Энн Брешерс - Третье лето Союза «Волшебные штаны»
И тут где-то в глубине ее соломенной сумки зазвонил телефон. Тибби вынула его и увидела на экране мамин номер.
— Алло?
Ответа не было. Сначала она услышала какие-то голоса, а потом как мама разговаривает с кем-то. Странно.
— Алло?
— Тибби! — Мамин голос дрожал.
— Что с тобой?
Мама плакала.
— Мамочка, что не так? Что случилось? — Тибби похолодела.
— Милая, мы с папой… — Слезы мешали Элис говорить. Было слышно, как что-то кричит папа.
Тибби вскочила со стула:
— Мама, пожалуйста, скажи, что такое? Ты меня пугаешь.
Тибби начала нервно ходить вокруг стола, ее сердце бешено колотилось.
Впервые в жизни мама была в таком состоянии.
— Мы в больнице… С Катриной беда. — Элис снова расплакалась. — Она упала из окна.
Тибби окаменела, а ее сердце как будто сковало льдом.
— Как… она… сейчас?
— Она в сознании, она… — Мама немного успокоилась. — Это хороший признак.
— Можно мне прийти? — спросила Тибби.
— Нет. Пожалуйста, иди домой и присмотри за Ники.
— Хорошо. — Тибби заплакала. По щекам Кар мен тоже потекли слезы, хотя она толком не знала, что случилось.
Тибби мучительно хотела кое о чем спросить, чтобы проверить самые ужасные свои предположения. Но, тем не менее, дождалась, когда мама повесила трубку.
— Из какого окна? — спросила она вслух сама себя.
Был долгожданный перерыв, и Лена сидела на заднем дворе ресторана. В помещении было так же жарко, как и снаружи, и Лена умирала в своем толстом хлопковом переднике, запачканном кетчупом.
Как же она ненавидела эту работу! Ненавидела мерзкую еду, приготовленную из замороженных продуктов; зеленые столики, солонки; кривые кофейники, из которых она всегда проливала на себя кофе. Лена ненавидела искусственную иву посередине ресторана, главного менеджера Антониса, который упорно обращался к ней по-гречески.
Лена предпочла бы вечно сидеть во дворе — даже несмотря на то, что в ста метрах от нее находилась помойка, — лишь бы оставаться в блаженном одиночестве. Ее бесило, что все время приходится с кем-то говорить, улыбаться посетителям, приносить бесконечные заказы. Многие любят общаться с людьми и готовы делать это круглые сутки, но только не Лена Она вспоминала о своей тихой прошлогодней работе в бутике «Базиас» как о потерянном рае.
Это папа настоял на том, чтобы Лена устроилась в ресторан, и лично переговорил с главным менеджером. Он хотел, чтобы Лена продолжала семейную традицию.
Большую часть своей жизни Ленин папа находился в противостоянии с собственным отцом — Бапи. Он учился на адвоката вместо того, чтобы заняться ресторанным делом; изменил свое имя с Георгиос на Джордж; не вспоминал о своих греческих корнях и не хотел, чтобы девочки учили родной язык. Лене было грустно, потому что только после смерти дедушки папа стал таким, каким хотел его видеть Бапи.
— Ресторанный бизнес очень перспективен, — неоднократно повторял мистер Калигарис, желая тем самым подчеркнуть, что работа художника со всем не перспективна. — Хороший, честный бизнес, — говорил он, и Лена в этом не сомневалась. Хороший бизнес. Но не для нее. Интересно, папа хоть раз думал о том, какая она и чего хочет? О том, что она скорее умрет, чем продолжит славную традицию Калигарисов?
Прошло четыре дня после того случая в Художественной школе, и Лена безумно скучала. Она бы все вынесла: и эту дрянную работу, и ссоры с родителями, и постоянное нытье Валии, — если бы только могла вернуться в школу и рисовать.
Может, стоит пойти на какие-нибудь другие курсы: до сих пор проводился набор в группы дизайна и работы по металлу в школу с каким-то непонятным названием «Три ипостаси пола в живописи». Но Лена знала, что никогда не станет авангардным ультрасовременным художником. Она мечтала научиться рисовать людей так, как это делала Анник.
Лена пошла записываться в Художественную школу в апреле. В офис вела галерея, на стенах которой висели странные картины. Но Лена не стала их разглядывать. Она застыла у портрета молодой женщины, придерживающей волосы одной рукой. Портрет был столь прекрасен, так мастерски выполнен, что Лена почувствовала дрожь во всем теле. Картина источала величие и красоту, и Лена поняла: вот чего она хотела бы достичь в живописи.
Лена прочитала подпись под картиной и стала изучать фамилии преподавателей, указанные в рекламном проспекте. Вот, нашла: Анник Марчанд.
