Леена Крун - В одежде человека
Во сне я снова был в парке и спал под деревом. И снова туда пришел полицейский в синей форме и схватил меня за шиворот. Он грозил, что упечет меня за решетку, если я сию же минуту не скажу ему, сколько в году секунд.
— Пощадите меня, — умолял я. — Я не умею как следует считать. Год — это так много, а я очень устал.
Но он не слушал и все сильнее тряс меня за шиворот. Пришлось открыть глаза, и только тут я увидел, что лежу не в парке, а на холодных ступеньках оперного театра. Надо мной склонился человек и пытается меня разбудить. К счастью, синей формы на нем не было. Над головой уже вовсю светило солнце.
— Молодой человек, здесь нельзя спать.
Спать нигде нельзя, это я уже стал понемногу понимать. Я протер глаза и с трудом поднялся. Человек, разбудивший меня, показался мне знакомым. Правильно! Он стоял тогда у дверей и проверял билеты, охраняя вход в сердце оперы.
— Что вы здесь делаете? — с подозрением спросил он. — Это не самое подходящее место для сна.
— Я ищу работу.
— Вы что, безработный тенор? — усмехнулся он.
Да уж, как меня только не называли за эти несколько дней, которые я провел среди людей: и бродягой, и чудовищем, а теперь еще и тенором. Я уже был готов обидеться.
— Уж лучше быть безработным тенором, чем рвать билетики при входе, — ответил я. Хотя, откровенно говоря, даже понятия не имел, чем занимается тенор.
— Каждому свое, — задумчиво произнес мужчина. — К тому же я не только проверяю билеты. По окончании спектакля смотрю, все ли вышли из зала, потом закрываю двери, а утром первым их открываю.
— У вас длинный рабочий день.
— Нас было двое, но у моего напарника врачи обнаружили грыжу, и теперь он не может работать. А на его место так пока никого и не нашли. Кто ж пойдет на такую маленькую зарплату?
— А могу я попробовать?
— Вы? Но ведь вы же поете?
— Ну, иногда для разнообразия можно и билетики поотрывать.
Так я стал младшим помощником контролера в оперном театре. СНК и ВР. Что означало «специалист низшей категории» и «временно».
У меня снова была работа, а значит, я сделал еще один шаг на пути к тому, чтобы стать человеком. Мне выдали форму брусничного цвета, украшенную впереди двумя рядами золотистых пуговиц. Я научился быстро и ловко отрывать корешки билетов и вскоре уже без труда различал в толпе тех, кто пытается пройти «зайцем». Чаще всего это были скромно одетые молодые люди. Я узнавал их, но делал вид, что не замечаю преступных намерений. Более того, я даже специально отворачивался, чтобы они могли без труда прошмыгнуть мимо меня, и всегда не глядя разрывал протянутые мне поддельные билеты. Я был просто уверен, что среди них, и только среди них, а не среди зрителей первого ряда и частных лож, есть подлинные ценители и поклонники искусства.
Я был просто в восхищении от оперной примадонны Ля Самбины, которая изредка одаривала меня снисходительным кивком, но чаще проходила, не обращая на меня никакого внимания, лишь оставляя позади себя чудесный цветочный аромат. Иногда сквозь неплотно прикрытую дверь мне даже удавалось подсмотреть, как она репетирует. Я мог видеть, как маленькие балерины в костюмах бабочек грациозно тянут вверх ножку или как смешно распевается хор.
Теперь я не был бродягой, но до первой зарплаты продолжал жить под лодкой. Получив деньги, сразу же снял вот эту квартирку. О том, что она сдается, мне рассказал один из хористов. Хозяйка квартиры, госпожа Капио, оказалась его тетей и любезно согласилась мне ее сдать.
Жизнь понемногу стала налаживаться, но о переезде в город всей моей семьи не могло пока быть и речи. Жалованье было таким скромным, что его с трудом хватало на аренду квартиры, покупку необходимой одежды и ежедневную порцию салаки. Впрочем, я стараюсь приучить себя и к вашей еде, потому что бывают ситуации, когда мне приходится обедать в обществе других людей. А я успел заметить, что сырая рыба вызывает у многих отвращение. Я не ем мяса, но зато мне очень нравится кофе. Правда, я так и не научился пить его горячим, и мне приходится долго помешивать его ложечкой или дуть, прежде чем проглотить.
У меня появилась возможность послушать и другие оперы, но ни одна из них не нравится мне так, как «Волшебная флейта». Я узнал, что такое тенор, либретто и речитатив. Иногда по вечерам, выключая свет в зале и коридорах, я сам пробовал петь. Однажды я даже отважился забраться на сцену и, подражая герою оперетты, пропел песенку собственного сочинения:
Я танцую и пою, словно птица в вышине,
И кафтаны не мешают, хоть и много их на мне.
