Мария Прилежаева - Семиклассницы
— Нет, ты не думай, я не про литературу. — Наташа испугалась, что мама неправильно её поймет. — Когда Дарья Леонидовна по литературе рассказывает, я даже стараюсь не дышать. Она не притворяется, что сразу про жизнь объяснить может.
Мама все-таки не понимала и с интересом смотрела на Наташу.
— Ну, например?
— Например, мы любим с ней о постороннем разговаривать. Женя Спивак спросила, какая у человека цель в жизни. Дарья Леонидовна задумалась. А потом сказала: «Одним словом не определишь».
Мама облокотилась на ручку кресла и внимательно смотрела на Наташу.
— Тогда мы много говорили, и все согласились обязательно приносить пользу. Дарья Леонидовна сказала — каждый по-своему приносит пользу, а еще, что нужно свое место в жизни найти и это тоже цель. Только она не так сказала, складнее.
— Дарья Леонидовна пожилая? — спросила мама.
Наташа всплеснула руками и расхохоталась.
— Пожилая?! — воскликнула она. — Да ты бы посмотрела на нее! Она почти такая же, как Катя. Только Катя обыкновенная, а Дарья Леонидовна особенная.
— Ты счастливая, — сказала мама, — что у тебя такая учительница.
— А Захар Петрович, мама… — в приливе откровенности продолжала рассказывать Наташа — и замолчала. На столе лежал раскрытый задачник. — Мамочка, давай порешаем задачки, — заторопилась Наташа, боясь выболтать секрет. — Вот смотри: «Если нам известны все стороны четырехугольника и отрезок ED…»
В комнату влетела Катя, в распахнутом пальто, с красными щеками, часто дыша от быстрого бега по лестнице. У Кати блестели тёмные глаза. Она бросила пальто на стул, берет и портфель на диван и залпом сообщила:
— Умираю от голода. Умираю, хочу спать. По общей медицине сдала зачет. Ничего. Так себе. Профессор похвалил. Наталка, хватит мучить маму! Смотри, у нее глаза закрываются.
Мама потянулась в кресле, закинув под голову руки.
— Почему, в самом деле, такая страсть к математике? — спросила она шутливым голосом.
Наташа загадочно молчала.
Захар Петрович, войдя в класс, прислонял к стене суковатую с набалдашником палку и пристально озирал учениц. Тася не сводила безмятежного взгляда с учителя. Уловка иногда удавалась, и Тасю не беспокоили.
— Математика не терпит приблизительности, — рассуждал Захар Петрович, пока вызванная к доске ученица, кроша мел, старательно записывала условие задачи и на всякий случай держала в руке тряпку. — Положите тряпку на место. Постараемся обойтись без нее. Итак, математика требует точности. Многие из моих учеников это усвоили.
И вот однажды, выслушав такое рассуждение, Наташа встала. Ее что-то подняло помимо воли, и она стояла и испуганно смотрела на учителя.
— Я хочу, — сказала она наконец неестественным голосом, — я хочу, чтобы вы меня спросили и увидели, что я знаю все не хуже ваших мальчишек, которых вы всегда нарочно хвалите.
— Батюшки! — охнула Тася, искренне пожалев Наташу за ее безумный поступок.
Валя Кесарева оцепенела. Наташа ждала, неподвижная, как столб, но чувствовала облегчение, потому что самое трудное было сказать эту фразу, придуманную заранее, а дальше всё должно идти само собой.
Захар Петрович побарабанил пальцами по столу.
— Вот как! — сказал он и посмотрел в журнал. — У вас двойки и тройки. Впрочем, пожалуйста.
«А вдруг нарочно провалит?» — подумала Наташа.
Она искоса посмотрела на учителя. «Нет, — успокоилась она, — он не такой, чтоб нарочно проваливать».
С первым вопросом повезло — решение могло быть только одно, и оно было ясно Наташе. Наташа торопливо стучала мелом. Белая пыль сыпалась на пол. Со вторым вопросом тоже повезло. И, когда повезло и в третий раз, Наташа развеселилась. Мел не дрожал больше в руке. Захар Петрович стал вдруг очень симпатичен. Хотелось, чтобы он давал задачи труднее и спрашивал весь час. Наташа была недовольна, когда ее отправили на место.
Захар Петрович сидел за столом, подперев подбородок рукой. Другой рукой он выстукивал дробь на обложке журнала.
— Так, так, так! — повторял он задумчиво. — Как же это вы меня провели? Я думаю, сидит у меня Тихонова и ничего не понимает. А она взяла вдруг да всё поняла. Рады небось, что сконфузили учителя?
Наташе все больше нравился Захар Петрович, и жаль было, что он волочит правую ногу и, может быть, действительно оконфужен перед всем классом и теперь уж перестанет хвалить других учеников, хотя ему очень нравится их хвалить.
