Лидия Чарская - Том 22. На всю жизнь
Пока в зале открывают форточки и освежают комнату, рядом, в кабинете Джона, играют в «мнения». Мистер Джон Манкольд, длинный юноша с рыжими бачками, собирает их. На мою долю выпадает жребий уходить.
Когда я возвращаюсь, Большой Джон шепчет мне незаметно:
— Ну, берегитесь! И разделали же они вас под орех!
Я только встряхиваю волосами (мальчишеская привычка, доставляющая маме-Нэлли столько хлопот).
Действительно, мне досталось не на шутку. Мистер Манкольд с особенным удовольствием перечисляет все, что обо мне говорили. Мне приходится слышать, что я дикая, слишком непосредственная, удивительно своеобразная (это сказано в насмешку, но на французском языке звучит как комплимент), что я «казак», что мне еще придется много работать над собою, чтобы быть как другие, что я бедовая и прочее.
И только одно «мнение» за меня.
"Она такова, что хорошо было бы, если бы все девушки в мире были на нее похожи".
Я сразу узнаю автора этого мнения.
— Угадала! Угадала! — кричу я, хлопая в ладоши. — Большой Джон, это сказали вы!
— Это сказал я, вы правы, — говорит он трагическим басом и под общие аплодисменты удаляется в зал.
— Что вы желаете сказать про мистера Джона? — обращается ко мне мисс Молли, дочь англичанина — управляющего здешней фабрики.
— Что он прелесть! — вырывается у меня.
Шушуканье, недоумение и потом насмешливый голос, бросающий звонким шепотом французскую фразу.
— Побойтесь Бога, m-lle! Так не говорят в глаза молодому человеку.
И мисс Молли таращит на меня с уничтожающим взглядом свои выпуклые глаза.
— Да разве Большой Джон молодой человек?! — смеюсь я.
— А кто же он?
И маленький, веселый и добродушный Бен Джимс, товарищ Джона, заливается смехом.
— Я считаю его моим братом! — говорю я гордо. — А брат для сестры не есть молодой человек.
Тогда мисс Молли тянет насмешливо, обращаясь к сестричкам Вильканг:
— Поздравляю вас, молодые леди. У вас есть седьмая сестра.
— Нет! Нет! — кричу я. — Сестрички Вильканг мне не сестры, но Большой Джон — милый брат.
Или я не должна была говорить и этого? Ого! Какие у них сделались вытянутые физиономии, у всех шестерых сразу.
— Мисс Лида воспитывалась в институте? — спрашивает Молли.
— Ну разумеется! Не в театре же марионеток! — восклицаю я.
"Вот тебе! Вот тебе, противная марионетка", — прибавляю я мысленно, видя, как она вся вспыхнула.
— Большой Джон! Пора! Мнения собраны, — приоткрыв дверь в соседнюю залу, зову я моего друга.
Но Большого Джона там нет.
— Ушел опять к фейерверку, — слышу я чей-то возглас.
Вместо Джона я вижу Левку, одетого в чистенькую парусинную блузу, с тщательно причесанной головой. Пестрый передник привязан к поясу. В руках поднос с прохладительными напитками, клюквенным морсом и оршадом. Глаза у Левки застенчиво опущены, на лице умиротворенное выражение.
— Налей мне питья, мальчик, — коверкая русские слова, говорят гости.
— И мне!
— И мне!
Левка чинно относит поднос на стол и раздает стаканы.
Ледяной мутный оршад удивительно утоляет жажду.
— И мне.
Алиса протягивает свой стакан величественным жестом королевы. Левка поднимает глаза. Две черные молнии сверкают на миг и снова исчезают за длинными ресницами.
И вдруг — о ужас! — струя оршада льется из кувшина мимо стакана Алисы на ее нежный белый газовый туалет.
А Левка злобно хохочет, топает ногами, улюлюкает и свистит.
— Вот тебе! Вот тебе за все сразу!
Едва сдерживая слезы, негодующая, злая и красная, Алиса поднимается со своего места.
— Гадкий мальчишка! Завтра же я попрошу тебя наказать! — говорит она рыдающим голосом.
— О, мисс, его стоит проучить сейчас же. — И длинные пальцы мистера Джоржа хватают за уши Левку.
— Не смейте его трогать! Пусть с ним расправляется его хозяин! — кричу я и стремительно закрываю собою Левку.
Этого только тому и надо. Он шарахнулся в сторону и исчез за дверью, предоставляя присутствующим заняться Алисой и ее испорченным платьем. А я убегаю в сад.
— Большой Джон! Ау!
— Ау! Ау, маленькая русалочка!
Он там, в конце площадки, возится с ракетами.
— Желаете помочь мне?
— Здесь веселее, — чистосердечно признаюсь я ему, — а там… — И я рассказываю своему другу приключение с оршадом.
