Александр Кононов - Верное сердце
— Никак нет.
— Врешь!
Дворник осторожно вгляделся в студентов:
— Могу паспорт предъявить. Православный! — И он усмехнулся, показывая, что шутку понимать может.
— Эх, жаль, что мы с вами об заклад не побились, я б выиграл! — захохотал Барятин.
После этого он еще не раз удивлял Гришу подобными же выходками.
Увидит, например, в окне первого этажа праздного, задумчиво ковыряющего в носу жителя и вдруг остановится, свирепо грозя пальцем и всячески показывая, чтобы тот немедленно прекратил свое предосудительное занятие. Житель оторопело оставлял свой нос в покое, некоторое время с изумлением глядел на студента, а потом начинал яростно грозить кулаком.
Пересмеивающимся на улице модисткам Барятин бросал мимоходом:
— А вы всё радуетесь?
— Ну что ж! — задорно кричали девицы, смеясь еще громче; они вовсе были не прочь перекинуться острым словом с пригожим студентом.
— Сказано: «Девы, спешите счастье найти», а вы что делаете? Провороните счастье!
Поравнявшись с дородной женщиной и сразу догадавшись по малиновым ее щекам, что она только что из бани, он кричал:
— С легким паром, тетенька!
Такое мальчишеское, безудержно и беспричинно жизнерадостное поведение иногда казалось Шумову просто глуповатым.
Тем не менее Барятин нравился ему все больше.
Выходки его, в сущности безобидные, никому не мешали, а товарищем он, видимо, был хорошим.
Гриша скоро в этом убедился.
Прошло недели две, и он открыл, что лучше всего заниматься «распространением передовой студенческой прессы» на вокзалах. Там люди торопливые и деловитые: покупая к отходу поезда журнал, внимательно смотрят на обложку, где обозначена цена, и, чтобы не возиться со сдачей, предпочитают платить ровно пятнадцать копеек, причем больше почтовыми марками, на обороте которых значилось: «Имеет хождение наряду со звонкой монетой». Это было новшество военных лет.
После вокзалов Гриша заходил иногда в магазины.
Однажды в Гостином дворе он заметил Ирину Сурмонину. Она стояла у прилавка и рассматривала лежавший у ней на ладони крохотный фигурный флакончик. Галантный, весь разутюженный приказчик, почтительно склонившись, убеждал ее в чем-то.
Гриша прошел мимо, понадеявшись, что она его не заметит.
Но она заметила:
— Вот, значит, чем вы занимаетесь, Григорий Шумов!
— Да, вот, значит, чем я занимаюсь.
— Что же вы мне не предложите журнал?
— Пожалуйста.
Сурмонина взяла «Наш путь», глядя не на журнал, а на Шумова:
— Вы всегда такой сердитый?
— Я разный. Смотря по обстоятельствам. А сейчас спешу. Будьте здоровы.
Он пошел к выходу из Гостиного двора. Но — уже на Невском — его догнала Сурмонина и, запыхавшись, сказала:
— Ну и шаги у вас! Или вы от меня убегали?
— Просто спешу. Я как будто вам уже говорил об этом.
— Как будто. Но все-таки, может быть, вы перемените гнев на милость и заглянете ко мне когда-нибудь? Если хотите, Киллера, который вам как будто не понравился, я на этот раз не приглашу.
— Некогда мне, — хмуро ответил Шумов. — Вот и сейчас: мне еще на лекции надо попасть.
— А вечером?
— И вечером.
— Ну, как угодно, — рассердилась наконец Сурмонина и ушла.
Какое дело было Шумову до нее? Никакого.
И все-таки после этой встречи он почему-то шел и шел вперед, забыв обо всем… Впрочем, с ним это и раньше бывало.
На этот раз он очнулся на одной из Сенных улиц.
Из переулка, как-то странно спотыкаясь, будто ныряя головой вперед, выбежал человек с окровавленным лицом. Одет он был, несмотря на холодное время, в одну сатиновую рубашку, разорванную от плеча до самого пояса.
За ним гнался огромного роста парень, тоже без пиджака и шапки, на лбу у него широкой темной лентой лежала запекшаяся кровь.
Оба были мертвецки пьяны.
Парень тащил тяжелый, сколоченный из неоструганных досок ящик и все нацеливался ударить им по голове человека в разорванной рубахе.
— Не сметь! — изо всех сил закричал Гриша и швырнул в парня кипу нераспроданных журналов.
«Наш путь» разлетелся по грязной мостовой, парень удивленно замычал и выронил ящик из рук.
Быстро собрались зрители.
Женщина в платке крикнула кому-то:
— Верьте моей совести, ежели б не студент, он бы его убил! В ящике-то пуд весу.
