Зоя Воскресенская - Консул
— Да, да. Я наблюдал за ним в бинокль, и, поверите, меня била лихорадка, — продолжал Петраков. — Я видел, как снаряды взламывали лед и люди в белых халатах исчезали в черной бездне, а лавина бойцов обходила полыньи, рвалась вперед. Какая-то сверхъестественная сила двигала этими людьми…
— Это были коммунисты и комсомольцы. — Ярков встал и стал шагать по кабинету. — Это все, что вы хотели сказать? — спросил он Петракова, который вскочил со стула и стоял навытяжку.
— Конец известен, — сказал Петраков. — Бойцы Ворошилова сбили замки с тюремных дверей, выпустили большевиков на свободу. Многие наши бросили оружие и стали сдаваться в плен, а мы подались в Финляндию.
— И это все? — повторил консул.
— Что касается мятежа, я рассказал все, что знал и видел, — недоуменно пожал плечами Петраков, — но вы, господин консул, знаете все лучше меня.
— Забыли одну существенную деталь. Прежде чем покинуть линкор, вы со своими сообщниками вскрыли пороховые погреба под орудийными башнями и заложили в картузы с порохом адские машины с часовым механизмом.
— Да, — сник Петраков, — и это вы знаете?
— Это стало уже достоянием истории. Но я ждал, что вы расскажете об этом сами. Вы же хотели как на исповеди?.. Садитесь, садитесь.
— Забыл, забыл. Я делал это по приказу генерала Козловского. Он получил эти механизмы из Финляндии от немцев.
Петраков сидел на стуле согнувшись пополам и потирал виски.
— Что я еще забыл сказать? Да, я избил Нагнибеду, когда заталкивал его в тюремную камеру, ударил его рукояткой нагана по голове, а он выбил мне два зуба.
Ярков вдруг рассмеялся.
— Итак, расквитались?.. А что вы делали здесь, в эмиграции?
— Сначала мы организовывали какие-то союзы, братства, землячества, но все они распадались. Гражданская война в России закончилась. Надежды на возвращение, на изменение советского строя постепенно угасали. Я отошел от политики, освоил нехитрое дело маляра и с тех пор зарабатываю себе на существование честным путем. Именно существую, а не живу. И ничего впереди мне не светит. Два года назад женился на финке. Мартой ее зовут. Ее отец похоронен в братской могиле финских революционеров. Поэтому понятно, на чьей она стороне. Она убедила меня подать заявление о приеме в советское гражданство и рассказать в консульстве всю правду о себе. Марта хочет, чтобы у нашего ребенка был советский паспорт. Но будет ли он? — тяжело вздохнул Петраков. — Сейчас послушал себя со стороны, и нет мне прощения. Узнай об этом Нагнибеда, он бы первый подал голос против моего приема в советское гражданство. Такое не забывается.
— Вы разве не усвоили до сих пор, что большевики не мстительны? — сказал Ярков. — Это не наше оружие. Если человек идет к нам с честными намерениями, мы никогда его не оттолкнем. И вопрос о вашем гражданстве будут решать не я и не Нагнибеда, а Президиум Верховного Совета СССР. Пишите заявление и подробную автобиографию.
Оба встали.
— Спасибо, господин консул, за откровенный разговор. Что бы ни случилось, но после этой исповеди я чувствую себя свободнее, чище. И, кстати, вам не приходилось встречать Нагнибеду?
— Нет, не приходилось, — сухо ответил Ярков.
Петраков ушел.
Ярков снял дымчатые очки, положил их на стол, зажмурил глаза. "Не узнал, — подумал он. — Конечно, я был тогда кудрявый, молодой, а сейчас лысый. Был Нагнибеда. Стал Ярковым. Не хотел носить отцовскую горестную фамилию, сменил ее на материнскую. Вот, действительно, тесен мир! Надо же встретиться…" — И воспоминания нахлынули и воскресили прошлое.
Кронштадтский мятеж! Народ потерял в войне лучших своих сынов. Обеднел питерский пролетариат. На смену кадровым рабочим пришли случайные люди, вернувшиеся с фронтов солдаты, бывшие крестьяне, не знавшие, что такое пролетарская дисциплина, солидарность. Волынили. Устраивали забастовки. Партия бережно распределяла коммунистов на самые решающие участки гражданской войны, хозяйственной работы. Петраков правильно сказал, что тогда набирали на флот "по вольному найму". Шла туда всякая шантрапа, деклассированный элемент. И всю эту неорганизованную, одичавшую массу надо было перевоспитать, зарядить, сплотить. Петроградский комитет послал большевика Нагнибеду, пришедшего с фронта, в Кронштадт на линкор "Петропавловск" с заданием создать на линкоре экипаж, достойный звания моряков революционного Балтийского флота. Пришел в самую заваруху. Петраков, перепоясанный пулеметными лентами, бегал как бешеный… Да, он запер его, Нагнибеду, в корабельную тюрьму. И ударил рукояткой нагана по голове, и Ярков тоже в долгу не остался.
