Жан Семпе - Никола и его друзья
Директор сказал, что мы сразу начнем репетировать, и мы очень обрадовались, потому что не надо будет идти на уроки. Мадемуазель Вандерблерг, учительница пения, стала с нами репетировать Марсельезу. Получалось вроде не очень здорово, но все же шуму было много. Правда, мы все время обгоняли старших. Они еще только «отряхивали его прах с наших ног…», а мы уже «ненавидели царский чертог».[4] Только Руфус пел «ля-ля-ля», потому что он не знал слов, а Альцест не пел вовсе, так как он жевал рогалик. Мадемуазель Вандерблерг изо всех сил махала руками, чтобы мы замолчали. И вместо того чтобы ругать старших, ведь это они отставали, она накинулась на нас, хотя мы были впереди. А так нечестно. И еще Руфус очень рассердил мадемуазель Вандерблерг. Он пел с закрытыми глазами и не увидел, что надо замолчать, а продолжал свое «ля-ля-ля». Тогда наша учительница поговорила с директором и с мадемуазель Вандерблерг, и директор сказал, что петь будут только старшие, а младшие просто делать вид, будто поют. Мы попробовали, и все очень хорошо получилось, только шуму было меньше. И директор сказал Альцесту, что вовсе незачем так гримасничать, когда делаешь вид, будто поешь. А тот ответил, что он вовсе не делал вид, будто поет, а жевал. И директор тяжело вздохнул.
— Ну хорошо, — сказал директор. — После Марсельезы должны выйти трое из младших классов. Он посмотрел на нас и выбрал Эда, Аньяна, первого ученика и любимчика учительницы, и меня.
— Жаль, что это не девочки, — сказал директор. — Они могли бы прийти в платьях цвета нашего флага, синем, белом и красном. А иногда им к волосам имеется в виду прикалывают цветные банты — это производит самое хорошее впечатление.
— Если к моим волосам приколют бант, я взбешусь, — сказал Эд.
Директор быстро повернул голову и посмотрел на него одним глазом, потому что так нахмурил брови, что другого почти не было видно.
— Что ты сказал? — спросил директор.
Тогда наша учительница очень быстро проговорила:
— Ничего, господин директор, он просто кашлянул.
— Да нет же, мадемуазель, — сказал Аньян, — я сам слышал, как он сказал…
Но учительница не дала ему договорить. Она сказала, что его никто не спрашивает.
— Вот именно, ябеда-корябеда, — сказал Эд. — Без тебя обойдутся.
Аньян заплакал и стал говорить, что его никто не любит, что он очень несчастен и хочет умереть, что он обо всем расскажет своему папе и тогда он нам покажет. Тут учительница сказала Эду, что ему никто не разрешал говорить. А директор провел рукой по лицу, как будто хотел его вытереть, и спросил у учительницы, закончила ли она свои переговоры и может ли он продолжать. Учительница сделалась вся красная и от этого очень красивая. Она почти такая же красивая, как моя мама, только у нас обычно красным делается папа.
— Ну хорошо, — сказал директор, — эти трое мальчиков должны подойти к господину министру и подарить ему цветы. Для репетиции мне нужно что-нибудь, похожее на букеты.
Бульон, наш воспитатель, сказал:
— Я кое-что придумал, господин директор. Сейчас я вернусь.
Он убежал и скоро вернулся с тремя метелками из больших перьев. Директор сначала немного удивился, но потом сказал, что ничего, для репетиции ими можно воспользоваться. Бульон дал нам, Эду, Аньяну и мне, по метелке.
— Итак, дети, — сказал директор, — предположим, что я господин министр. Вы должны подойти ко мне и преподнести цветы.
Мы сделали все, как сказал директор, и отдали ему метелки. Директор держал метелки в руках, но вдруг рассердился. Он посмотрел на Жоффруа и сказал:
— Вот вы там, сзади, я видел, что вы смеетесь. Я бы хотел, чтобы вы нам объяснили, что вам показалось таким смешным. Нам тоже хочется посмеяться.
— Я смеюсь над тем, что вы сказали, господин директор, — ответил Жоффруа. — Будет очень смешно, если приколоть банты к волосам Никола, Эда и этого любимчика-подхалимчика Аньяна.
— Хочешь в нос получить? — спросил Эд.
— Ага, — сказал я.
И Жоффруа мне как даст! Тут началась драка. Другие ребята тоже приняли в ней участие, все, кроме Аньяна. Он катался по полу и рыдал, что он не любимчик-подхалимчик, и что никто его не любит, и что его папа пожалуется министру. Директор махал тремя метелками и кричал:
— Прекратите, сейчас же прекратите!
Все бегали взад и вперед, а мадемуазель Вандерблерг упала в обморок. Просто жуть!