— Досадно, досадно, — сказал Захар Петрович.
— Что досадно? — удивилась Наташа.
— Досадно, что никто, кроме вас, не рассердился. Однако мои мальчишки заявляют, что в математике они сильней.
Вывод был неожидан, и Наташа возмутилась.
— Что же, вы считаете, что мы не перегоним, если захотим?
— Да ведь не захотите, — развел руками Захар Петрович. — Захотеть-то уж очень трудно. Не на один ведь день.
— А вот и захотим! — воскликнула Наташа, приходя в задор и сердясь и желая во что бы то ни стало доказать учителю, как он неправ. — Мы еще получше ваших мальчишек будем учиться!
— Кто это «мы»?
— Мы. Весь класс.
— Да ну? — Захар Петрович даже встал от изумления. — Вот уж это хватили через край. Признайтесь, что хватили!
— Ничего не хватили, — наперебой закричали девочки. — Увидите, докажем!
Захар Петрович меланхолично махнул рукой.
— Нет, уж лучше не беритесь. Не осилите. Нет! — Потом он передумал: — А впрочем, попробуйте. В самом деле, вдруг перегоните? Но я не вмешиваюсь. Ваше дело.
Наташа все ещё тёрла руки платком, хотя давно уже смахнула весь мел на платье. Валя Кесарева вытянулась в струнку, ошеломленная Наташиным успехом, а Люда Григорьева открывала и закрывала парту, изнемогая от желания вступить в спор, но она удерживалась от искушения, не доверяя веселому настроению Захара Петровича.
После звонка Тася напустилась на Наташу.
— Теперь он расскажет мальчишкам. Они нам проходу из-за тебя не дадут. Скажут: «Вот воображалы, вздумали тягаться!» Получила пятерку и сидела бы тихо. Обязательно расхвастаться нужно!
Валя Кесарева живо представила картину: она идет домой, беспечно размахивая портфелем, а в переулке поджидает толпа семиклассников из мужской школы. Семиклассники кричат на весь переулок:
«Вон староста из седьмого «А»! Все равно вам по математике нас не перегнать!»
И сколько бы Валя ни отличалась, все равно ее теперь будут дразнить, потому что она староста седьмого «А». Валя нахмурила брови.
— Даже обидно, — сказала она: — Учишься, учишься, а из-за какой-нибудь лентяйки приходится страдать.
— Чем же ты из-за меня пострадала? — удивилась Тася.
Люда Григорьева от удовольствия захлопала в ладоши.
— Ага! Призналась, сама призналась, что лентяйка. Поймали на слове!
Тася спохватилась, но поздно.
— Ничего и не признавалась. Просто у меня к математике никаких способностей нет. У меня к французскому способности.
— В окно смотреть у тебя способности, — ворчливым взрослым тоном заявила Лена.
— Ну и ладно. А вам какое дело?
— Такое и дело, — строго вмешалась Валя. — Ты должна слушаться.
— Кого?
— Меня, потому что я староста.
— Всех слушаться — слишком умная будешь!
Тася явно дразнила одноклассниц. Она щёлкнула замком портфеля и, приплясывая, пошла мимо парт. В дверях она весело крикнула:
— Математики, физики, химики! Все равно, Менделеевыми не будете! — и захлопнула за собой дверь.
Наташа собралась было догнать Тасю и расправиться с ней, но махнула рукой.
Наташа была возбуждена. Ей нравились подруги, хотелось самой всем нравиться, хотелось, чтобы все вместе с ней радовались.
— Ушла — и хорошо, — сказала она. — Девочки, давайте разговаривать.
В интернате разговаривали часто. Забирались куда-нибудь в тихий уголок, чтобы не попадаться взрослым на глаза. Было уютно. Говорили о доме, о войне, о родных, и все начинали чувствовать себя хорошими, и хотелось друг другу помогать. Здесь, в школе, еще ни разу не разговаривали.
— О чем? — спросила Люда?
— Ну, вот о том, как мы теперь будем, — объяснила Наташа.
И всем было понятно, что быть, как раньше, больше нельзя. Девочки уселись на парты, поджав под себя ноги. Маня-усердница подперла кулаком подбородок и сказала мечтательно:
— Стал бы у нас самый замечательный класс! Все бы дружили! Вот бы хорошо!
— Конечно! — поддакнула рассудительная Лена. — А то как-то стыдно, если кто-нибудь двойки получает. Борька и то удивляется. Он нас сознательными считает.
Но Вале Кесаревой не давала покоя математика.
— Девочки, если обещали Захару Петровичу, как же теперь быть? Ведь он каждый день вспоминать будет.
Наташу все еще не оставляло возбуждение, и она заговорила быстро и весело:
