Мухаммед Теймур - Место на земле
Я, наверное, никогда не забуду выражения его лица. Он был очень смешон в своей растерянности. Но вот наконец вопрос о сковородке был выяснен. Судья ловко перешел к существу вопроса — к избиению жены…
Когда мы приговорили подсудимого к шести месяцам тюрьмы, он был настолько озадачен, что даже не ответил на вопрос прокурора относительно крышки для сковородки. Стражник тронул его за плечо, предлагая следовать за ним. Подсудимый обернулся, его глаза встретились с глазами адвоката. Они посмотрели друг на друга совсем как два барана.
Визирь Джафар
Перевод А. Султанова
(Из воспоминаний следователя)Когда-то я служил следователем прокуратуры в одном из провинциальных городов Египта. Пожалуй, никто так не досаждал мне и не отравлял мне жизнь, как сам окружной прокурор. Этот человек не знал иных страстей, кроме курения кальяна и издевательства над людьми. Делать людям зло было его второй натурой. Причем я говорю сейчас только о том, как проявлялась эта привычка в его личной жизни, и не касаюсь вовсе сферы его служебной деятельности, где он, возможно, еще мог бы оправдать свое самодурство «долгом службы». В течение всего следствия он мучил подсудимых голодом и жаждой, всячески мешал их оправданию, постоянно старался сбить с толку защиту. Если его жертва — подсудимый запутывался в каверзной формулировке «законных» вопросов, уместных и неуместных, он наслаждался этим с отвратительным садизмом. В его служебной практике все это было в порядке вещей. Но я сейчас говорю не об этой стороне его деятельности, а имею в виду только его зверское отношение к нам, к своим помощникам, к подчиненным из своего же собственного аппарата. При этом он издевался лишь над теми из нас, кто не имел поддержки у высшего начальства. Зато он создал самые благоприятные условия тем из своих подчиненных, кто состоял в родственных отношениях с лицами, власть имущими, и, освобождая их от всей черновой работы, перекладывал ее на нас, «беспризорных» и «слабых», вроде меня.
У меня не было «руки» в министерстве, и потому я мог рассчитывать только на собственный горб и упорный труд. Мне прокурор даже не давал высыпаться, посылая по ночам составлять протоколы всяких незначительных «происшествий», вроде мелких пожаров, хотя это входило в основные обязанности местных полицейских властей, а не следователей прокуратуры. Не было никакой надежды даже по выходным и праздничным дням получить у него разрешение на выезд для отдыха куда-нибудь за пределы города. Впрочем, один раз он разрешил мне провести вечер в Александрии, на берегу моря, но я до сих пор не могу понять, как он на это решился. Не иначе, как он был очень рассеян в этот день и я застал его врасплох. Покуривая свой кальян, на мой вопрос об отлучке на выходной день он буркнул:
— Утром быть здесь!
Я заверил его, что хочу отлучиться именно только на одну ночь.
Я любил симфоническую музыку, а в тот вечер в Александрии, в казино «Сан-Стефано», должен был выступать симфонический оркестр. В программе был Бетховен. Я горел желанием попасть на концерт. Ведь здесь, в глуши, среди невежественных коллег, идиотизма провинциальной жизни и атмосферы преступлений, я был лишен всяких возможностей наслаждаться прелестями изящного искусства. И вдруг такое счастье — симфонический концерт! Но не тут-то было! Только я приехал в Александрию, прокурор, который, возможно, накурился кальяна, а теперь очнулся, позвонил в канцелярию александрийского губернаторства и велел мне передать, чтобы я немедленно вернулся «любым поездом, пусть даже очередным товарным, для срочного следствия по делу имевших место демонстраций». Я вынужден был вернуться в ту же ночь и, конечно, обнаружил, что никаких демонстраций не было. В полицейском участке меня заверили, что в городе не случилось никаких происшествий. Я понял, что прокурор просто-напросто хотел помучить меня — ему это доставляло удовольствие.
Один за одним шли нудные, скучные дни. Лето в этот год выдалось особенно жаркое. В самый разгар его в наш город на гастроли приехала из Каира театральная труппа, возглавляемая моим старым знакомым артистом и режиссером Омаром-эфенди. Я хорошо знал и ценил его талант еще с тех пор, как он поставил на сцене театра Аккаши мою первую пьесу. Помню, радости моей не было границ — ведь я был новичок и это была моя пробная работа.
