Николай Григорьев - Бронепоезд «Гандзя»
— Какой ты, товарищ, специальности? — повторили вопрос железнодорожники.
— Артиллерист, служил действительную, — сказал старик веско, все еще хмурясь…
Вот этого уж никто не ожидал… Артиллериста сразу обступили, все наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки, торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его рук.
— Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, торопили каменотеса. — Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы их потом опять наденем…
Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один за другим на пол и отгреб ногами в сторону.
Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие… Пуды, десятки пудов кованой и литой стали — и как слажено, как подтянуто все!
Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло оно к себе…
Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе, буквы: «Путиловский завод. ПГР. 1917 г.». Путиловцев работа, наших, питерских!… Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими… Эх, командира нет, — зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по желто-блакитным!
— Отойди-ка, товарищ, — недовольно проворчал каменотес.
Я спрыгнул на пол.
Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия. Ударил — и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая, вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой. Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.
Блеснул сквозной канал орудия.
Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.
А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски, насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал вращать штурвалы орудия — их было два.
Повертел один штурвал, повертел другой — ствол пушки медленно отошел в сторону и чуть приподнялся.
— Добра гармата… — проговорил каменотес, поглаживая бороду.
Он подозвал племянника, велел накинуть на пушку чехол, а сам присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь стальной обломок ножа, какую-то трухлявую губку, камешек-кремень и коротенькую трубочку-«люльку» с бисерными подвесками.
Набив трубку зеленым табаком-самосадом, старик отошел к борту и приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и стал сам добывать огонь.
Задача оказалась непростая. Старик зажал кремень и губку в пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью. На первый раз ничего не получилось. Он еще раз чиркнул, высекая искры, еще, и наконец губка затлела. Тут он помахал губкой из стороны в сторону, давая разгореться, и с маху сунул ее, как старинный пушечный фитиль, в свою трубку.
Изо рта его, из ноздрей и из трубки в три струи повалил сизый табачный дым, сползая по бороде на расшитую сорочку.
Эх, смачно курит! У меня даже слюна навернулась, и я поспешил скрутить папиросу. Гляжу, и железнодорожники тоже не устояли против соблазна — все достали табак.
«Дай-ка, — думаю, — уважу старика, попрошу прикурить от его коптильной фабрики».
Я подошел к артиллеристу и попросил высечь огонька.
Он поглядел на меня, кивнул и с охотой опять полез в карман за всеми своими приспособлениями. Раздул уголек и протянул мне. Я наставил папиросу, но тут же повалился на старика, и мы с ним крепко стукнулись лбами.
«Фрррр!…» — заверещал кондукторский свисток. Дернулся вагон, лязгнули буфера, и над самым моим ухом рявкнул гудок паровоза.
Тьфу, я даже вздрогнул от неожиданности. Вот медная глотка!
Паровоз подошел вплотную к железному вагону, и нас обдало теплом. Все поежились, вдруг почувствовав холодок раннего утра, и потянулись к паровозному котлу, как к печке.
Но тут из трубы паровоза со свистом полетели искры. Мы шарахнулись, отмахиваясь от них, как от злых комаров.
— Эгей!… — закричали железнодорожники машинисту. — Прикрой сифон-то, не сифонь! Здесь ящики, снаряды!
Искры перестали сыпаться. Машинист выглянул из будки и, разминаясь, сошел на перрон. Я увидел плотного пожилого человека в фуражке с серебряными галунами, в форменной черной тужурке, при часах. Цепочка от часов у него висела через всю грудь.
— Ну как, отправляемся? — крикнул машинист, подходя к нам. — Разрешение есть. — И он помахал в воздухе зеленой бумажкой.
— Повремени, Федор Федорович, — ответили ему из вагона. — Не за нами дело — командира дожидаемся.
— Командира, командира… — проворчал машинист, оглядываясь на дверь вокзала. — Семеро одного не ждут. А нас тут побольше, чем семеро…
Я, свесившись с борта, осматривал наш паровоз. Хорошая машина… Щегольские красные колеса с белым кантиком по ободу, дышла блестят, все сверкает… На зеленой будке виднелась литера «Н» и номер «333». Пассажирскую машину отрядили в бой — молодцы железнодорожники! Этот паровоз уже повезет так повезет!
