Наталья Евдокимова - Лето пахнет солью
И еще он думал, что нужно сделать, чтобы на чердак попадали безо всяких сложностей — но только когда сам Марк будет на чердаке, чтобы никого не пропустить. Еще лучше, если приходящие будут сразу приносить лошадей в подарок. Марк с этими его обсуждениями получался слегка коррумпированным. Я сказала ему это, и он улыбнулся — довольный слон, да и только. У Марка два передних зуба были разными: один только-только вылезал, а другой — такой вполне себе зуб-подросток. И вот поэтому Марк улыбался ну просто замечательно. И я это успевала отмечать. Но, стыд мне и позор, интереснее мне было, кто там находится сзади!
Я попыталась, как и прежде, отойти в сторону, но так можно наблюдать разве что за собой. А увидеть того, кого не знаешь… Марк все говорил, а я кивала, а потом уложила голову на плечо, чтобы невзначай так повернуться… Мол, что за муха меня кусает за спину? Для достоверности я даже провела по плечу рукой. Правда, ничего я так и не увидела — боялась смотреть долго. А потом, чтобы мои махинации остались незамеченными, почесала соленый нос, глянула в другую сторону…
В общем, я, видимо, прилично извертелась. Потому что Марк спросил:
— Ты, Динка, слушаешь вообще?
Я резко повернулась к Марку:
— А?! Да, конечно, слушаю!
Марк скис, поднялся, отряхнул с ног песок.
— Я искупаюсь, — кисло сказал он и, не дожидаясь моего ответа, побежал к морю.
Меня, взрослого в принципе человека, почему-то царапнула обида. Мог бы и позвать… И с одной стороны была обида, а с другой, с другой… С другой стороны… В общем, я повернулась к той, другой стороне, и стала смотреть ему в спину. Спина как спина. Но симпатичная. Я заметила, как он склонил голову на бок, незаметно так повернулся, как будто у него на спине муха… Смахнул невидимую муху рукой… Мне было бы смешно, если бы меня так не обжигало изнутри.
Глупо до невозможности.
Неконтролируемо до одурения.
Влюбленность — штука такая: вот голова была, а теперь ее нету. Был человек умным и разносторонним, а теперь — единонаправленный дурак. Нечасто — самокритичный.
А этот парень теперь сидел один: наверное, его родители (вроде бы он разговаривал с родителями) тоже ушли купаться.
Но не успел убежать Марк, как вернулись мои папа с мамой. Теперь их я слушала спиной. И, не скрываясь, буравила взглядом спину незнакомца. Папа и мама, как всегда, спорили.
— Никакая не холодная, — сказал, усаживаясь на коврик, папа. Стряхнул руки, и я поежилась от холодных капель.
— Х-х-х-холод-д-д-ная, — спорила мама.
— Ну какая там холодная? — возмущался папа. — У нас из-под крана и то холоднее.
— Х-х-холод-д-дная, но мор-р-рская… — тряслась от холода мама. — М-мор-р-рская — это хор-р-рошо…
— Кто ж спорит, — примирительно сказал папа.
— Вот-вот…
Ну все, спор закончен. Редкость, но бывает. Сейчас папе станет скучно и он переключится на меня.
— А ты чего отвернулась? — спросил меня папа.
— Море смотрю, — не отрываясь, сказала я.
— Море немного не там, — протестовал папа.
— Какая разница, — сказала я таким тоном, чтобы стало ясно — не мешайте, очень занята, решаются вопросы мировой важности.
Мне даже некогда смотреть на себя со стороны. Я и так знаю, что глупо выгляжу. Иногда можно так выглядеть. Родные, любимые люди! Дайте посмотреть в спину незнакомому парню, больше ни о чем вас не прошу! Я досмотрю, он уйдет, несколько дней я промучаюсь и снова стану более-менее нормальным человеком…
— А Марк где? — не унимался папа.
— Купается, — ответила я.
И тут в разговор вступила мама.
— Понимаешь, что произошло, — сказала она папе. — Дина нашла себе объект для разглядывания под стать возрасту, и мы ей мешаем. Ей мешал и Марк, хоть она к нему очень хорошо относится. Марк тоже к ней хорошо относится, а потому обиделся и ушел в соленое море. Сейчас он прибежит, оденется и пойдет домой. А Динка будет терзаться, но продолжать наблюдать за своим объектом. Хотя сейчас она сидит и скрипит зубами на то, что у нее такая проницательная мама, которая в этом случае лучше бы помолчала.
Я хотела злиться, но на последних словах улыбнулась. Папа возмутился:
— Придумываешь всё подряд. Какая тут проницательность? Никакой проницательностью тут и не пахнет.
Тут к нам вернулся Марк, спешно напялил одежду поверх мокрых плавок и пробубнил:
— Я домой, мне пора…
Папа сказал вслед уходящему Марку, что это чистой воды совпадение. Недовольный Марк ничего не понял и убежал. А я чувствовала себя редкой гадиной и продолжала смотреть в спину. А потом наковыряла в песке камешек и в эту спину бросила.