В корабельную тюремную камеру, которая едва вмещала двадцать человек, набилось около восьмидесяти. Не только лежать — сидеть было негде. Отдыхая от многочасового стояния, сидели на полу по очереди. И умудрились выпускать рукописную стенную газету "Тюремный луч коммунара" и копии ее через оставшихся верными Советской власти матросов передавали в другие камеры, в морскую следственную тюрьму. Восемнадцать дней продержали взаперти, впроголодь. Угрожали "пустить в расход". Не успели. 17 марта узники услышали артиллерийскую стрельбу, поняли, что это коммунисты идут по льду под адским огнем. Понимали также, что артиллерийские залпы со стен Кронштадта уничтожают людей не столько осколками, сколько пускают на дно залива. И вот загремели засовы. Бойцы, в белых халатах, в буденовках, радостно объявили: "Вы свободны, товарищи! Выходите, нужна ваша подмога". Матросы кидали за борт офицеров и обезвреживали взрывчатку, заложенную в пороховые погреба под орудийные башни.
Он, Нагнибеда, передал тогда Петроградскому комитету обороны радиограмму с просьбой прекратить огонь по линкорам, на которых уже восстановлена Советская власть.
А потом Клим Ворошилов собрал коммунистов Кронштадта и сказал, что их поведение в тюрьме было "достойно восхищения". Он рассказал, что в Москве закончился X съезд партии, который принял важное решение о введении сельскохозяйственного налога вместо принудительной продразверстки. Теперь крестьянин будет заинтересован засевать землю. А когда на съезде выступил Владимир Ильич Ленин и сообщил о кронштадтских событиях, все делегаты, как один, изъявили готовность ехать на подавление мятежа. Съезд решил послать в Кронштадт треть делегатов. Их возглавил Ворошилов. Все гости съезда, в том числе иностранные коммунисты, записались добровольцами. Финский коммунист Тойво Антикайнен в головном отряде ворвался в крепость. Это он со своими товарищами взламывал двери тюремных камер и выпускал на волю большевиков. "Эх, если бы я мог теперь отплатить ему тем же! — подумал Ярков. — Я отсидел в камере восемнадцать суток. Тойво находится в заключении уже три года. Какое это было бы счастье — отпереть дверь камеры Антикайнена и сказать: "Выходи, Тойво, ты свободен", — размечтался Ярков.
…Марта сидела у окна и шила своему будущему первенцу приданое. Андрей ждет сына, а она хочет дочку. Успеет ли Андрей вырастить ребенка? Он почти в два раза старше Марты. Ей двадцать два, а Андрею сорок два. И как это случилось, что она вышла за него замуж? Марта работала официанткой в пивной. Андрей часто заглядывал туда. Марта знала, что ему нужно подать кружку пива и пяток сосисок. Приходил он всегда после работы, перемазанный краской. Однажды, когда Марта поставила перед ним кружку пива, он положил на ее руку свою, жесткую, шершавую. Марта сердито отдернула и вытерла пальцы о фартук. Но в следующий раз он снова зажал ее руку в своей и пригласил вечером пойти в кино. И Марта согласилась, сама не знает, почему. А потом заглянула к нему в крохотную квартиру старого холостяка, пропахшую табаком, масляной краской, неуютную, холодную. Навела порядок, постирала ему белье, повесила на окна занавески, застелила тахту, на которой он спал, домотканым покрывалом. Оба были одинокими. Марта за два года до этого похоронила мать, а отца не помнит. Ей было три года, когда ее отца расстреляли за участие в революции. Марта была некрасива и замкнута. Не думала когда-нибудь обзавестись семьей. Помогала товарищам отца, прятала нелегальную литературу, считала себя членом Коммунистической партии. И не знала она, что Андрей был заодно с теми, кто расстрелял ее отца. Узнала об этом позже, когда стала женой Петракова. Коли знала бы раньше, то отвергла бы его. Но однажды ночью он рассказал о себе все, осуждая себя, ненавидя свое прошлое, сказал, что мечтает получить советский паспорт, но едва ли ему простят прошлое. Марта уговорила пойти в советское консульство, рассказать о себе все-все, как на исповеди. И вот он решился.
Тень Андрея упала на белую распашонку. Марта отложила в сторону шитье и поспешила мужу навстречу.
— Ну как? — заглянула она ему в глаза и увидела их ясными, добрыми и помолодевшими. — Исповедался?
