Борис Левин - Егорка
Отец, видно польщённый, довольно усмехался:
— Иначе, Григорий Захарович, и быть не может. Закваска-то у него нашенская, рабочая. Одно слово, твёрдость характера. Генка, — позвал отец. — Иди-ка сюда, сынок. Где ты там?
— Здесь я…
И вот Генка у стола. По его лицу — смуглому, как у отца, но круглому и курносому, как у матери, по опущенным глазам — нетрудно догадаться: у мальчика что-то не ладно. Отец, словно речь шла о незначительных вещах, попросил показать ему дневник. Генка не двинулся с места.
— Ну, что ж ты?..
— У меня двойка сегодня. — Генка залился краской: покраснели не только пухловатые щёки, но и подбородок, шея и чуть оттопыренные уши. Особенно стыдно было перед дядей Гришей, которому он дал слово учить уроки и, выходит, не сдержал его.
— По какому предмету двойка? — спросила мать, появляясь в комнате. Рукава у неё подвёрнуты по локти, белые полные руки — крепкие, от них не увернёшься.
— По географии… И сам не знаю, как случилось.
— Известное дело! Учитель виноват: знал, что ты не готов, а спросил. Правда?
Генка молчал, опустив голову. Отвечать было нечего.
— По географии? — отец переглянулся с дядей Гришей. Укротитель катал по столу хлебный шарик и в разговор не вмешивался.
— А ты, я слыхал, цирком интересуешься? — это снова отец.
— Да, папа, — простодушно ответил Генка, не подозревая подвоха.
— Понятно!.. А знаешь ты, к примеру, где водятся тигры?
— Тигры? — мальчик озадаченно посмотрел на дядю Гришу, но тот сидел так, словно не слыхал, о чём идёт речь. — Я думаю, в лесах.
— Ну, да, конечно, — весело рассмеялся отец. Григорий Захарович еле заметно улыбнулся. А мать, махнув рукой — дескать, разбирайтесь пока сами, мне некогда — ушла на кухню.
— Это что, в географии написано?
— Кажется, — неуверенно ответил Генка. Он не мог вспомнить, где водятся тигры, львы и другие звери, откуда их привозят.
— Я, папа, буду учить географию, — запинаясь, промолвил Генка.
Дядя Гриша ничего не сказал в тот день, но мальчик и так понимал, что он думает: Генке верить нельзя. Это было очень обидно, и нужно было иметь большую силу воли, чтобы взять себя в руки и, позабыв об огорчениях, сесть к столу.
На следующий день Генка никуда не ходил после школы, пока не выучил все до последнего урока.
В цирке шло последнее представление, и Генка решил пойти с ребятами своего класса на этот вечер.
Люда Гуськова, самая большая трусиха в 6-м «в», и Коля Щоголь сидели рядом с Генкой. Люда надоела своими расспросами о медвежонке, и Генка жалел, что сел рядом с ней, но свободных мест уже нигде не было.
Представление, тем временем, шло. Уже побывали на манеже воздушные гимнасты, после них вышли велофигуристы; весь цирк оглушительно хохотал над остротами комика. Наконец после перерыва конферансье объявил:
— На манеже Григорий Зубарев со своими дрессированными тиграми и медведями…
— Вот, сейчас увидите! — взволнованно шепнул Генка. Ему очень хотелось, чтобы дядя Гриша понравился Люде и Коле Щёголю.
Цирк замер, когда в огромной клетке, установленной на манеже во время перерыва, появились три тигра. Они бежали к невысокому седоватому человеку, который стоял, не шевелясь, с одним хлыстом в руках.
Сначала всё шло хорошо. Тигры послушно прыгали с тумбы на тумбу, через кольцо, делали пирамиды. Укротитель поднимал свой хлыст — и они становились на задние лапы и стояли столько, сколько нужно было. Рыча, показывали большие жёлтые зубы.
Потом внезапно по цирку прошёл шум. Сначала лёгкий, как бывает на реке перед бурей. Донеслись приглушённые крики:
«держи», «выскочил». Зрители насторожились, притихли, и среди этой внезапно наступившей тишины раздался оглушительный крик:
— Медведь!..
Некоторые зрители вскочили на ноги, видимо собираясь бежать. Но бежать оказалось некуда: в проходе между манежем и скамейками действительно появился медведь.
