Октав Панку-Яш - Великая битва у Малого пруда
Да, не июльская жара была причиной того, что Нику работал без особого усердия. Когда от удара молотка гнулся гвоздь или рвалась нитка при починке паруса, Нику ворчал с досадой:
— Еще бы! Ему-то что? Дал приказ да ушёл. На берегу-то небось неплохо.
— Нику, ты чего злишься? — спросил Илиуцэ, капитан крейсера «Малый пруд первый».
Подклеивая носовую часть теплохода, Нику пробурчал:
— Что не прямо, то криво. Понятно?
Хотя Илиуцэ уже изучил Нику, как свои пять пальцев, он до сих пор не мог освоиться с его манерой говорить. И даже как-то сказал ему: «Ты такой путаник, прямо как кроссворд. Говоришь словно на другом языке». Но после того, как Нику сказал на это: «Такой уж я, и всё тут», Илиуцэ больше не доискивался. Он очень дорожил дружбой с Нику, несмотря на то, что это стоило ему многих неприятностей.
Но теперь Илиуцэ всё же отважился спросить Нику:
— Что-то не пойму… Что прямо и что криво?..
Помешивая палочкой клей в банке, Нику нехотя ответил:
— Так, к слову пришлось. Мало ли что скажет человек в сердцах… А по-твоему, правильно, что он там на берегу блаженствует, а мы знай себе стучи да чини, пока из сил не выбьешься?
— Кто это — он? — удивлённо спросил Илиуцэ.
— Санду Дану, адмирал ваш, — ответил Нику, упирая на последнее слово.
— Почему «ваш»? Разве ты не состоишь в нашем флоте?
— Нет, состою, но я не позволю помыкать мною! В прошлом году ещё куда ни шло. Был адмиралом, пожалуйста, что было, то было. А почему теперь опять он? Он и так староста кружка, хватит! Другой найдётся для адмирала!
— Но у Санду дядя — настоящий моряк. Рулевой на «Плеханове», — сказал Илиуцэ с такой гордостью, словно речь шла о его родном брате.
— Ну и что с того? Мой дядя — майор в кавалерии, и я всё-таки не хвалюсь, как ваш Санду! А майор поважнее всех рулевых.
— Санду вовсе не хвалится! — топнул ногой Илиуцэ. — Он никогда не хвалится. Помнишь, на Новый год он украсил ёлку маленьким? А когда Влад спросил, кто украшал, Санду перевёл разговор. Ведь мог сказать, что это он, и Влад похвалил бы его…
— То было на Новый год, а теперь лето. Почему это он должен быть всё время адмиралом? Приказывать всякий может. Завтра, того и гляди, скажет: «Экипажам береговых судов собрать десять сусаков вместе с корнями!»
— Если так скажет, вот и прекрасно, — обрадовался Илиуцэ. — К сроку соберём гербарий!
— Н-да, — бурчал Нику. — Санду что ни сделает — всё прекрасно. Других-то не замечают. Вот, например, я… Починил этот теплоход, прямо новёхонький стал. Думаешь, ваш адмирал хоть одним словом похвалит? А попробуй только ошибись… Матушки мои! Воды в пруду не хватит с себя позор смыть! А вы все молчите, как рыбы, как послушные пескари. Носитесь со своим Санду: Санду потрясающий, Санду необыкновенный…
— Этого никто не говорил!
— Ещё скажете. Я-то лучше знаю! — Нику швырнул палочку, которой мешал клей. — Кабы я был адмиралом… Мне вовсе и не хочется, это я так говорю. Кабы я был, все бы как по маслу шло.
— А сейчас разве не так?
— Ну тебя! — махнул рукой Нику. — И ты не лучше других. Послушный пескарь. Сегодня на сборе отряда все обрушились на меня, а ты молчал и не подумал вступиться! — И Нику стукнул его по затылку. — Это тебе наука, вперёд будешь знать, как поступать с другом!
На этом Нику закрыл диспут, встал и направился к тройке ребят — Дину, Григорелу и Лэзэрикэ, которые занимались трудным, кропотливым делом. Глядя на чертёж корабля, они крепили на мачте паруса.
— Не так, юноша, — сказал Дину, обращаясь к Григорелу. — Малый парус крепится не здесь. Так ветер будет надувать его в обратном направлении, а это уменьшит скорость корабля. Хорошенько смотри на чертёж!
— Я бы вообще ликвидировал эти корабли, — вмешался Нику, усаживаясь возле ребят. — Ни на одном море их уже не встретишь. Они давно сданы в архив.
— А мне они нравятся, — сказал Лэзэрикэ, откинувшись назад и любуясь стройными очертаниями корабля, паруса которого напоминали лепестки белого пиона.
Звонкий лай заставил всех повернуть голову. Топ прыгнул через забор. В ошейнике было очередное донесение. Дину достал из «почтового ящика» бумажку, развернул и, громко крикнув: «Тише!», стал с пафосом читать:
— «Адмиралтейство сообщает: всё готово для принятия кораблей. Поторопитесь с ремонтом! Ввиду исключительного случая совет командиров, в составе трёх его членов, принял решение ввести звание «помощник матроса» и зачислить во флот маленьких детей, которым присваивается это звание».
