько лет спустя отнесся очень, очень серьезно. И даже с холодком, ощутимо пробежавшим по всему хребту.
…Он только встал было на дыбы, когда узнал, что девчонка-заказчица требует, чтобы Анжелике еще живой испортили лицо! Это додуматься надо… Недаром в зоне говорили, что опытные следователи по почерку определяют: если убийство совершено с особой жестокостью – значит, участвовала женщина.
Харон все это тогда уладил. Для него это были семечки. Никого из людей – старых, молодых, малых детей, больных, инвалидов – он за людей не считал.
Сейчас, идя по своей улице догорающим, но душным августовским днем, – дождь собирался, да все никак не мог собраться, – Мобута почему-то вспоминал и вспоминал все подробности того мартовского дня и нескольких последующих. К чему бы это?
Во всяком случае, мы можем заверить читателя: погрузившись в тяжелые воспоминания, он не знал и даже не подозревал, что Скин, он же Денис Скоробогатов, уже взял его след.
Глава 18
В Оглухине и неподалеку
Нита Плугатырева ходила от окна к окну и поливала цветы.
Из своего дома она все горшки с цветами перенесла на лето в Мячиков дом – чтоб не бегать туда-сюда. Сейчас, когда Мячик уехал, она жила в основном у себя, но бросить их дом совсем все равно было нельзя, так что пока она все оставила как есть. Тем более предполагалось, что Мячик вернется быстро, через неделю. На всю операцию недели должно было хватить – три дня до Горного Алтая, там день-два на розыски Федьки, запихивают его в машину – и обратно. Ну, в Омске остановка на полдня – для разговора с адвокатом. И обратно, в Оглухино. Ну, дней восемь – край. Там уж и школа на носу. Директрисе не скажешь: «А нам не до учебы – мы преступников ловим!» Сама Нита ездила уже в гимназию, в 10-й класс, но директрису Егорьевну не забыла.
В деревне над любовью Ниты к домашним цветам смеялись: «Ей на огороде поливки мало! Тут к ночи спины не разогнешь от огурцов проклятых, а еще ходи от горшка к горшку». Но она к цветам своим относилась как к живым. Когда уезжала – они ее терпеливо ждали. Не сохли, хотя вроде и должны были засохнуть: больше-то они никому не нужны, и поручить некому их поливать. Уезжая, она говорила им: «Потерпите!» И уверена была, что они ее слышат. Многие удивлялись, как это цветы у нее не засыхают и вообще – цветут как бешеные. Она-то знала, в чем секрет, – просто любит их, и они это чувствуют.
Сейчас Нита поливала цветы рассеянно, думая совсем о другом. Скин развил тут такую деятельность, что она теперь боялась за него и особенно – за Славика, которого Скин подбил на участие в своей авантюре. «Только Женька за порог – так и началось!» – думала Нита расстроенно. Ей совладать с парнями не удалось.
Когда оба Ивана собрались улетать в Москву, Женя предлагала лететь с ними и Скину – многое из того, ради чего она собрала их всех, уже было сделано.
– А в Москве ты поможешь Фурсику – надо же как-то понять, почему у этой неизвестной девочки оказался негатив фотографии убитой Анжелики?
Дело в том, что в последний день перед Жениным отъездом до Оглухина докатились новые факты, относящиеся уже не к алиби Олега, а к самому убийству.
Как выяснил координирующий всю операцию в Москве Фурсик, возможно, к преступлению имела отношение одна московская девчонка. Она передала негатив знакомому в фотоателье и попросила отпечатать фотографию. А Фурсик, увидев отпечаток, по фотографии, оставленной ему Женей (она скопила кое-какие документы еще весной, когда мать Олега вместе с адвокатом готовилась к суду), узнал Анжелику.
– Понимаешь, ведь Нита говорит – на похоронах никто не фотографировал.
– А может, следователи? – предположил Денис. – Еще до похорон…
– Возможно, – задумчиво сказала Женя, – возможно… Но как они к девочке-то попали? А вообще – ты не думаешь, что такие снимки могли сделать убийцы?
Теперь и Денис ответил:
– Возможно…
Но ехать в Москву решительно отказался, сказав загадочно: «У меня здесь дела». Был он все-таки новенький. Все остальные очень даже прислушивались к Жениным – ну уж никак не приказам, а, скажем, рекомендациям. Причина проста – аналитические свойства ее ума, прирожденные или развившиеся посредством постоянных тренировок, всем были очевидны. И это еще больше повышало ее авторитет среди друзей.
Услышав такую многозначительную фразу, Женя обеспокоилась. Но виду не подала, не желая задевать самолюбие и стеснять свободу личности. Успев заметить, что Денис о чем-то шептался с Нитой, она тоже потихоньку переговорила с ней. Поручила, как старшей, присматривать за ним, чтоб не наделал глупостей. О том же попросила и Витька, проницательно полагая, что тот глупостей не любит и в случае чего найдет способ их пресечь.
…В то самое время, когда расстроенная Нита поливала цветы, Скин и Славик сидели в березняке в пяти километрах от Оглухина, а точнее – вблизи Заманилок и сосредоточенно рассматривали некий блестящий предмет. Точнее, рассматривал Скин, потому что Славик давно рассмотрел его во всех деталях.
Было безветренно, хотя страшный ураган прошумел по лесу всего неделю назад. Кипенно-белоснежные березы, высоченные и стройные, как на подбор, застыли, будто любуясь своею же красотой. Тишина стояла в сквозном березняке, и гулко раздавался мерный стук в глубине рощи. Это пестрый дятел стучал своим длинным клювом, вцепившись крепкими коготками в ствол и упершись хвостом.
