Александр Панов - Жизнь только начинается
— Чего кукуешь? Идем на свежий воздух, — приглашает он.
Над ними шелестят сухие желтые стручки акации.
— Ой, не знаю, что теперь делать. И зачем только выбрали меня секретарем? — тихо произносит Оля. — Ты не смейся. Как подумаю, что опять надо выступать, — голова кружится.
— Это от страха, — авторитетно определяет Иван Сергеевич. — Ты не бойся, говори и говори. Мне, например, только для начала одно слово надо найти, а как найду подходящее — и пошел, и пошел. Меня всегда останавливают: хватит, говорят, закругляй. А я как будто главного еще и не сказал. — Иван Сергеевич поднимает упавший лист с земли. — Теперь начнут сыпаться… Уже осень… Люблю осень. Она такая грустная, тихая… — Он вглядывается в опечаленное лицо девушки. — Знаешь, Оля… Ты хвалила своего комсорга, который в вашей МТС был, а я прямо скажу: шляпа он, и ваши комсомольцы шляпы.
— Не говори так! Не знаешь — не говори.
— А чего знать? Только не сердись, послушай. Ты, небось, ни разу не выступала на собраниях, сидела куклой и хлопала глазами. Это твоя личная пассивность, ладно. А куда смотрели другие комсомольцы и ваш комсорг? Привлечь тебя надо было к работе. Приучить. Выходит, тюха ваш комсорг.
— Не комсорг виноват, а я сама! — возражает Оля. Иван Сергеевич угадал, на собраниях она выступала очень редко. В МТС было много боевых комсомольцев, а она оставалась в стороне. Она думала, что главнее для комсомольца — хорошо работать, а выступать необязательно.
— Я сама виновата, — повторяет с ожесточением Оля.
Иван Сергеевич озабоченно приглаживает свой чуб, долго шагает молча. Они кружат по саду.
— Ну ладно, что было, то было. Надо решить, что дальше делать. Во-первых, не унывать, ни в коем случае не унывать. Увидят ребята, что комсорг нос повесил, — совсем разболтаются. А дела только начинаются. Посади нас сейчас на трактор — не поведем мы его. А научимся — и еще как пахать будем! — успокаивает Олю Иван Сергеевич.
Оля согласна, а Иван Сергеевич опять поучает: «Надо было посоветоваться с директором, с заместителем…»
Оля с досадой разводит руками.
— Не так, не так надо… У тебя пустые слова и как будто не твои, честное слово, Ваня, не твои.
Иван Сергеевич не обижается, но он уверен: собрание сорвалось потому, что оно не было запланировано, подготовлено.
— Глупо! Глупо! — кричит Оля. — Сорвалось потому, что я никудышный комсорг. И ты тоже хорош! Попробуй, запиши в план, когда Ярков сорвет урок. Иногда нужно обсуждать вопросы «по горячим следам».
— Учти, это вопрос принципиальный… — угрожающе предупреждает Иван Сергеевич. — Ты отрицаешь план вообще.
— Не вообще, а глупый план отрицаю.
— Это демагогия… Учти, мы продолжим разговор у Галины Афанасьевны, а может быть, в райкоме.
— Хоть в ЦК пойдем!
— Умная нашлась!..
Оля с горечью провожает глазами Ивана Сергеевича. Сколько в нем странностей!
На дорожку выходят Вася с Юркой и вопросительно смотрят на Олю.
— Гуляете? — спрашивает Оля.
Друзья молчат.
— Странные вы ребята.
— Вы больше всех странная! — говорит Юрка, а Вася дергает товарища за рукав.
— Нам поговорить с вами надо. — Вася сразу выпаливает самое главное. — Вы не обращайте внимание на Костю. Мы когда-нибудь доберемся до него… Мы уже говорили ему, по-свойски.
— Ну, а он что? — с живостью спрашивает Оля.
— Ничего… — Вася мрачнеет. — Ему на кулаках объяснять надо.
— Думаешь, поможет?
— Поможет.
Оля предлагает ребятам сесть на скамейку.
— Правоту кулаками не докажешь, Вася! Дело не только в Яркове, но и во всех нас.
Оля пытливо смотрит на ребят. Вася опускает глаза, он не согласен с Олей: если хорошенько отлупить Яркова, шелковым станет. Не поможет выгнать… Хотя нет, выгонять жалко…
— Разнобой у нас в классе, — задумчиво говорит Оля.
— Ну и что же, — Юрка не видит в этом ничего страшного. — Даже в книгах бывает, вначале ребята недружные, а потом все хорошо получается.
— В книгах, в книгах, — печально произносит Оля. — В жизни почему-то все труднее.
«А если пригласить Олю в кино?» У Васьки даже екает сердце от такого небывало-смелого решения. Он не замечает, что смотрит на Олины губы: они пухлые и все время движутся.
— Понимаю, понимаю, — говорит восторженно Юрка. — Я тоже о жизни думаю, только у меня наоборот все получается…
Вася решается, наконец, пригласить Олю в кино. Девушка с досадой и удивлением смотрит на него. Она бы с удовольствием пошла, но сейчас не до кино, много забот.
— Почему вы не запишетесь в вечернюю школу? — спрашивает Оля.
— Зачем?
— Сколько окончил классов?
