Екатерина Мурашова - Дверь, открытая всегда
Внезапно кто-то трогает Шпеня за плечо. Шпень оборачивается и видит перед собой Мотыля. Бледнеет, заученно приседает, кидается в сторону, но Мотыль цепко держит мальчишку за рукав и прикладывает палец к губам:
– Тихо, пацан, не бойся! Я тебе не сделаю ничего. Разговор есть.
– Какой у меня с тобой разговор! Вы ж меня убить хотели! – испуганно говорит Шпень, одновременно делая страшные глаза Сережке. Сережка ныряет под прилавок и оказывается почти рядом.
– Слушай, пацан, тут такое дело… – Мотыль явно подбирает слова. – Я это… вор, конечно, но на мокрое не подписывался… Короче, линять тебе надо отсюда. И пошустрее. Иначе Птица тебя достанет.
– А вы чего – разошлись, что ли?
– Вроде того. Но это неважно. Есть тебе, где схорониться-то?
– Да нет. У меня все тут, на рынке…
– А родственники какие? Подальше где-нибудь?
– Ты что, дядя? – Шпень выразительно крутит пальцем у виска. – Подумай сам: какие у беспризорника родственники?!
– А мамка где?
– Померла.
– Да… Дела… А ты тут чего, промышляешь, что ли? А живешь в той дыре?
– Ага! – Шпень почти совсем успокоился и даже улыбается Мотылю. – Тырю помаленьку, что плохо лежит.
– Так мы, получается, с тобой… У меня ведь тоже мамка рано померла. Бродяжил, как и ты. Пропал бы совсем, если бы дядя Петя в ученики не взял… А вот… Слушай, как тебя зовут-то?
– Шпень.
– Кличка, что ли?
– А то!
– Знаешь, Шпень, я вот что решил… Нельзя тебе здесь, убьют. Я тебя сейчас отведу к одному хорошему человеку. Схоронишься пока. Только ты уж там смотри…
– Да что я, дядя Мотыль, не понимаю, что ли?! – Шпень обиженно поднимает брови. – Я буду такой хороший-примерный, что вы даже удивитесь. И ничего без спросу брать не буду…
– А ты почем знаешь, как меня зовут?!
– Так запомнил же! Еще с того раза, когда вы меня…
– Ну ладно, ладно… Кто старое помянет… Пошли, что ли?
– Пошли!
Мотыль и Шпень направляются к выходу с рынка. Сережка возникает сзади, шипит прямо в ухо Шпендику:
– А мне-то что делать?!
– Иди сзади, – шепчет Шпень. – Проследишь, куда он меня повел. Потом жди рядом. Если через час не выйду и не дам знак, значит – все…
– Не дрейфь! – говорит Сережка. – Если что, мы тебя вытащим!
Серая, довольно чистенькая, но подчеркнуто казенная комната. За столом сидит спокойный, усталый человек, с созвучным комнате выражением лица. Перед ним, на жестком стуле – историк Георгий. Крутится, подпрыгивает, сверкает глазами, ломает длинные смуглые пальцы.
– Итак, после того, как все разошлись, вы вернулись, чтобы проверить, все ли в порядке?
– Да, я же сказал вам…
– Я уточняю. Время вы не заметили?
– Нет, я не смотрел на часы.
– Охранник утверждает, что видел вас приблизительно в 23.45. Это так?
– Я же сказал, что не смотрел время!
– Вы пробыли у вагона приблизительно пять минут, допили бутылку пива, которая была у вас с собой и ушли… Кстати, а зачем вы вообще приходили? Ведь вагон был заперт, охранник находился снаружи…
– Я нервничал, вы понимаете?! – Георгий почти кричит. – Я места себе не находил! Вы не историк, вам не понять! Такое бывает раз в жизни, вы понимаете? Найти такой раритет, и снова потерять его! Вах! Никогда не прощу себе! Ну представьте себе, что вот у вас, лично у вас был шанс раскрыть преступление века, и вы этот шанс упустили…
– Вы можете мне не верить, – спокойно возражает человек за столом. – Но я вовсе не мечтаю о том, чтобы на моей территории произошло преступление века. И, следовательно, совершенно не мечтаю о его раскрытии. Мне как-то и так хватает…
– Я же говорю – вы не понимаете! Я должен был остаться там и, как пес, спать на коврике возле ящиков. Тогда потир был бы цел…
– А что, там еще и коврик был? – с интересом спрашивает милиционер.
– Какой коврик? – удивляется Георгий.
– Ну, тот, на котором вы собирались спать? Как пес, по вашему же выражению?
– Вах! Ничего человек не понимает!
– Хорошо. Больше вы ничего не имеете мне сказать? Тогда распишитесь вот здесь… И здесь. До свидания. Если вспомните еще что-нибудь важное, заходите, не стесняйтесь.
– Но вы найдете его?!
– Сделаем все возможное, не беспокойтесь.
– А-а-а! – стонет Георгий, выходит, держась за голову руками.
Тот же милиционер и его коллега в этой же комнате пьют кофе с бубликами.
– Ну, чего там у тебя с этими, с историками? Есть что-нибудь?