На другой день, когда приехал министр, все прошло очень даже хорошо. Правда, мы его не видели, потому что нас отправили в какой-то кабинет, и даже если бы министр захотел нас увидеть, он бы не смог, ведь дверь заперли на ключ.
И чего только не придумает наш директор!
Я курю
Я был в саду и ничего не делал. Потом пришел Альцест и спросил, чем я занимаюсь. Я ответил:
— Ничем.
Тогда Альцест сказал:
— Пошли со мной. Я тебе кое-что покажу. Вот будет потеха!
Я, конечно, сразу пошел. Мы с Альцестом дружим. Не помню, говорил ли я вам, что Альцест мой товарищ. Он очень толстый и все время что-нибудь жует. Но на этот раз он ничего не ел, а держал руку в кармане, и пока мы шли, то и дело оглядывался назад, словно проверял, не идут ли за нами.
— Так что ты мне покажешь, Альцест? — спросил я.
— Погоди, не сейчас, — ответил он. Наконец, когда мы завернули за угол, Альцест вынул из кармана толстенную сигару.
— Гляди, — сказал он, — она настоящая, не из шоколада. Он мог бы и не говорить, что она не из шоколада. Будь она из шоколада, Альцест не стал бы мне ее показывать, он бы ее давно съел.
Я был немного озадачен. Ведь Альцест сказал, что будет потеха.
— И что же мы будем делать с этой сигарой? — спросил я.
— Как это что? — ответил Альцест. — Мы ее будем курить, черт возьми!
Я не понял, что тут веселого. И конечно, это не понравилось бы маме и папе. Но Альцест сказал, что мама и папа, наверное, не запрещали мне курить сигару. Я подумал и должен был признаться, что мне запрещено рисовать на стенах моей комнаты, разговаривать за столом при гостях, пока они сами со мной не заговорят, наливать воду в ванну и пускать там кораблики, есть пирожные перед обедом, хлопать дверями, ковырять в носу, употреблять грубые слова. Но курить сигары мне ни разу не запрещали.
— Вот видишь, — сказал Альцест. — На всякий случай, чтобы не было неприятностей, надо найти укромное местечко, где нас никто не увидит и мы сможем спокойно покурить.
Я предложил пустырь за нашим домом. Папа туда никогда не ходит. Альцест сказал, что это я здорово придумал, и мы уже собирались перелезть через забор, как вдруг Альцест хлопнул себя по лбу.
— У тебя есть спички? — спросил он, и я ответил, что нет.
— Тьфу ты, — сказал Альцест, — как же мы закурим сигару?
Я предложил попросить огонька у какого-нибудь прохожего на улице. Один раз я видел, как это делал папа. Было очень интересно, потому что прохожий щелкал зажигалкой, а из-за ветра ничего не получалось. Тогда он дал папе свою сигарету, а папа прижал ее к своей, и сигарета прохожего вся измялась, и он был этим очень недоволен.
Но Альцест сказал, что я, наверно, с луны свалился. Никогда взрослый не даст нам прикурить, потому что мы еще маленькие. Жаль! Мне было бы интересно смять сигарету какого-нибудь прохожего нашей толстой сигарой.
— Может, купить спички в табачной лавке? — предложил я.
— А деньги у тебя есть? — спросил Альцест.
Я ответил, что можно устроить складчину, как в школе в конце года, когда мы собирали деньги на подарок учительнице. Альцест разозлился и сказал, что его доля — это сигара и по справедливости за спички должен платить я.
— А разве сигару ты купил? — спросил я.
— Нет, — ответил Альцест. — Я нашел ее в ящике папиного письменного стола. А мой папа сигар не курит, поэтому она ему не нужна, и он не заметит, что сигары больше нет.
— Раз ты не платил за сигару, значит, и я не должен платить за спички, — сказал я.
В конце концов я согласился купить спички, но только если Альцест пойдет со мной в табачную лавку. Я немножко боялся идти туда один.
Мы вошли в табачную лавку, и продавщица нас спросила:
— Что вам нужно, зайчики?
— Спички, — сказал я.
— Для наших пап, — добавил Альцест.
Но хитрость не удалась, потому что продавщица сразу что-то заподозрила и сказала, что со спичками играть нельзя, что она нам их не продаст и что мы хулиганы. Мне больше понравилось, когда она назвала нас с Альцестом зайчиками.
Мы вышли из лавки и не знали, что нам делать. До чего же трудно закурить сигару, если ты не взрослый!
— У меня двоюродный брат — бойскаут, — сказал Альцест. — Кажется, их обучают зажигать огонь без спичек. Надо просто потереть друг о друга два куска дерева. Будь мы бойскаутами, мы бы сумели закурить сигару.
