Галина Ширяева - Возвращение капитана
Но Марулька меня не пустила! Марулька, которая всегда липла ко мне и всю жизнь хотела со мной дружить!
Сначала она заслонила собой дверь, потом крикнула «подожди!», а потом и совсем захлопнула дверь перед моим носом. Я осталась на лестнице одна.
— Пожалуйста, — сказала я растерянно. — Пожалуйста! Я вообще могу к тебе больше никогда не приходить.
У окна, небось, сидели вместе! С фигурой в плаще разговаривали вместе! За Татьяной Петровной бежали вместе! А вот теперь взяла и захлопнула дверь!
Я спустилась во двор. Прошла сначала в один его конец, потом в другой. Заглянула в сарай, хотя мне там нечего было делать, и даже заглядывать туда нечего было — там было темно и страшно. Потом я еще раз прошла взад и вперед по двору. Посмотрела наверх, на окна Марулькиной квартиры. Они были закрыты — Марулька закрыла их еще до того, как пошел дождь. Я промокла до последней ниточки.
Пришел Санька, в руках он держал кораблик, вырезанный из коры старого дерева. Трофей, захваченный у Мишки Сотова! Я рассердилась на этого пирата, отругала его и услала в булочную за хлебом. Потом я вспомнила, что так и не начистила картошки к обеду, и пошла в кухню. В кухне было тихо. Наверху, у Марульки тоже стояла тишина.
Время шло. Платье на мне почти высохло. Картошка чистилась. И столько ее начистилось, что не хватило самой большой кастрюли. Я спохватилась, когда в ящике, где хранились овощи, осталось только три картофелины.
А время все шло… Разве это честно — взять и захлопнуть дверь перед самым носом?
Снова вернулся Санька. Но пришел он без хлеба, а с какой-то мокрой и грязной корягой в руке — опять трофей. Я отругала его, вытолкала на улицу, приказала без хлеба домой не возвращаться, но от этого мне ни чуточки легче не стало.
Я вернулась в кухню.
Прошло еще минут десять. Потом еще пять. И на шестнадцатой минуте, как раз в тот момент, когда я поймала себя на том, что дочищаю последнюю картофелину из тех трех, что еще оставались в ящике, за дверью заскрипели ступени лестницы.
Я бросила нож и картошку, ринулась к себе, забралась на диван и сунула голову под диванную подушку. Пусть не думает Марулька, что я ее ждала и что меня очень уж интересует, о чем они там вдвоем разговаривали… И так все понятно! Божьи коровки оказались вовсе не драгоценными, поэтому они и не понадобились, поэтому их и вернули. И вовсе мне и не интересно, кто это был!.. Я даже укрылась папиным пальто, словно оно могло удержать меня на диване. Но оно все равно не удержало — через минуту я выбралась из-под него и на цыпочках подкралась к кухонной двери.
Марулька стояла посреди кухни и оглядывалась по сторонам, словно искала кого-то. Даже отсюда, от двери, где я стояла, можно было хорошо видеть, как у Марульки тряслись губы. Я затаилась, даже дышать стала как можно реже. А Марулька вдруг неожиданно сказала шепотом, глядя в угол за газовой плитой:
— Ну? И чего ты там прячешься-то? Выходи!
Я тихонько окликнула ее. Ни за что бы не подумала, что она так испугается. Она вздрогнула, позеленела, тихонько пискнула и уставилась на меня страшными глазами. Потом села на табуретку и разревелась.
— Разве ж можно так? — жаловалась она сквозь слезы. — Так же можно совсем до смерти напугать.
— Ну и ну! — сказала я и потрогала мокрый и холодный, как ледышка, Марулькин лоб. — Ты что, искала привидение?
— Я не искала, — ответила Марулька, отталкивая мою руку. — Я проверяла.
— Глупая ты, Марулька, — сказала я ей (мурашки бегали по моей спине), — ты такая глупая. Такая глупая, что просто и не знаю, что с тобой делать.
— Я еще посмотрю в сарае, — упрямо сказала Марулька.
— Совсем с ума сошла! Там дождь!
— Я еще посмотрю в сарае и, если нужно будет, залезу в башню.
— Лезь, — сказала я. — Лезь… Только помни: если свалишься, я не отвечаю! Своя голова на плечах есть.
— Есть, — подтвердила Марулька. — Но сначала я все-таки посмотрю в сарае.
Я даже не успела сдернуть с вешалки и накинуть на нее дождевик, она распахнула дверь и вышла во двор. Я — за ней! Не оставлять же ее одну под дождем во дворе, да еще в тот момент, когда она изо всех сил хочет нарваться на привидение!
Сарай под дождем казался таким огромным, таким черным, что я на месте Марульки, пожалуй, ни за что бы не стала с ним связываться. Но Марулька отодвинула лязгнувший засов, толкнула ногой дверь и, подождав немного, злым шепотом приказала кому-то:
— Ну! Нечего прятаться! Выходи!
Из сарая, конечно, никто не вышел. Сарай молчал и, наверно, именно поэтому казался особенно страшным и черным. Было тихо-тихо, только дождь шумел, да листья шелестели, да Марулькино сердце колотилось.