– Да нет пока. Хотя я лично уверен, что, если эта штука вообще в Питер приехала, то ее спер кто-то из своих. Случайный человек туда никак попасть не мог.
– Так и кто же из них?
– Поразительно, но вне подозрений только старичок. Он, видишь ли, уже второй год из дома не выходит и даже по квартире передвигается с трудом. Впрочем, он вполне мог быть наводчиком. Практически все остальные прибегали туда поодиночке, уже после общего отбоя. Охранник видел троих, но он, по его признанию, два раза отлучался, так что…
– И ты думаешь…
– Наибольшие подозрения вызывает кавказец. Уж очень он за голову хватается. Переигрывает, по-моему.
– А зачем это вообще надо? В смысле кому она, кроме музеев, нужна?
– Деньги, как всегда, деньги. Штука, если она подлинная и если не врет старичок, безумно дорогая. Западные коллекционеры отвалят за нее кучу баксов, кто-то из наших историков забогатеет, свалит за рубеж и будет там жить припеваючи…
– А как же наука и все такое?
– Наукой, если у тебя есть деньги, можно где угодно заниматься в свое удовольствие. Ты думаешь, у этих историков зарплата большая?
– Даже думать не хочу…
– Ну вот. В этом смысле опять же подозрителен кавказец. Он всего три года здесь. Беженец из Абхазии. Фактически без прописки, без денег, все время под угрозой увольнения из института. Так что Россию ему любить особо не за что.
– Ну, а доказать… Найти…
– Не думаю. Таможню мы предупредили. Но, скорее всего, так все и повиснет. Если ее уже не продали, то уж наверняка спрятали в надежном месте. Это же умные, образованные люди, а не мелкие воришки-рекетиры: украл-отнял и тут же пошел гулять в ближайший ресторан…
– Да… Вот тебе и достояние республики…
– А-а… Первый раз, что ли! – милиционер безнадежно машет рукой.
Комната дяди Пети. Шпень сидит за столом и ест яичницу с салом и картошкой с огромной закопченной сковородки. Закусывает попеременно помидором и огурцом, которые макает в соль. Рядом стоит кружка с чаем и лежит надкусанный ломоть хлеба, щедро намазанный маслом. Дядя Петя прихлебывает пустой чай и наблюдает за мальчишкой с явным удовольствием. Мотыль стоит у окна.
– А что, Шпендик, ты, значит, совсем стихи сочинять не умеешь? – ласково спрашивает старик.
– Да что ты, дядь Петь, к нему пристал со своими стихами! – с досадой говорит Мотыль. – Он и в школе-то не учится…
– А вот это зря… Зря, Шпендик. Учение – оно свет. Не помню, кто сказал, но у нас в детской колонии имени Сухомлинского это изречение было написано на стенке во-от такими буквами. А я тогда, дурак, не внял, не учился. Вот теперь страдаю… А у тебя, Васятка, семья-то есть? Детки?
– Да какая, дядя Петя, у вора семья!
– Вот! То-то и оно! – дядя Петя наставительно поднимает корявый палец. Шпень замирает с ложкой во рту, внимательно наблюдает за стариком. – Завязывай, Васятка, пока не поздно. Начинай жить, а не то будешь вот как я… Старость пришла, а рядом – никого. И вспомнить, считай, нечего. Как воровал, гулял, да зону топтал? Все в одно слилось… Приходится вот стишки писать. Ты, небось, думаешь, чердак у дяди Пети поехал? А это я развлекаюсь так…
– Да не, я ничего… – смущенно говорит Мотыль. – Я вот, наоборот, мальчонку тебе привел, думал, может, ты его научишь чему… Как меня…
– Нет, Васятка! Не буду я его учить. И тебе не советую. Нечему нам с тобой его учить. Нынче такая жизнь пошла – сложная… Мы с тобой уже сами в ней ничего не понимаем. Завязал бы ты, пока не поздно…
– А я завяжу. Вот чашку эту продам, деньги возьму – и завяжу. Истинный крест, дядя Петя. Куплю ларек, буду пышки продавать… Больше всего с детства уважаю пышки с сахарной пудрой… Шпень, а ты пышки любишь?
– Дядя Мотыль, а разве чашка – у тебя?! – Шпень едва не подавился картошкой, с трудом проглотил, с хрустом откусил огурец. – Я думал, она у этого, у Птицы, осталась…
– Думал он! – Мотыль отвешивает мальчишке легкий подзатыльник. – Индюк тоже думал, а знаешь куда попал… Не твоего это ума дело…
Несколько минут все молчат. Шпень сосредоточенно доедает картошку и все остальное, думает. Потом аккуратно вытирает пальцы о край расстеленной на столе газеты. Поднимает взгляд.
– Сейчас пойду посуду вымою… Но только отчего же не моего? Ты ж, дядя Мотыль, на покупателя-то выхода не имеешь? На того, заграничного?
– А ты, шкет, имеешь, что ли?
– А у меня есть план.
– Да поди ты…
– Погоди, Васятка. Я ж тебе говорю, они – новое поколение, у них мозги по-другому устроены. Излагай, Шпендик.
