Йозеф Плева - Маленький Бобеш
— А ты знаешь, мальчик, что такое социалист?
— Мой отец го-го-говорил, что это плохие люди, что они мятежники и воры.
С парты поднялся Гонзик.
— Что ты хочешь, Гонзик?
— Э… этот Юранек глупый, господин учитель. Мой отец тоже социалист, а он совсем не ворует.
Учитель на это ничего не ответил, велел Гонзику сесть и серьезно сказал Юранеку:
— Твой отец, Юранек, неправ. Социалисты не такие. Человек, который ворует, не является и вообще не может быть социалистом. Запомни это. Что означают слова «социалист» и «социализм», я вам объяснять не буду, потому что вы все равно этого не поймете. Для этого вы еще слишком малы. Этого даже многие взрослые люди как следует не могут понять. Но вы всё это сможете узнать, когда станете постарше. — Учитель сделал паузу и обратился к Юранеку, который все еще рыдал: — Юранек, ты хочешь меня порадовать, да? Тогда не разговаривай больше на эту тему с Бобешем. Не говори о том, чего сам не знаешь. Даже если дома услышишь что-нибудь от отца… Так, а теперь подай Бобешу руку. И вы снова будете дружить, как и раньше.
Юранек подал руку Бобешу. Правда, в глаза ему он все же не глядел. Однако Бобеш своей руки не подал.
— Ну, Бобеш, подай скорее руку Юранеку. Ты разве не хочешь дружить с ним?
Бобеш молчал.
— Почему ты молчишь? Ну? Почему не отвечаешь?
Но Бобеш и на этот раз ничего не сказал и только расплакался.
— Ладно, беги, Бобеш, садись.
Юранек стоял с протянутой рукой даже тогда, когда Бобеш уже сидел за партой. И, только когда учитель велел ему тоже садиться, он ушел с высоко поднятой головой. Он вытягивал свою тонкую шею и держался так, как будто бы его смертельно обидели.
Глава 54 СОЧЕЛЬНИК
В сочельник мать с самого утра была грустной и часто принималась плакать.
— Слезами горю не поможешь, — говорил ей дедушка.
К Бобешу после обеда зашел Гонзик. Мать разрешила им пойти покататься на лыжах. Все были рады, что Бобеш ушел. При нем они не хотели говорить об отце, а мать не могла при нем даже как следует поплакать. Дедушка хорошо знал, как утешить мать. На каждое ее грустное слово он знал, как ответить. Но бабушка заладила, как всегда, свое. Без конца твердила, что она хорошо все знала, наперед всех предупреждала, только на слова ее никто никогда не обращает внимания. А теперь уже поздно. Бабушка хотела во что бы то ни стало доказать свою правоту, но снова только поругалась с дедушкой и ушла к соседям.
Вдруг кто-то постучал в дверь. Вошло трое рабочих. Поздоровавшись, дедушка спросил одного из них:
— Если не ошибаюсь, не вы ли пан Шпачек?
— Конечно, дедушка, я Шпачек. А это вот товарищ Прохазка, а это — товарищ Вондрачек. Ну, а теперь мы вам скажем, зачем мы к вам пришли.
У матери от волнения тряслись руки. Она боялась, что случилось какое-нибудь несчастье с отцом. Может быть, его отвезли даже в суд… Рабочие держались как-то серьезно, торжественно и чуть-чуть растерянно. Странно было только то, что каждый из них держал под мышкой по большому свертку. Пан Шпачек наконец откашлялся и заговорил:
— Наш забастовочный комитет решил всем семьям арестованных помочь на праздники. Мы собрали в организации кое-какие средства, и здесь вот вам… примите, как от своих… Товарища Яноуша мы все очень любим. Это достойный и мужественный человек, таких сейчас мало…
Мать заплакала и не смогла даже хорошенько поблагодарить. Но это сделал за нее дедушка. Он взял сверток от товарища Шпачека и положил на стол. Мать только спросила, есть ли надежда, что отца скоро освободят. Оказалось, что еще неделю назад отпустили пять человек. Вчера отпустили еще двоих. Всего в тюрьме вместе с отцом оставалось теперь только пятеро.
— У нас будет печальное рождество… — заплакала мать.
— Успокойтесь, пани Яноушова! — утешал ее пан Прохазка. — Ведь ваш муж ничего не сделал. Сказал только господам правду в глаза. Теперь, конечно, нельзя говорить правду. Ну, правду и тюрьмой не убьешь…
— Что верно, то верно. Правда, святая правда! — поддакивал дедушка пану Прохазке.
— Мы пойдем, пожалуй. Нам надо зайти еще в две семьи: к Ванькам и к Стегликам. День теперь короткий, скоро будет темно. До свидания! Желаем вам, чтобы товарищ Яноуш вернулся на праздники домой.
Дедушка также пожелал им счастливых праздников, поблагодарил и попросил передать всем товарищам привет.