В конце концов я не выдержала. Я снова промокла до последней нитки, с носа у меня капала вода, а стояла я в большой луже, которая во время дождя всегда разливалась возле сарая.
— Ну, хватит, Марулька, — стуча зубами от холода, сказал я. — Лучше уж полезем в башню. Нельзя же столько времени ждать это привидение под дождиком.
Но Марулька упрямо стояла и ждала у сарая еще минут пять, до тех пор, пока мои зубы не начали лязгать так громко, что, если какое привидение и было в сарае, оно давно бы уже померло со страху.
— Ну, идем, — сказала наконец-то Марулька.
— В башню? — Лязг… лязг.
— В башню сейчас нельзя. Мама увидит, — сказала Марулька. — Вот когда все уйдут.
— Лязг, — сказала я. — Лязг… лязг! Знаешь что? Мне надоело лазить с тобой по этим дурацким сараям… Лязг! Не хочешь говорить, что сказала тебе Татьяна Петровна, не надо. Только помни: на светлые воспоминания больше не надейся! Лязг!
Марулька молчала долго и долго терла левой ладонью правое плечо. Так она делала всегда, когда начинала переживать.
— Ты моего дедушку знаешь? — спросила она вдруг.
— Еще бы! — ответила я и удивилась, потому что не поняла, при чем здесь Петр Германович.
— О нем сейчас все больше и больше говорят, — сказала Марулька с гордостью и снова потерла ладонью плечо. — В газете вон недавно писали, на выставку хотят взять.
Я все это без нее знала! Мне ли не знать об этом? Мне ли об этом не знать, когда статью для газеты написал мой Виктор Александрович! Но при чем здесь божьи коровки из жабы? И при чем здесь фигура в сером плаще?!
Я готова была избить Марульку за то, что она так долго тянет, выдавливает из себя по слову в час!
— При чем здесь божьи коровки? И что сказала тебе Татьяна Петровна?
Марулька еще раз потерла левой ладонью правое плечо, потом потерла правой ладонью левую коленку, чего раньше никогда не делала даже в самые тяжелые минуты своих переживаний, и сказала наконец-то, что Татьяна Петровна просила меня не волноваться и никому ничего об этом не говорить. Она сама во всем разберется. Потому что все это очень странно и непонятно. Ведь Марулькина тетка и в самом деле давно умерла.
Марулька сказала это и вздохнула. Так сильно она вздохнула, что у меня зашевелились волосы на голове от ее вздоха.
— Умерла?
— Умерла.
— Совсем?
— Совсем. И могила есть.
— На кладбище?
— А где же!
— И что же теперь нам делать, Марулька! А? Что же теперь делать?
Я вела себя отвратительно! Я трусила и спрашивала у Марульки, которая была младше меня на полтора года, что нам делать! Я себя просто не узнавала! Я не могла поверить, что это я — Люська Четвертая!..
И вообще я тогда, в тот день, стала на время какой-то ненормальной, потому что до сих пор не могу никак припомнить, что было потом… Кажется, пришел Санька, но опять без хлеба, опять с каким-то трофеем. Потом пришла мама с работы… Потом был Мишка Сотов, который пришел жаловаться на пирата Саньку. А может, и не приходил Мишка Сотов, не помню. Потом была взбучка Саньке. Потом была взбучка мне — за что, хоть убейте, припомнить не могу. Наверное, за начищенную картошку. Потом мама читала вслух письмо от Виктора Александровича, а что было в том письме, не помню, хоть растерзайте на части! Потом мама пошла к Татьяне Петровне сказать что-то важное насчет какого-то звонка к ней, к маме, в редакцию. Стоп! Это я помню! Звонок был от художников — вот-вот должен был кто-то приехать из области, чтобы отобрать картины для выставки… Потом еще что-то было. А потом уже была ночь.
Спать мы легли рано, и мама с Санькой сразу уснули. Когда Виктора Александровича нет дома, а на улице, к тому же, идет дождь, мы всегда ложимся спать рано. Так уж привыкли, потому что без Виктора Александровича вечером, в особенности когда идет дождь, грустно. В доме было тихо-тихо, только часы тикали. Они тикали не так, как тикают обычно днем, ровно и спокойно. Они вдруг стали похожи на Марулькино сердце — колотились на всю комнату, словно ждали чего-то… Деревья за окнами во дворе шевелили мокрыми ветками и шелестели листьями. А мне, как нарочно, опять вспомнилась собака Баскервилей, а потом дохлая кошка, которую Том Сойер и Гек притащили ночью на кладбище, и все остальное, что было потом. И вспомнились все привидения из Фаинкиных книг — фигуры в серых плащах с капюшонами, мертвецы в саванах, которые появляются в полночь, голубые, огоньки над могилами на кладбищах. На таких же кладбищах, наверно, как и то, где похоронена сестра Татьяны Петровны. И я пожалела, что Виктор Александрович уехал в экспедицию с мальчишками, и что не осталось в доме ни одного мужчины, не считая, конечно, пирата Саньки.