Тут мне показалось, что за паровозом два тендера.
— Это для чего же, — спросил я проходившего мимо кондуктора, — тендер и еще тендер?
Кондуктор вынул свисток изо рта.
— Это вагон идет за тендером, — сказал он, — стальной вагон под зелень выкрашен. Ваши же пулеметчики там едут, с пулеметами.
Бронированный вагон? Вот оно как! Так у нас же целый боевой поезд составился! Это надо поглядеть…
Я перемахнул через борт, но только разбежался, как меня кто-то окликнул по фамилии. В дверях вокзала стоял человек в сером полуштатском френче, с коробкой маузера на боку. Гляжу — это помощник начальника нашей проскуровской милиции Богуш!
Вот гость еще… Что ему тут надо?
Богуш сразу полез в орудийный вагон. Я поднялся за ним.
— Все ко мне! — крикнул Богуш, перелезая через борт.
Пока ребята собирались, он мельком взглянул на пушку и на штабеля уложенных ящиков.
— Здравствуйте, — сказал он, когда все подошли и остановились перед ним. — Будете исполнять мои приказания. Распоряжением штаба я назначен командовать этим… — Он оглянулся на паровоз, на задний вагон, усмехнулся и закончил иронически: — Этим сборным составом.
«Что, — думаю, — такое? Да как же он берется? Ведь тут артиллерия…» И вдруг я вспомнил, что Богуш артиллерист. Говорили даже, что он из бывших офицеров, не то штабс-капитан, не то капитан. Значит, артиллерист опытный. И в службе исправный, это видно по его милицейской работе: город содержит в порядке, милиционеры круглые сутки на постах. Что ж, командир неплох! Малость выпивает, но здесь-то будет не до того.
Богуш, встав по-военному, руки по швам, медленно обвел глазами всех, кто был в вагоне. Мы подравнялись и тоже стали навытяжку.
— Что ж, тут добровольцы, что ли, партизаны?
— Добровольно идем, — отозвалось несколько голосов.
— А из бригады есть люди?
Я сказал, что есть — в другом вагоне, пулеметчики.
— Сколько пулеметов? — полуобернулся ко мне Богуш.
Ему ответили железнодорожники: пулемет в башне и два по бортам.
— Так, всего три… Хорошо. — Он подумал и опять обратился ко мне: — А вы кем тут? От политотдела?
— Да нет, — говорю, — в команде. Подрывником назначен.
— Вот как! Ну, это правильно. Подрывник, конечно, понадобится… Ну-с, а кто тут артиллеристы?
Вышел каменотес с племянником.
— Где служил? В германской участвовал?
— И в японскую служил, и трохи в германскую, — сказал каменотес, — в тридцать пятом легком артдивизионе.
— В легком? — Богуш усмехнулся в мою сторону и пожал плечами. — Так это же не легкая, — он кивнул на пушку. — Это шестидюймовая гаубица!
— Ничего, товарищ командир, управимся, — сказал каменотес и снял шляпу.
— Каким номером стоял? — снова спросил командир.
— Первым номером. Бомбардир-наводчик.
— Так-с… А этот? — Богуш кивнул на его племянника.
— А он, товарищ командир, хучь першим, хучь другим номером. При мне стоять будет.
Богуш развеселился. Нащупал сзади борт вагона, сел, болтая ногами.
— Ну-ну, еще тут кто?
— Я!… — отозвался вдруг голос снаружи, и через борт перевалился тяжелый мешок.
Богуш отскочил в сторону и осмотрел свои галифе — не запачкался ли?
Мешок был в муке, от него шел пар. В вагоне вкусно запахло печеным хлебом. Все заулыбались.
Потом появился второй мешок, и следом за мешками мы увидели матроса.
— Ффуу… — тяжело вздохнул он, садясь верхом на борт. Лицо его было багровое, глаза осоловели от грузной ноши.
