Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
К тому же он и впрямь не знал, что именно там, в Республике Алтай, сейчас происходит. Может быть, и ужасное. И он не мог быть уверен, что его звонок не отвлечет в критический момент тех, кто отвечает сейчас за жизнь его дочери и на этом должен быть целиком сосредоточен.
Потому и ехал Александр Осинкин по Алтайскому краю вслепую и больше молчал. Просто не в силах был начать рассказывать что-то научное. Только поглядывал на расстилавшиеся вокруг золотящиеся нивы. Редко теперь употребляют это слово. Даже немножко жалко. Оно чем-то подходило здесь — где и рожь, и пшеница стояли густой стеной и падали под комбайны, уже ходившие по полям.
Осинкин ехал и думал — как же его девочка проехала эти тысячи километров?.. Такая еще маленькая, беззащитная… И старался верить, что ее защитят, и он увидит ее живую.
Глава 47. Встреча близится
— Направо, — коротко сказал Василий.
Операцией руководил он. И раз он принял такое решение, никто не думал его оспоривать.
— Берем мой вариант — что они уходят в Монголию.
Отвлечем на минуту читателя примечательной аналогией — насчет умения взять на себя ответственность за принятие решения при малой информации.
Наш прославленный, когда-то создававший космические аппараты, сидя в заключении — в сталинской «шарашке», — генеральный конструктор Королев, находясь уже на свободе, обдумывал в кругу коллег проект отправки спутника на Луну. Для выбора типа конструкции спутника надо было решить кардинальный вопрос — какова поверхность Луны? Твердая или покрыта толстым слоем пыли? Информации для этого решения было недостаточно. А не выбрав один из двух вариантов, нельзя было двигаться в проектировании дальше. Понятно, какие немыслимые деньги — и потеря их в случае ошибки — здесь имелись в виду. Сидели молча; никто не решался взять ответственность на себя. Тогда Королев взял чистый лист бумаги, написал на нем — «Луна — пыльная». Размашисто подписался — «Королев». И — приступил к работе.
…Как только «Волга» включила поворотные огни — ее с шумом и треском обогнал «Харлей». Славик, сразу понявший решение Василия, умчался в мгновение ока вперед по мосту через Катунь…
— Куда это они? — ошарашенно спросил Василий. — Мы операцию вот-вот начинаем.
— Они под пули не сунутся. Слава — человек ответственный. Может, они этих скорее разглядят, чем мы. Машину не знаем, но у самих-то у них приметы внятные: один — бритый наголо, другой — с косицей, со шрамом поперек щеки. Может, рассмотрят сквозь стекло.
И Саня как в воду глядел.
Славик и Скин, дважды развернувшись — проехав назад, а затем снова вперед, — в четыре, так сказать, глаза высмотрели нужные приметы сквозь стекла «Жигулей».
И по мобильному сначала Шамилю, а затем Леше и Сане Скин прокричал:
— Жигуль, десятка, мокрый асфальт, 962!
Больше никакой информации Василию не требовалось.
Теперь все двигались по Чуйскому тракту в сторону Кош-Агача в таком порядке:
«Харлей»,
«Жигули» цвета мокрого асфальта,
джип Шамиля,
черная «Волга».
— Понял! — воскликнул вдруг Саня. — Понял, что надо делать! Василий, в ближайшем пункте у нас «афганца» никакого нет?
— Как нет? В Черге есть, и не один. За последние годы в Шебалинском районе двое с собой покончили — от безнадеги. Работать местная власть не дает. Но кое-кто живой еще остался.
— Василий, телефон любого по-быстрому! Колеса надо успеть жигулю попортить.
Поднялась небольшая суматоха.
Через две минуты Саня говорил с Чергой, а в это же самое время Ножев, соблюдая субординацию, спрашивал по мобильному милицию, то есть Василия:
— Начальник, «Жигули» в пределах досягаемости. По колесам стрелять разрешаешь?
— Разрешаю. Только к ответным приготовьтесь.
— Мы-то в жилетах. Водитель наш не снаряжен.
— Учитывайте. За руль сядьте кто-нибудь, а его назад.
Но Шамиль пересаживаться отказался.
Пригнувшись к рулю и плотно сжав челюсти, он, как волк, хищным взглядом неотрывно смотрел на «Жигули», несущиеся впереди, ныряя с горы и взлетая в гору.
Впереди завиднелся поселок Камлак. По центральной улице двигались машины, сновали люди.
В «Волге» Василий открыл окно и заговорил в рупор:
— Срочно остановите движение, освободите проезжую часть, уберите с улицы детей! Идет спецоперация! Идет спецоперация!