— Вот здорово! — захлопал в ладоши Лэзэрикэ. — Я тоже приведу своего братишку!
— Что? — вскипел Нику. — Этого ещё не хватало! Во всеуслышание заявляю: я не желаю быть нянькой!
Глава четвёртая. Вечер в семье
Сумерки незаметно обступили городок. Когда на улицах зажглись фонари и засветились окна домов, на Малом пруду закончились все приготовления к открытию порта.
Луна бросила в пруд золотой серп, и лягушки с суматошным кваканьем стали кидаться за ним в воду. Глубоким сном спали у Лягушиного побережья жёлтые кубышки. Им снился новый день, с щедрым солнцем, навстречу которому они раскроют бархатистые чашечки. Нагоняя дремоту, тростник нашёптывал что-то своё. На пляже в свете луны поблёскивал свежевыровненный песок, и, очутись ты в воздухе, между небом и землёй, пожалуй, подумал бы, что это мириады звёзд, мерцающие алмазные россыпи.
Мальчики попрощались и направились по домам.
С мыслью о том, что завтра они опять соберутся на берегу любимого пруда, ребята шли по улицам и переулкам, как бы овеянные брызгами того моря радости, по которому и тебя не раз мчали паруса надежды, и, бодрый, весёлый, ты испытывал неудержимое желание ликовать, скакать на одной ножке и подбрасывать вверх шапку…
Поскольку ужин ещё не был готов, Илиуцэ решил заглянуть к своему другу Нику. Было ещё сравнительно рано, а во время каникул можно лечь и позже. Спать ему совсем не хотелось… Да и до сна ли в такой вечер? Разве заснёшь, когда знаешь, что завтра утром начинается сбор растений, что ты снова капитан крейсера и на твоих плечах такая ответственность и столько неотложных дел! Илиуцэ накинул курточку и вскоре уже был возле дома приятеля, намереваясь позвать его погулять…
Отец Нику, Мирон Негулеску, работал шофёром в городском совете. Был он высокий, плотный, говорил внушительным густым басом. Любил приодеться, следил за собой, после работы на руках у него не увидишь и пятнышка масла. И летом и зимой он носил ботинки «со скрипом» — обстоятельство весьма существенное для Нику, так как оно исключало возможность внезапного появления отца в нежелательный момент. Например, когда Нику отгадывал кроссворды. Отец не одобрял это занятие. Скрип ботинок был сигналом тревоги: журнал с кроссвордом исчезал под скатертью, а на его месте появлялся раскрытый учебник истории.
В семье Негулеску было трое: отец, мать, хлопотавшая по дому, и Нику. Они занимали квартиру из трёх комнат, и самая большая, самая светлая принадлежала Нику. Отец не раз говорил ему: «На всём готовом живёшь, кормлю тебя, одеваю, обуваю, в школу определил! Я свой долг выполнил! Выполняй и ты свой! Не будь вертопрахом! Не срами меня!» Такие речи были не по вкусу Нику. Он слушал их с отсутствующим видом, думая о своём. Отца побаивался. Рука у того была тяжёлая — и Нику неоднократно испытал это на себе.
Илиуцэ выбрал для своего визита явно неподходящий момент. Вместо того чтобы купить льду, Нику истратил деньги на иллюстрированный журнал. Стоило отцу с первым же глотком убедиться, что вода тёплая, как он начал читать нотацию и, по обыкновению, от слов перешёл к действиям — к пощёчинам и подзатыльникам. Мать убежала на кухню, а отец шваркнул ложку в тарелку с супом, встал из-за стола и ушёл к себе в комнату, хлопнув дверью. Нику слонялся по квартире, бухая ногой в стену, в буфет, во что попало, подвернулась кошка — досталось и ей. Когда вошёл Илиуцэ, тучи уже рассеялись, но о ясном небе говорить пока не приходилось. Отец ушёл из дому, не преминув запереть в шкаф туфли Нику, и, разумеется, взял с собой ключ. На вопрос Илиуцэ, пойдёт ли он гулять, Нику показал на свои босые ноги:
— Не могу же я пойти так.
— А туфли где?
— Долго рассказывать, — сказал раздосадованный Нику.
— Опять он запер? — спросил Илиуцэ без всякого удивления, потому что с приятелем это случалось не впервые.
Нику кивнул головой.
— И надолго это?
— Нет! Я уже его изучил. Рассвирепеет, стукнет меня разок, другой, а потом сразу остынет. Перед уходом туфли запер, а сам сказал матери, что возьмёт на завтра три билета в кино. Если берёт три билета, значит, один — для меня. Отец не злой, он только хочет власть свою показать.
— Как это?
— Ему хочется, чтобы я его боялся. Не понимаешь? Он любит говорить: «Здесь я хозяин!»