Золоченые одежки, элегантные вполне,
Но сидят на мне, наверно, как подпруга на свинье.
Неожиданно из темноты зрительного зала, оттуда, где горела красная табличка с надписью «выход», послышались громкие аплодисменты.
— А у вас хороший голос, — сказал кто-то. — Не хотите ли попробовать петь в хоре?
Это был руководитель хора, его жена забыла в зале свою меховую накидку, за которой он вернулся. Он нашел накидку, а заодно и меня. Так я начал петь в группе теноров в последнем ряду.
— Боюсь, солировать вам никогда не придется, — сокрушался он. — Голос у вас замечательный, но герой-любовник из вас не выйдет. Фигура, большой нос, короткие ноги… Ну, вы понимаете.
Конечно, я все понимал. Люди считали меня малопривлекательным, хотя в свое время я был одним из самых красивых молодых пеликанов на всем побережье. Но коли уж я затеял эту игру, мне приходилось принимать ее правила.
Сначала я совсем не разбирался в нотах и пел только на слух, повторяя слова вслед за другими хористами. Я все время боялся, что кто-нибудь заметит мою безграмотность. Но постепенно я понял, что все эти крючочки на бумаге подчиняются строгим правилам: чем выше на строчках располагались черные точечки, тем выше мы пели, и наоборот. Так и получилось, что я выучил нотную грамоту раньше, чем буквы.
Зарплата в хоре тоже была крошечной, и вскоре я стал подумывать о дополнительном заработке. Когда руководитель сказал, что я не гожусь в солисты, поначалу я расстроился, но потом решил, что могу попробовать петь где-нибудь еще. Ведь я не просто умел хорошо петь, а сам сочинял песни, и, по-моему, неплохо. Я подумал, что, возможно, найдутся люди, готовые заплатить за то, чтобы послушать, как я пою.
Так и вышло. Я стал дважды в неделю петь по вечерам в одном ресторане. Хозяин ресторана попросил исполнять побольше смешных песен, и я их специально для этого написал. Многие из них не имели никакого смысла, но публике нравились.
В ресторане у меня появился свой аккомпаниатор, пианист Унтамола, с которым мы вскоре подружились. Тщедушный старик Унтамола страшно много курит, все руки у него в бородавках, но это не мешает ему великолепно играть на пианино — он настоящий артист. Когда я спел ему свою первую песню, Унтамола сказал, что я тоже настоящий артист. Это была колыбельная, я тебе ее тоже обязательно спою, но чуть позже. А вот песенка про индюшку ему не понравилась, но зато она стала настоящим хитом в ресторане:
Кухарке помочь захотела Индюшка
И перья себе ощипала.
«Теперь поплотнее набейте мне брюшко» —
Довольная птица сказала.
Но рисом, грибами и сладким изюмом
Никто не набил простодушную.
Кухарка все утро истошно кричала:
«Индюшка-то наша — бэушная!»
Каждый раз, когда я пел «Индюшку», Унтамола становился мрачнее тучи и нарочно фальшивил в знак протеста. Я же делал вид, что ничего не замечаю, и продолжал петь. Но стоило мне начать другую песню, как старик сразу менялся.
Так моя жизнь постепенно наладилась. Уже скоро год, как я живу среди людей. У меня есть квартира и работа, появились даже друзья — Унтамола, а теперь и вы. И хотя мое теперешнее положение позволяет перевезти сюда семью, я все же пока не решаюсь. Меня терзают сомнения: стоит ли. Не будет ли это ошибкой? Мои дети наверняка уже выросли и не помнят ни меня, ни моей затеи с переездом.
Много ночей я провел, расхаживая взад и вперед по тесным комнатам и размышляя о своей жизни. Не раз я уже был готов все бросить и вернуться обратно к родным берегам, но какая-то неведомая сила — любопытство, привычка или упрямство — заставляет меня каждый раз возвращаться в ванну, где я сплю.
Я стал человеком, в этом все дело. Я превратился в настоящего человека, и случилось это гораздо быстрее, чем я мог себе вообразить. Здесь, в городе, у меня есть то, без чего мне сложно теперь себя представить и от чего невозможно отказаться.
Например, опера. Разве есть там, на берегу, среди гранитных утесов или камышовых заводей, опера? Нет! Ничего подобного там нет. Конечно, есть искусные исполнители свиста и трелей, а еще там кричат чайки и крякают утки, там поет ветер, шумит море и журчит ручей.