Лена смело зашла в приемную и записалась на курсы портретного мастерства, которые вела Анник.
За одну эту картину Лена полюбила Анник уже до знакомства с нею.
— Достаточно, — прокричал Антонис в три тридцать, и это означало, что Ленина смена закончилась. Лена поставила стулья на столы, чтобы уборщица помыла пол, и поняла вдруг, что не хочет ехать домой. Она села в автобус и поехала не на север, как должна была бы, а на юг. Она вышла через несколько остановок и направилась к Художественной школе на Кэпитл-стрит. Лене просто хотелось увидеть Анник.
Урок только начинался, и от запаха краски у Лены сразу же улучшилось настроение. Увидев Лену, Ан ник и обрадовалась, и удивилась.
— Не ожидала, что ты придешь, — сказала Анник.
— Я пришла не рисовать, — объяснила Лена.
— Почему же?
— Ну… помните, этот скандал. — Лена кивнула в сторону Эндрю. — Папа своих решений не меняет. Он уже потребовал, чтобы ему вернули оплату за мою учебу. — Лена принялась разглядывать свои обгрызенные ногти. — Я просто хотела поблагодарить вас.
— За что? — улыбнулась Анник.
— За ваши курсы. Я не так долго здесь проучилась, но все равно никогда не забуду эту школу.
Анник вздохнула:
— Послушай-ка, у меня сейчас начинаются занятия. Может, подождешь немного — до перемены? Порисуй, вот уголь и бумага. Или займись, чем хочешь. Как только я освобожусь, мы поговорим.
— Конечно. — Лена просияла от радости. Она бы осталась здесь, даже если бы ей предложили полип во всей школе цветы.
Анник оставила кисти, краски и уголь на свободном мольберте — свободном, потому что это был Ленин мольберт. Сначала Лена просто смотрела, как рисуют другие, но потом ее рука потянулась к углю. Немного поколебавшись, Лена принялась за работу и даже не заметила, как рядом появилась Анник.
— Отлично, — похвалила она. — Ну что, пойдем поговорим?
— Пойдем. — Лена думала, что они просто выйдут в коридор, но Анник повела ее во дворик перед школой. Лена села на скамейку.
— Тебе, наверное, неловко рисовать Эндрю? — спросила Анник. Ее рыжие волосы сияли и переливались на солнце золотым, ореховым и даже розовым цветом. Приглядевшись, Лена вдруг поняла, что Анник очень молодая, лет двадцати восьми, не больше, и подумала, есть ли у нее любимый мужчина.
— Уже нет. Сначала было немного неловко, но потом я… как-то перестала обращать на это внимание.
— Так я и думала, — отозвалась Анник. — А сколько тебе лет?
— Семнадцать. В конце лета исполнится восемнадцать.
Анник кивнула:
— Хочешь знать мое мнение?
Лена затаила дыхание.
— Тебе надо вернуться в школу.
— И я так считаю. Если бы мой папа согласился…
Анник подалась вперед, как будто собиралась уехать на своей коляске.
Лену давно мучил вопрос: что случилось с Анник? Всегда она была в инвалидном кресле или росла как все здоровые дети? Наверное, она попала в аварию или чем-то заболела. Интересно, может ли она родить? Лене безумно хотелось узнать все это, но она не решалась спросить. И при всем при том сотканная из противоречий Лена боялась, что Анник разоткровенничается и надо будет утешать или поддерживать ее. Как бы то ни было, Лену огорчало, что из-за всего этого она не могла сблизиться с Анник.
Анник ездила взад-вперед по дорожке.
— Что ж, надо так надо, — произнесла она наконец.
Непонятно, значило ли это, что Лене надо вернуться в школу или что она должна послушаться отца. Скорее всего, первое.
— Одна проблема — я не знаю, где найти деньги на курсы.
— Я возьму тебя в ассистенты, — объяснила Анник. — Будешь бесплатно учиться, ну и помогать мне убирать в классах.
— Согласна, — сказала Лена не раздумывая.
Анник улыбнулась:
— Я очень рада.
— А что же мне сказать папе? — задумчиво произнесла Лена.
— Скажи ему правду, — ответила Анник.
Лена пожала плечами, зная, что этому совету последовать не может.
* * *Тибби сидела с Ники в гостиной и пыталась смотреть мультфильмы. В голове ее царил хаос, который только усугубляли время от времени врывавшиеся в сознание эпизоды садистского «Тома и Джерри». Все тело болело, каждая косточка ныла; Тибби не разрешала себе думать о Катрине больше, чем пару секунд, потому что ей становилось не выносимо плохо.
Ники ничего не знал: его не хотели пугать. А до смерти напуганная Тибби ждала телефонного звон ка как манны небесной — звонка с хорошими известиями.