Какая-то женщина в ярком платье вскрикнула: «Спасите!» — и упала на руки рядом сидящего совершенно незнакомого ей человека. Один мужчина поднял на голову полы длинного пиджака и присел на корточки. Все замерли.
Генка сразу узнал своего друга.
Медвежонок, видимо, обрадовался, что вышел на свободу. Он стал на задние лапы и приветливо загудел. Может быть, всё быстро и хорошо бы окончилось, но послышался хриплый и злой голос. Генка понял: бежит Крысюков.
Генка в один миг очутился внизу. Он не слышал, как дядя Гриша что-то говорил, приказывал, мальчик никого не видел; перед глазами был медвежонок и занесённая над ним трость. Крикнув «не надо!», Генка повис на руке Крысюкова. Тот, зацепившись за что-то, упал и, падая, увлёк за собой Генку.
Медвежонок услышал знакомый голос, проворно подбежал и мордой ткнулся в плечо мальчика. Крысюков, почуяв над собой дыхание зверя, вскочил на ноги и не мог поверить своим глазам: мальчик спокойно стоял рядом с медвежонком.
— Уберите его! — крикнул кто-то.
— Не бойтесь, он смирный. — Генка, положив руку на шею медвежонка, повёл его к выбежавшему навстречу дяде Грише.
Весь цирк гремел от аплодисментов. Зрители аплодировали Генке Сребницкому, а он, смущённый и довольный, не спеша прошёл по проходу и наступил, будто невзначай, на трость Крысюкова.
Когда подымался по ступенькам в свой ряд, услышал, как Люда говорила какой-то незнакомой женщине: «Это Генка из нашего класса… Он страсть какой смелый и отличник…»
Люда, с нетерпением ожидавшая Генку, участливо спросила:
— Не поцарапал?
— Ну, что ты!.. Он не кошка.
— А почему он выскочил? — спросил Коля.
— Клетку забыли закрыть…
Цирк уезжал в соседний город. На площадку, где раньше стояли будки кассиров, подошли автомашины. На них погрузили тигров, а позже медведей.
Когда на одну из больших открытых машин подняли клетку с медвежонком, подошёл мальчик. Где он был до этого, никто не видел. Через плечо, на длинном ремне, у него висела полевая сумка. Из-под фуражки на лоб выбились растрёпанные почти белые волосы.
Рабочие цирка узнали его: это был Генка Сребницкий. Никто его не остановил; даже Крысюков, показавшийся на выходе, сделал вид, что ничего не замечает.
Мальчик приблизился к машине и, став на колесо, заглянул в клетку.
— Миша!.. — позвал он так тихо, что никто не услышал его шёпота. Но медвежонок услышал. Он потёрся о железные прутья и тихо, ласково загудел.
— Возьми вот!.. — Генка достал из сумки кусок булки, но медвежонок не стал есть.
— А это будешь? — Генка подал в клетку извлечённые из той же сумки несколько кусочков сахара.
Медвежонок не видел лакомств, он вытягивал к мальчику кудлатую голову, и глаза его блестели, как омытые в воде чёрные камешки.
— Трогаемся, слышь, парень!.. — высунулся из кабины шофёр.
Генка соскочил с колеса. Медвежонок, чтобы лучше видеть мальчика, поднялся на задние лапы, а передними упёрся в прутья.
Машина медленно, плавно покачиваясь на неровных местах, уходила всё дальше и дальше, а Генка ещё долго слышал приглушённый прощальный рёв. Он становился всё тише и тише…
Из цирка выносили какие-то ящики, свёрнутые в огромные грубы ковры, рабочие суетились, но мальчик никого не видел.
Он знал, что пора идти: всё равно в цирк его сейчас не возьмут. На этот счёт Григорий Захарович так и сказал: «Рановато. Главная твоя обязанность теперь — расти и учиться…» Отец с матерью сказали то же самое ещё раньше.
Если бы они знали, как трудно ожидать своего часа. Учиться он, конечно, будет как можно лучше и быстрее, это зависит от него самого, а по географии, если говорить о предметах, он теперь не отстанет, и тигров африканских с уссурийскими тоже не спутает.
Только растёт он очень медленно, почти незаметно; нужно ещё долго ждать, пока он станет совсем большим. Но всё равно терпения, чтобы вырасти, у него хватит.