Рабочие ушли. Никто не говорил ни слова. Потом дедушка нарушил молчание:
— Веришь ли, Тоничка, иногда так человека за сердце возьмет… В такую минуту… Ну, посмотри, разве это не замечательно? В мои молодые годы такого не бывало. По крайней мере, я не помню… Сейчас люди больше друг за друга стоять стали, а это хороший знак… Ведь люди эти такие же бедные, как и мы, а все-таки…
Дедушке изменил голос.
— Знаешь что, отец? — сказала, помолчав, мать. — Мы должны из этого дать что-нибудь пани Веймоловой. Хотя бы немного муки и сахару. У них ведь сейчас вообще ничего нет.
Дедушка закивал головой:
— Да-да, у них сейчас, наверное, еще хуже, чем у нас…
В прихожей послышались шаги, потом кто-то стал обивать снег с ботинок.
— Неужели вернулся Бобеш? — сказал дедушка, поднялся и открыл дверь. — Ах, боже мой! Посмотри-ка, Тоничка, кто пришел!
— Йозеф! — воскликнула мать и повисла у отца на шее.
— Парень, парень… — бормотал дедушка. — Ну, видишь, все-таки тебя отпустили на праздники.
— А где Бобеш? — оглядывая комнату, спросил отец.
— Где ж ему быть? Пошел с Гонзиком на лыжах.
Отец рассказал, что по дороге домой он забежал на минутку к товарищу Коваржу, председателю организации, которого отпустили еще неделю назад. От него он узнал, что фабрикант Дакснер все-таки должен был отступить. После рождества он примет обратно на работу всех уволенных. Конечно, за меньшее жалованье. Но двенадцать человек, сидевших в тюрьме, он категорически увольняет.
— Значит, ты будешь без работы? — сказала мать.
— Не бойся, с голоду не умрем. Главное, что мы боролись не зря. Конечно, это не полная победа, но все-таки выиграли мы. А в каждой битве бывают какие-нибудь потери…
Пришел почтальон.
— Добрый день, пан Яноуш! Вот вы уже и дома! Теперь и пани Яноушова сразу повеселеет. У меня здесь для вас, пани Яноушова, заказное письмо и денежный перевод. Деньги, я думаю, на праздники всегда пригодятся. Вот здесь распишитесь, пожалуйста, и здесь тоже.
Мать не поверила. Кто бы мог послать ей заказное письмо и денежный перевод? Она расписалась, и почтальон выложил на стол двадцать крон. Пожелал радостных праздников и ушел. На переводе и на письме стоял штамп: «Брно».
— Прошу тебя, Йозеф, — сказала мать, — вскрой письмо, у меня руки трясутся. От кого бы это могло быть?
Отец вскрыл письмо и прочел:
«Брно. 22 декабря 1913 года.
Уважаемая пани Яноушова!
Мой сын, который служит учителем в вашем городе и учит вашего сына, десять дней назад рассказал мне в письме, как мужественно возглавил ваш муж забастовку рабочих на фабрике Дакснера. Мне известно также, что теперь он находится в тюрьме.
Я состою в рабочем комитете одной из брненских текстильных фабрик. Мы собрали среди товарищей немного денег и посылаем их вам как помощь на то время, пока ваш муж сидит в тюрьме.
Если случится так, что фабрикант не примет вашего мужа обратно на работу после возвращения из тюрьмы, то пусть ваш муж тотчас же напишет по адресу, указанному на конверте.
Такие сознательные и мужественные рабочие, как ваш муж, нам нужны и здесь, в Брно, для участия в рабочем движении. Мы сделаем все, чтобы найти ему здесь работу.
С уважением и приветом,
Антонин Шабацкий».
— Ну, разве я не говорил вам, что мы не одиноки? Видите, о час уже и в Брно товарищи знают! — радостно воскликнул отец, дочитав письмо.
— Нет, в мои молодые годы такого не бывало. Люди не стояли друг за друга, как теперь, — качал головой дедушка. Он был так растроган, что вытирал глаза платком.
Мать сказала:
— Это добрый человек — учитель Шабацкий. Я сразу по его глазам поняла, когда еще отводила Бобеша в школу в первый раз. Такой молодой — и уже такой умный!
— Да-да, — кивал дедушка, — сразу видно, что он из хорошей семьи, из рабочей семьи, и вот остался верным, не зазнался, не пристал к господам…
— Таких людей пока еще мало, но будет их все больше, и больше. Наши дети будут жить в другом мире, — сказал отец.
— Ты прав, парень. И от нас самих, конечно, зависит, чтобы им было лучше.
— Да, конечно, и от нас. Прежде всего от рабочих, от рабочего класса…
Стало уже совсем темно, и дедушка пошел зажечь лампу. Едва он ее зажег, как вернулся Бобеш. То-то было радости! Никакая, даже самая большая и самая богатая, елка не принесла бы Бобешу столько радости. Он долго висел у отца на шее, прижимаясь своей щекой к его лицу, и даже не жаловался, что отцовы усы его щекочут.