* * *В переулке, где осталась «Тойота-Лексус» с вещдоком на сиденье и Петр Волховецкий ходил туда-сюда недалеко от нее, появился из ворот углового дома парень в тельняшке и развинченной походкой направился к Петру.
— Ты чего тут высматриваешь, козел?
— Поздороваться сначала надо, — нравоучительно заметил Петр. — Причем вежливо.
— Чего? Я сейчас так с тобой поздороваюсь…
У парня в руке сверкнул нож.
Петр отпрыгнул в сторону и выхватил револьвер.
— Как нас учили — первый выстрел в воздух, второй — в лоб!
И сразу вслед за этим выстрелил в воздух.
Парень оказался тоже обученным и тут же упал на землю.
— Вот и ползи к своим воротам не подымаясь, понял?
И парень действительно пополз, да еще по-пластунски.
А Петр, не зная, как будет развиваться ситуация дальше и в особенности — сколько человек в этом переулке готовы в нее вступить, — прижался спиной к глухому забору, не выпуская револьвера из рук.
Глава 48. Запоздалые страхи
В это же примерно время Женя в своей комнате в ужасе рассматривала постель, на которой Том строго-настрого запретил что-либо трогать. Даже Тосю не велел сюда пускать, чтобы не потащила зубами одеяло. Тут же стояли вышеупомянутый Том Мэрфи, Степа Барабанчиков и Вадим Силантьевич Рыболовлев.
Скин, орудовавший здесь прошлой ночью, очень умело изготовил из подручного тряпья муляж длинноногой Жени Осинкиной. Под одеялом лежало некое длинное существо, накрытое с головой. И в одеяле было пять дырок — от пояса этого существа до головы…
И впервые за все это время Женя заплакала. Ей стало обидно, что ее хотели убить. Ведь она ничего плохого не сделала!
Но сразу же вытерла слезы. И все сделали вид, что их и не заметили.
Заговорил Силантьич.
— Да, Степина идея привезти тебя в мой двор на тачке была просто гениальна! Они, конечно, следили за домом. Видели, что ты никуда не выходила. Одного не могу понять — как это ты незаметно залезла в тачку?
— По земле подползла, — пояснил Степа.
Тут открылась дверь, и в комнату вошла Федина тетка Пелагея Ивановна.
Она вообще знать ничего не знала, потому что вчера с утра уехала в соседнее село к племяннику на свадьбу. Невеста была наполовину алтайка, очень хороша собой, а свадьба шла двумя эшелонами, по русским обычаям и по алтайским. И потому Пелагея была переполнена впечатлениями и готовилась поделиться ими со своей симпатичной квартиранткой.
Увидев в комнате такое скопление народу, да еще кого-то укутанного на Жениной постели, она встала как вкопанная.
И объяснять происшедшее в ее доме этой ночью пришлось с самого начала. Причем во время объяснения Пелагея Ивановна не менее десяти раз всплескивала руками и восклицала, точь-в-точь как всегда делала это ее бабка:
— Матерь Божья, Пресвятая Богородица!.. Спаси и сохрани!..
Вот именно в этот высокоэмоциональный момент у Жени зазвонил мобильник. И в нем раздался безмятежный голос ее любимой тети Веры.
— Женьк! Ты где есть-то? Я по-городскому звоню-звоню, никак тебя не застану. Я уже шесть дней дома. Операция нормально прошла. Но, Женьк, что было! Там гнойный уже был, хирург сказал — еще несколько часов, и лопнул бы, растекся по полости, перитонит обеспечен с неизвестным исходом вплоть до летального. Ну, в общем, все хорошо, что хорошо кончается. Если хочешь, я дня через два приехать могу — чтобы мать твоя потом меня не убила, что я тебя одну бросила. Только я скрюченная еще хожу, и тяжести носить нельзя. А так почти и не болит уже. Отделалась легким испугом. Вкусненькое чего-нибудь готовить тебе смогу — если продукты будешь приносить.
Женя слушала знакомый быстрый говорок как голос с другой планеты.
Есть такое понятие — бифуркация, говоря по-русски — ветвление. Та минута, когда Верина соседка позвонила Жене в Москву и сообщила, что Веру положили в больницу с острым аппендицитом, и была точкой бифуркации — когда Женя, неожиданно оказавшаяся предоставленной самой себе, приняла решение. И отправилась в Сибирь спасать Олега от неправедной кары. С той минуты она прожила целую жизнь — хотя прошло не так уж много дней. И было ясно, что совершенно невозможно рассказать сейчас Вере эту жизнь — в немногих и даже, пожалуй, во многих словах.
