Софья Могилевская - Гори, наш костёр!
Васе было приятно, что старший вожатый лагеря при всех похвалил их отряд, а про Таню сказал: «Молодец!» Но Вася, конечно, и виду не показал, что ему это приятно. Напротив, буркнув себе что-то под нос, он отвернулся и стал смотреть в ту сторону, откуда вот-вот должны были показаться заводские автобусы.
И вот наконец они выехали из-за поворота дороги. Сперва один. Потом второй. Потом третий. Не успели они остановиться перед лагерными воротами, как дверцы их распахнулись и стали вылезать папы и мамы, дедушки и бабушки. Все со свёртками, чемоданчиками, сумками, пакетами…
Таня хотела со своими ребятами устроить родителям торжественную встречу. Накануне вечером они разучили, как построиться, как хором сказать: «Добро пожаловать, дорогие гости!»
Но куда там! До того ли сейчас было!
Не успела Таня оглянуться, как Васька уже сорвался с места.
— Папка, я тут! — кричал он ликующим голосом, кинувшись навстречу крупному человеку, немного нескладному, немного хмурому, очень похожему на Ваську, когда Васька станет взрослым.
А Гриша, увидав своих маму и папу, весь залился счастливым румянцем и, с виноватым видом глянув на Таню и не спросив разрешения, тоже побежал к ним.
Обе Сони, щебеча и перегоняя друг дружку, повисли на шее у своих мам.
Игорёк запищал тоненько-тоненько:
— Бабушка! Бабулечка!
Он вырвал у Тани свою руку и засеменил, засеменил к своей бабушке, маленькой круглой старушке в белом платке.
Только к толстой Люсе никто не приехал. Она было распустила губы и приготовилась зареветь, но в этот момент из дверцы третьего автобуса показалась сперва туго набитая сумка, потом рука, которая держала эту сумку. Затем появилась вторая, тоже очень набитая сумка, затем вторая рука, и наконец сама владелица этих двух сумок, толстая женщина в цветастом платье, точь-в-точь с такими же голубыми глазами, как у Люси.
— Мама! — басом воскликнула Люся и побежала к своей маме.
А та, спустившись по автобусной лесенке со своими двумя сумками, сказала:
— Фу, какая жарища! — и стала целовать Люсю.
Люсины сласти
В общем, это был очень хороший день!
Дети водили своих родных по всему лагерю. Показывали всё, что в нём было: и новый стадион, недавно законченный, и клуб, и небольшую столярную мастерскую, в которой работали старшие пионеры. Водили на огород, на речку, в лес, на большой зелёный луг. Устроили для них концерт, где пели, плясали, говорили стихи.
Потом гостей напоили чаем с пирогами, испечёнными по этому случаю лагерным поваром Настасьей Ивановной. А перед самым ужином, попрощавшись, проводили их к автобусам, которые терпеливо стояли на полянке перед воротами.
После ужина, вернувшись на свою терраску, ребята принялись сами угощаться и угощать Таню гостинцами, привезёнными им родителями.
Конечно, больше всего сластей оказалось у Люси. Её мама привезла столько, что Люсины сласти не поместились в её тумбочке, и Люся, завернув их в газету, сперва положила себе под подушку, а когда Таня не позволила, сунула под кровать.
— А тебе чего привезли? — спросил Васька у Гриши. — Мне фруктовых конфет и зефирки!
— А мне пастилы. И ещё яблок. И ещё печенье, — ответил Гриша.
— А мне ещё вон такой мешок пряников! — похвалился Вася и показал руками, какой большой мешок пряников ему привезли.
Гриша вздохнул:
— А мне пряников не привезли. Я их люблю.
— А давай так, — сразу придумал Васька: — ты меня будешь угощать своим, а я тебя своим!
— Давай, — охотно согласился Гриша.
Но Вася уже загорелся новой выдумкой.
— Нет, лучше так! — закричал он, теперь уже обращаясь не к одному Грише, а ко всем ребятам и радуясь этой новой выдумке. — Лучше давайте так: сядем все за наш террасный стол и будем все, весь пятый отряд, угощать друг дружку. Давайте?
Всем это понравилось. Все закричали:
— Ладно! Давайте!
— А если так, — спросила Таня, — все ваши гостинцы сложим на столе, и всё у нас станет общим. Согласны? Это будет ещё интереснее…
Все, конечно, были согласны, и это действительно оказалось очень интересно! В одну минуту стол был завален конфетами, печеньем, яблоками, пряниками. Получилась целая гора сластей. Все всё принесли. Никто ничего не пожалел.
Лишь одна Люся сидела в сторонке, будто её это не касается, будто она не в пятом отряде, а совсем посторонняя девочка.
— А ты что же? — спросила у неё Таня.