Джон слушает внимательно, потом говорит:
— Мои сестры — удивительные девушки, но им не хватает снисхождения, а этот бедный ребенок Левка, в сущности, так несчастлив и одинок. Его родители исчезли куда-то, он стал из нужды бродяжкой, мелким воришкой. Но сердце у него привязчивое, и меня он любит по-своему. За эту неделю мне удалось уже приручить к себе этого дикого зверька. Вот, сестричка-русалочка, помогите мне обучить его грамоте. Сам я ведь плохо знаю по-русски.
— С большим удовольствием, я исполню ваше желание, Большой Джон, с восторгом! — тороплюсь я ответить.
Но тут нам приходится замолчать. Приготовления к фейерверку кончены, и гости высыпали в сад.
Бенгальские огни запылали алым заревом, как костры колдуньи, посреди площадки. Потом взвилась ракета, за нею другая, третья. Не чувствуя ног под собою, я перебегаю от одного столба к другому, поджигаю начиненные порохом палки, помогая Джону, и громко вскрикиваю каждый раз, как занимается желтое пламя. Но вот, рассыпая золотые брызги, завертелось огненное колесо.
Взрыв аплодисментов наградил нас за наши старания.
— Танцевать! Танцевать в залу! — зазвучали кругом голоса хозяек.
Фейерверк закончился.
Я и Большой Джон прибежали последними из сада.
— Маленькая русалочка, — произнес он тихо по дороге к залу, — в вашем доме поселилась бедная сирота. Ей тяжело одиночество. Не поможете ли вы бедной маленькой птичке?
— Вы говорите про Эльзу? — переспросила я. — Послушайте, Большой Джон, она, вероятно, вам жаловалась на то, что ей тяжело живется. Да?
— О, вы ее не знаете, маленькая русалочка. Эльза — золотое сердечко. Она никогда никому не пожалуется, как бы ей ни было тяжело.
— Хорошо, Больной Джон, я займусь ею, будьте спокойны.
— Я не ожидал иного ответа, маленькая русалочка. Ведь мы росли вместе с Эльзой. Она и мои сестры поднимались вместе. Я хорошо знаю это золотое сердечко. Будьте же другом этой малютке. Она так нуждается в вашей любви.
— Хорошо, Джон, прекрасно.
Я пожимаю его руку, и мы входим вместе в зал.
Дружное «ах» встречает нас на пороге. Большое зеркало в простенке между двух окон находится как раз против меня. Я бросаю в него удивленный взгляд и вскрикиваю от неожиданности.
Мое белое платье все в грязных пятнах, лицо закоптело от пороха и сажи. Черные безобразные кляксы пестрят по подолу и тюнику.
Вот вам и пускание фейерверка!
Я смотрю на Большого Джона. Он выглядит не лучше. На белом фланелевом костюме те же пятна и грязь.
Но что позволительно молодому человеку, нельзя простить барышне, окончившей институт.
Косые взгляды, насмешливые улыбки. Разумеется, никто из этих «денди» не пожелает теперь танцевать со мною. Меня тянет домой, сию минуту. Не могу же я оставаться в таком виде на балу.
— Я иду вместе с вами, — заявляет Большой Джон.
— Но, Джонни, в день моего рождения, — шепчет Алиса по-французски.
Он упрямо мотает головой.
— Но ты вернешься, Джонни?
— Да, да, конечно.
"Солнышко" остается доигрывать партию в шахматы с самим господином Вилькангом, прямым, как струна, стариком, с лицом типичного английского лорда.
— M-lle, может быть, потанцует еще? — говорит он с почтительной любезностью, провожая нас с мамой-Нэлли до передней.
— Ах! Нет, нет! — искренно восклицаю я. — Мне хочется домой.
Он удивленно приподнимает брови. Я, кажется, опять сделала бестактность. Не следовало этого говорить. Большой Джон беззвучно смеется.
— Ах, — говорю я с отчаянием, — сегодня у меня был неудачный дебют. Воображаю, что скажет моя голубушка мама; я, кажется, ее осрамила.
Ведь несомненно эта противная марионетка Молли, которая сразу почему-то возненавидела меня, доложила маме и про дикую скачку с Большим Джоном, и про фейерверк, и про грязное платье.
Но мама-Нэлли не хочет огорчить меня и, прижимая к себе мою руку, шепчет так, чтобы не услышал Большой Джон, шагающий по другую сторону дороги:
— Надо тебе, Лидочка, отучиться от некоторых привычек. В тебе много мальчишеского. Ты ведь взрослая барышня. Надо больше следить за собою.
— Правда, мама-Нэлли, правда! Я сама это сознаю. Ах, почему я в самом деле барышня, а не юноша-мальчуган?!
Эту мою мысль я высказываю громко. Большой Джон смеется.
— Тогда мы бы сели на корабль, русалочка, и объехали полмира.