Я горел желанием вновь увидеться со старым другом Омаром-эфенди, посмотреть спектакль его труппы и потому хотел в тот же вечер пойти в театр. Вернувшись домой и пообедав, я решил лечь и хорошенько выспаться перед театром. Стояла невыносимая жара, а весь предыдущий день и всю ночь я провел за расследованием многочисленных дел и был сильно утомлен. Поэтому я сразу же заснул. Но вскоре я проснулся от сильного стука в дверь моей квартиры. Прокурор прислал за мной стражника, требуя, чтобы я немедленно явился к нему. Полусонный и раздраженный, вскочил я с постели:
— Требует немедленно? В такой ранний час? В чем дело?
Вытирая рукавом вспотевшее лицо, стражник ответил:
— Ей-богу, не знаю!
Я взглянул на часы: только три часа пополудни. Что нужно от меня этому человеку в самое жаркое время дня? Я знал, что наш прокурор не имел обыкновения спать после обеда. Он проводил это время за чашкой кофе и кальяном. Стражник сообщил мне, что прокурор уже благополучно кончил «принимать» кофе, выкурил свой кальян, явился в прокуратуру и, разбудив стражников, только что расположившихся на отдых, велел им вызвать из квартир всех писарей прокуратуры и стал каждому выдумывать занятие, чтобы лишить их послеобеденного отдыха в такую жару.
Поразмыслив мгновение и взглянув еще раз на стоящего передо мною утомленного и истекающего потом беднягу стражника, только что покрывшего порядочное расстояние от прокуратуры до моей квартиры на окраине города, я промолвил:
— Как там, на улице? Жара, наверное?
— Сущий ад! — ответил стражник.
Тогда я указал ему на прохладный коридор своей квартиры:
— Присядь там, в холодке, отдохни немного. А вон в баке холодная вода.
— Премного благодарен, о бей! Да пошлет бог в твой дом несметные богатства! — выпалил обрадованный стражник.
Оставив его в коридоре, я вернулся к себе в комнату, завалился на постель, закрыл глаза и снова заснул глубоким сном. Прошло, должно быть, около получаса, как меня снова разбудил сильный стук. У двери стоял присланный прокурором второй стражник с тем же поручением. Не дав ему отдышаться, я сразу спросил:
— Как там, на улице? Жарко?
— Не спрашивайте, сущее пекло!
Я и ему указал на прохладный коридор:
— Садись, отдохни со своим приятелем. Холодной воды выпей!
Пока он от души благодарил меня, я уже вернулся в свою комнату, лег на постель и снова заснул как ни в чем не бывало.
Не знаю, сколько прошло времени… может быть, еще полчаса. Я вновь проснулся от настойчивого стука в дверь. Пришел еще один стражник. Выйдя из комнаты, я обратился к нему с тем же вопросом:
— Как там на улице? Все еще жарко?
— Убийственная жара, — еле выговорил третий стражник. Это был пожилой уже человек, от усталости он еле держался на ногах и стоял, опершись о косяк двери.
Указав на коридор, я и ему предложил отдохнуть в прохладе вместе с двумя своими коллегами, а сам снова ушел в комнату и снова лег в постель. Но на этот раз мне было не до сна. Я стал соображать: у прокурора три стражника. Все они здесь, и ни один из них скоро не вернется. Что же дальше? Одно из двух: или он пришлет за мной весь отряд городской полиций, или нагрянет сам. Оба варианта сулят неприятные последствия. Где же выход? Выход надо найти достойный! И тут я вскочил с постели, быстро оделся, вышел в коридор и сказал стражникам:
— Чувствуйте себя как дома. Отдохните как следует и, если боитесь кары, не возвращайтесь в прокуратуру часов до пяти, пока жара не спадет. А если придут и спросят, в чем дело, отвечайте, что вы меня дома не застали и ожидаете моего возвращения.
* * *
Выйдя из дома, я сказал себе: «Раз уж я поднял знамя восстания, то буду проводить время, как мне заблагорассудится и не менее десяти часов подряд. Теперь он не знает, где я. Сбежав из квартиры, я не оставил адреса. Значит, я свободен! О, как сладостны часы свободы! Пусть даже краткие часы! Как приятно прогуляться, когда следом не идет стражник или курьер прокуратуры! Теперь, как в прежние времена, я смогу снова приобщиться к искусству. Пойду сегодня в театр, туда, где не будет прокурора. Ведь он никогда не посещает зрелища, он всей душой ненавидит искусство. Разве он пойдет в театр! Нет, он просидит в кафе и будет тянуть свой кальян весь вечер. А я пока поброжу по городу. В любом кафе меня могут найти, но никому не придет в голову разыскивать меня среди городской толпы…»