— Не хочу, — ответила Люся и отвернулась. — У меня и так мало.
— Мало? — изумившись, переспросила Таня.
— У-у, жадная какая! — с возмущением крикнул Васька. — Она просто жалеет…
— Не жалею, а у меня мало, — твердила Люся.
Она ещё больше надула губы.
— Значит, у тебя мало… — как бы в раздумье протянула Таня. — Вот оно что… Ну, раз у тебя мало, мы с тобой поделимся. Правда, ребята?
Гриша с удивлением посмотрел на Таню. Что она, шутит, что ли? Да ведь у Люськи полным-полна тумбочка!
Но Васе очень понравилось, что они будут делиться с Люсей, хотя у неё больше, чем у всех. Так ей и надо! Пусть не жадничает. И он с весёлым ехидством закричал:
— Правда, правда! Поделимся с Люсей! Ведь у неё нет ни одной конфетины… Бедная, поделимся с ней!
Тут и Гриша, который не любил перечить Тане, а тем более Васе, крикнул:
— Иди, иди, ешь, Люся, раз у тебя мало. Нам не жалко…
И все наперебой принялись звать и приглашать Люсю угоститься от их общих сластей.
Тогда — этого уж никто не ждал — Люся вдруг громко, в голос заревела. Слёзы лились у неё потоком, и сквозь слёзы она принялась просить, чтобы они её не угощали, что у неё своих конфет много, и что она, пожалуйста, свои принесёт сейчас на терраску, и пусть они тоже станут общими… Ей ничего не жалко — ни печенья, ни яблок, ни коржиков, которые ей напекла мама и которые очень вкусные, даже вкуснее всех конфет…
— Нет, нет, — сказала Таня, — ничего нам не надо. Зачем же, раз у тебя так мало…
— У меня много… — рыдала Люся. — У меня в тумбочку не влезло…
Долго Люсе пришлось плакать, просить, прежде чем ей разрешили принести на терраску свои сласти.
Летние дни
А время шло. Уже все ходили загорелые, с облупленными носами. Уже умели делать утреннюю зарядку не хуже старших.
Только купаться ещё никому не позволяли: слишком холодна была вода.
Лагерный доктор Вера Михайловна каждый день мерила в реке температуру, и каждый день эта температура вывешивалась в столовой, на самом видном месте.
Двенадцать градусов…
Четырнадцать градусов…
Пятнадцать градусов…
Но выше пятнадцати вода ни за что не хотела согреваться.
Напрасно и старшие и младшие просили, молили Веру Михайловну разрешить им купаться. Напрасно ей доказывали, что пионерам нужно закаляться. Кого из них растят, в самом деле! Неженок каких-то, что ли? Неужели они должны бояться холодной воды?
Вера Михайловна была неумолима.
— Нет, вода не для купания. Во всяком случае, начинать при такой температуре нельзя. Воспаление лёгких обеспечено! Да неужели вас так тянет в воду? — удивлялась она.
Что она понимает, Вера Михайловна, когда ей уже наверно, давно перевалило за тридцать! В воду их так тянуло, что просто смотреть на реку было невыносимо!
Подумать только — вот она, широкая, глубокая, такая замечательная река! Расплескалась среди зелёных лугов. Играет, сверкает на солнце, а ты смотри и облизывайся!
Васька, тот больше всех выходил из себя:
— Сегодня обязательно выкупаюсь!
— Без разрешения? — ужасался Гриша.
— Нужны мне эти разрешения! — задирался он. — Вот прямо сию минуту пойду и буду купаться. Не веришь?
Гриша искоса поглядывал на Васю: с него станется! И он старался всеми силами уговорить, утихомирить друга:
— Гляди, как солнце печёт! Скоро разогреется вода… А без разрешения, Вася, ты… не надо. Выпишут тебя из лагеря, думаешь, будет приятно?
— Выпишут? — выкрикивал Васька. — А я и сам убегу, больно испугался!..
От Васькиных угроз холодные мурашки бегали у Гриши по спине.
«Убежит, обязательно убежит… Не сказать ли поскорее Тане?»
И вдруг сразу наступила жара. Июнь подошёл к концу, лето разукрасилось высокими душистыми травами и цветами. Весело затрещали кузнечики. Бабочки и стрекозы заплясали на солнцепёке, а сердитые комары, наоборот, поскорее убрались в тень. Пчёлы летали теперь день-деньской до позднего вечера, они торопились набрать себе на зиму побольше мёда.
В лесу среди сосен уже совсем нечем было дышать — так нагревался под ними сухой хвойный покров. И только возле реки, где росли ольховые кусты, пахло сыростью, было тенисто и не жарко.
Через два дня, сначала старшим, а затем и младшим Вера Михайловна позволила купаться.