Вася не отвечает. Оля повторяет вопрос.
— Все мои.
— Умный ответ! — В голосе Оли звучит ирония.
Вася молчит, а Юрка торопливо, волнуясь, рассказывает Оле, как он утерял табель-семилетку, как учился на «отлично».
— Идем, с замполитом поговорим. Запрос пошлем, — говорит Оля.
— Куда запрос? — пугается Юрка.
— В твою школу. Не беспокойся. На одну парту сядем, я тебе помогать буду.
Юрка и Оля уходят.
Юрка то и дело оглядывается и призывно машет Васе рукой. Но тот отворачивается. Если бы Оля его позвала!.. Теперь Юрка за одной партой с Олей будет сидеть. Эх!..
Глава тринадцатая
ВЕСЕЛАЯ ТРОЙКА
Конец октября в южном городе — чудесная пора. Днем не жарко, а вечерами вслед за уплывающим солнцем на широкие, ярко освещенные улицы опускается прохладная ночь. От множества деревьев, от бесчисленных газонов исходят ароматные запахи. Ну как в такую приветливую пору не выйти в сад училища и не посидеть на лавочке, не поговорить? От матовых электрических шаров в саду светло и уютно.
Из общежития школы вышли трое ребят. Впереди, обхватив обеими руками гармошку, шел Костя, за ним шагали Саша Корнаков с Васей.
— Сейчас только на гармошке и играть, — убеждал Костя Сашу.
— Попадет мне как миленькому, — глухо ворчал Корнаков. — На бюро поручили проверить успеваемость ребят, а я четвертый день в школе не появляюсь.
— Тогда забирай свою гармошку и отчаливай в школу, — не выдержал Вася. — Нечего хныкать.
— Все равно сегодня опоздал, — обреченно вздохнул Саша.
Трое приятелей облюбовали скамейку рядом с клумбой. Костя нажал на лады. Гармонь несуразно запищала, забасила.
— Эх, не умею! — Он нехотя передал гармонь Корнакову. — Играй, чтоб весь город слышал. Рассуди, Васек, Саша гармонист мировой, а играть не хочет.
Да разве Саша не хочет играть? Но не выходят из головы слова отца. Провожая сына на станцию, он наказывал: «Музыка — дело хорошее, но как бы она тебя в тупик не завела. Знаю тебя, схватишь гармонь и целый день будешь пиликать. В первую очередь учись. Приедешь домой неучем — стыдно будет. Лучше всего, пока учишься, сдай гармонь в школьный склад». Месяц Саша крепился. Но каждую ночь во сне играл на гармошке и пел деревенские частушки.
…Ночь хороша и тиха;
У развернутой гармошки
Васильковые меха…
Иногда Саша бренчал на гитаре. Но разве можно сравнить гитару с гармошкой? Не выполнил Саша наказ отца.
Саша бережно поставил гармонь на колени. Костя, воровато оглянувшись по сторонам, вдруг прыгнул как кошка на середину газона и сорвал цветок. Корнаков даже привскочил.
— Зачем? — замахал юн руками. — Тетя Ксения увидит — задаст жару.
— Ее нету, — успокоил Вася. — Она по вечерам на какие-то курсы цветоводов ходит. А цветы когда-нибудь все равно пропадут.
Пальцы Саши пробегают по поющим ладам гармони, лицо его проясняется и становится беззаботным. Соскучился по гармошке. Удивительные звуки издает она, если долго не играешь. Как будто не гармонь, а душа поет. Саша ободряюще кивает Васе, и тот запевает.
На закате ходит парень
Возле дома моего,
Поморгает он глазами
И не скажет ничего.
Вася вспомнил, как в деревне он с Панькой Рогачевым и целой ватагой озорников поздними вечерами распевал под чужими окнами:
Во саду ли, в огороде
Били черта палкой…
Дурачились до тех пор, пока рассердившийся хозяин не вскакивал с кровати и не хватал ремень или вожжи. Тогда что есть духу с криками, визгом, хохотом бежали балагурить на другую улицу.
Костя, оказывается, совсем не умеет петь, ни одной песни не знает. Он самозабвенно и долго тянет «а-а-а» или «о-о-о». Вася поет басом, а Саша легонько подхватывает тенорком. До чего славно поет Саша!
— Здорово, как хор Пятницкого! — восторженно восклицает Костя.
В совхозе «Мир» почти каждый вечер разносились по улицам нежные переливы Сашиной гармошки. Поначалу Саша неизвестно почему любил грустные песни, вроде «Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет». Песня нисколько не соответствовала Сашиной жизни. Были у него мать и отец и целая орава братьев и сестер. Отец, бывало, слушает, слушает заунывные песни сына да и скажет сердито: «И чего заладил? Давай «русскую» или «гопака». Отец выходил на середину комнаты и тихонько притопывал ногами. Самый младший трехлетний братишка, подняв над головой руки, в одной рубашонке сосредоточенно прыгал вокруг отца. Вступали в круг другие братья. Тогда отец садился, с любовью оглядывал отбивающих чечетку сыновей и говорил: «Погляди, мать, как пионерия пляшет». Кончалось домашнее веселье пением. Эх, и любили петь Корнаковы! Недаром вся семья участвовала в колхозной самодеятельности.