Он испуганно повернулся.
А мне, когда я уже бросала, хотелось зарыться в песок. То ли от стыда, то ли от страха, но точно — от скачков давления. Так что теперь я вполне понимаю страусов. Им нелегко. Вот представьте, бросил страус камень в другого незнакомого страуса — уже само по себе страшно. А дальше… Вдруг тот, в кого бросили, и не страус, а страусоподобный зверь? Или просто на страуса не похож. Или страус, но ужасный на вид. Прятаться, только прятаться! Но то ли голова у меня не так устроена, то ли песок неподходящий… И я просто бросила камушек. А он повернулся.
Это оказался вполне подходящий страус. То есть человек… Не хуже спины… Даже лучше…
Я сказала ему:
— Там… муха сидела, я сгоняла.
Да, он был классный, но совершенный наивняк! Может, это только вид у него был такой… Но ведь ребенок ребенком! Как будто это я — Карлсон, а он — Малыш. Всё из-за бровей. Они у него были жалостливо приподняты над переносицей. Такая особенность.
Славная до невозможности.
А потом он улыбнулся.
Нельзя допускать, чтобы люди мне улыбались! Потому что от улыбок я совсем таю. И он улыбался добродушно и по-свойски. Как будто мы тысячу лет знакомы.
— И как муха? — улыбнувшись, спросил он.
— Улетела, улетела! — успокоил его папа, а я грозно посмотрела в папину сторону. — Уж если человек берется сгонять насекомых, то будь добр терпи.
— Да я ничего, я терпеливый, — сказал наш новый знакомый.
И, раз мы все оказались такими терпеливыми, пришлось представляться. Его звали Максимом. Темноволосый, коротко постриженный, с жалостливыми бровями Максим. По-моему, хороший набор. Максим с моим папой пожали друг другу руки, и Максим кивнул мне — пойдем, мол, прогуляемся. И мы побрели вдоль берега. Я зашла по щиколотки в воду и разогнала резвящихся на своей глубине карапузов.
Потом смотрела в воду и улыбалась. Искоса поглядывала на Максима, он тоже улыбался. Только как-то хитро. Посмотрит на меня, улыбнется и отвернется, чтобы куда-то в другую сторону улыбаться. Ну и я тоже так стала делать. Получалось глупо, но весело.
Так, наверное, в нашем веселом молчании можно было бы море обойти вокруг по береговой линии. Если бы Максим не сказал, так же улыбаясь и качая головой:
— Ну ты вообще…
— Чего? — насторожилась я.
— Да так, — смутился Максим. — Вообще уже, говорю.
— Говори уже! — занервничала я.
Максим весело сказал:
— Чего-чего… Так смотрела, чуть спину всю не продырявила. До сих пор чешется… — и, сморщившись, почесал спину.
Я возмутилась:
— Это я чуть не продырявила?!
— Ну не я же, — ответил Максим и поднял глаза к небу, ну просто ангел во плоти.
Ну да, смотрела я на него… Неужели об этом надо так в открытую говорить? Как-то это нехорошо.
— Ну ты вообще, — надулась я.
— Сама вообще, — сказал радостный Максим. — Я это первый сказал.
Я случайно хихикнула. Потом мотнула ногой, брызнув водой на Максима. Он зашел в воду и стал на меня брызгаться. Я подбежала к нему и повалила в воду. И мы бултыхались, как маленькие, выкрикивая:
— А у тебя вид жалостливый! — это я, конечно же, крикнула.
— Не жалостливый, а добрый! А ты на мальчика похожа!
— Не на мальчика, а на Малыша!
— На малыша, говоришь? Тогда я буду звать тебя…
— Максим издевательски произнес. — Малышка!
Меня перекосило:
— Фу! Малышкой! Не надо!
Максим заливисто засмеялся, протянул мне руку и потащил на берег. Мы были родными людьми. Уселись на берегу, и я вдруг сказала:
— Ты мне понравился, вот я тебе в спину и смотрела.
И мне стало жарко оттого, что я так просто и, наверное, слишком быстро говорю об этом. И испугалась: что сейчас скажет Максим?
А он ответил:
— Ты мне тоже понравилась, но я же тебе в спину не смотрел.
— Еще бы ты смотрел мне в спину! — сказала я. — Если я к тебе не спиной сидела.
Максим промолчал, только кивнул. Потом взял меня за руку. Улыбнулся и сморщил нос. Показушник.
Шумело море, мы сидели вместе, и только тогда я сделала шаг назад, чтобы посмотреть на нас со стороны. Рядом со мной, там, в стороне, стоял кто-то маленький. Марк. Он отворачивался, не смотрел на нас с Максимом и разглядывал лошадку.