Уже свиристел вдали полицейский свисток, уже пьяный парень уходил в обнимку с дворником и, позабыв все на свете, затягивал простуженным голосом нескладную песню… Мальчишки с криками расхищали испачканные в грязи экземпляры «Нашего пути».
Гриша махнул рукой и пошел прочь.
Услыхав об этом происшествии, Борис Барятин принялся искренне хохотать.
— Веселитесь? — обиделся Шумов.
— От души! Ради бога, расскажите мне все по порядку, как было дело. Да с толком, как следует! Ну пожалуйста. Или неохота вам?
— Неохота.
— Хотите, выручу вас из беды? Если расскажете все — только по порядку, со вкусом, — выручу. Ей-ей.
Барятин поглядел на Гришу и перестал смеяться. Это далось ему нелегко. Весь красный от сдерживаемого изо всех сил смеха, он проговорил:
— Ну ладно, я вас и так выручу. Без всяких условий. Вам везет!
— Везет. Я и сам это заметил.
— А я серьезно говорю. Мне вчера предложили урок, весьма подходящий. Я передам его вам.
— С какой это радости?
— Мне урок сейчас ни к чему. Да и не гожусь я в педагоги. Просто не люблю этого дела. Не глядите на меня так: я эгоист. Охотно мы дарим, что нам ненадобно самим.
Гриша подозрительно поглядел на Барятина. Тот говорил как будто вполне искренне.
— Ну что ж, в таком случае, я не прочь. У меня и опыт есть.
— Тогда в чем же дело? Валяйте! Мне вот только надо забежать на Каменноостровский к мамаше вашего будущего ученика, сговориться, что вместо меня урок возьмете вы. Предупреждаю: эта самая мамаша дура несусветная и к тому же вдова вице-губернатора. Меня она спросила: «А Барятинский, кавалергард, не родственник вам?» — «Простите, — говорю, — я Барятин…» — «Ну да, я знаю. Но думала — может быть, дальний?» Однако мамашина дурость делу не препона. Платить за урок она должна как следует, без дураков. Уж я об этом позабочусь.
Любой урок устраивал Гришу несравненно больше, чем распространение «передовой прессы».
Барятин как будто угадал его мысли:
— А этот базар с «Нашим путем» вы кончайте. Ничего тут у вас не выйдет, не из того теста вы слеплены.
13
Оруджиани наконец появился в университете.
Гриша встретил его в швейцарской после лекций. Грузин, уже одетый, старательно заправлял концы башлыка под хлястик своей сильно поношенной шинели.
— Можно мне поговорить с вами? — несмело спросил Гриша, побагровев и рассердившись на себя за это.
Оруджиани внимательно посмотрел на его взволнованное лицо и ответил не сразу:
— Что же — не вижу к тому особых препятствий. Может быть, нам по пути? Мне сейчас надо к Тучкову мосту.
— Я пройдусь с вами, если можно.
— Идемте.
Гриша торопливо оделся, и они вышли через университетский двор к Неве.
Оруджиани шагал не спеша, поглядывал искоса на Шумова, должно быть, выжидал, когда наконец заговорит неизвестный ему студент.
Молчание затянулось и вот-вот могло стать просто неловким.
Гриша в смущении почувствовал это, но никак не мог собраться с мыслями… С чего же начать?
Тем временем они поравнялись с высоким парапетом набережной. Нева несла свои по-осеннему хмурые воды, порывами налетал ветер, мелкие волны часто и сильно били в гранит, — все предвещало ненастье.
— Вам который год? — неожиданно спросил Оруджиани.
— Девятнадцатый.
— Хороший возраст! Не смущайтесь: ровно четыре года назад и мне шел девятнадцатый. И я тоже боялся старых усатых студентов. Хороший возраст! В эти годы любят стихи.
Не отрывая глаз от Невы, он медленно, с легким грузинским акцентом начал:
Освобожденный от оков,
Народ неутомимый
Созреет, густо населит
Прибрежные пустыни;
Наука воды углубит:
По гладкой их равнине
Суда-гиганты побегут
Несчетною толпою
И будет вечен бодрый труд
Над вечною рекою.
Узнаете? — повернулся он к Шумову.
— Узнаю. Это Некрасов.
— Да. Это Некрасов. — Оруджиани улыбнулся. — Мне вспомнился юноша, который после лекции Юрия Михайловича с волнением воскликнул: «Даже что-то некрасовское мне в нем почудилось…»
— Я помню! Я был при вашем споре с Трефиловым.
— С Трефиловым и компанией. — Оруджиани стал серьезным. — А я-то все смотрю: ваше лицо мне как будто знакомо. Но вы, кажется, не принимали участия в споре?
