Одетт Жуайе - Дневник Дельфины
На репетиции я снова встала на свое место, но совсем потеряла голову. Я больше не могла двигаться. Ноги у меня стали ватные, и я расплакалась.
Мадемуазель Лоренц приподняла мне голову:
— Знаешь, плохо быть плаксой… Если ты настоящая балерина, ничто не может помешать тебе танцевать!
Но я плакала все сильнее и сильнее. Месье Барлоф остановил репетицию. Он попросил всех выйти и стал меня ругать: из-за меня он потерял массу времени. Я поклялась ему наверстать все завтра.
Когда я поднялась в гримерку вместе с Жюли, все девочки уже переоделись. Мишель командовала ими, а они писали письмо Бернадетте в больницу. Все, кто был тогда на крыше, подписали его, и мне тоже нужно было подписать.
"Дорогая Бернадетта!
Мадемуазель Обер сказала нам, что твоя операция прошла хорошо. Тем лучше. Если ты уже можешь говорить, — молчи! Ни в коем случае не надо никому рассказывать, что мы были с вами на крыше. Дельфина — молодец, никому ничего не сказала. Ты же понимаешь, это очень важно для нас всех, ну, и мы на тебя рассчитываем. Лечись как следует. Целуем".
Я поставила свою подпись. Я чувствовала себя заброшенной, покинутой всеми. Мне было тяжело, даже не просто тяжело, я боялась. У Бернадетты сломана нога. Наверное, ей больно и, может быть, она никогда не сможет больше танцевать. А я чувствовала, что меня накажут, как будто я и так уже не была наказана.
Жюли переодевалась в своем уголке. Никто с ней не разговаривал. А потом она подошла и спросила, почему я плакала на сцене. И когда я не ответила, сказала:
— Наверное, потому, что я танцую твою партию?
— Да.
Мне не хотелось говорить с ней. Она — еще больше, чем всегда, — напустила на себя ироничный и снисходительный вид, который действовал на нервы. Мне показалось странным, что она вдруг так заинтересовалась моими несчастьями. А она еще, к тому же, стала выпытывать, допрашивали ли меня, да что я говорила…
— Все время одно и то же.
— Будет гадостью с твоей стороны выдать остальных!
Да, ей-то повезло, ей не в чем себя упрекнуть, этой Жюли! Мне не хотелось в этом признаваться даже самой себе, но я ужасно боялась наказания.
— Месье Барлоф утешит тебя…
Я подняла голову, чтобы лучше ее видеть. Я просто не узнавала Жюли, она напоминала мне змею.
Во дворе я снова встретилась с Сюзон, Верой, Кики и Рейнетт, и они мне показали: происходит то, чего я больше всего опасалась, — месье Обри беседует с мадемуазель Обер. Фредерик казался страшно удивленным. Так оно и было, ведь наша учительница наверняка ему все сказала. Теперь он знает, что и я была с Бернадеттой на крыше, а самое худшее — он знает, что я наврала ему.
Фредерик попрощался с мадемуазель Обер и быстро пошел в нашу сторону. Мои подружки, заметив это, поспешили отойти, потому что вид у него был очень недовольный. Он взял меня за руку и потянул за собой.
Вера и Сюзон издалека делали мне ободряющие знаки. Я доплелась за Фредериком до его машины. Он открыл дверцу и жестом судьи, наказывающего преступника, указал мне на сиденье. Я безропотно села в машину, сжавшись в комочек и ожидая упреков.
— Я знаю все! С чем тебя и поздравляю! А я-то думал, ты мне доверяешь!.. Но все не так, ты солгала, провела меня, как последнего дурака!
— Это из-за мамы…
— Вот еще! У тебя же хватило смелости делать глупости, почему же не хватило, чтобы сказать правду?
— Просто смешно! Ну при чем тут это?
Делать-то глупости, может быть, очень приятно, а вот признаваться…
Мы ехали по Парижу, Фредерик молчал. Я рискнула спросить его, что он собирается сказать маме.
— Что ты лгунья… Что ты сильно провинилась… Что ты не заслуживаешь того, чтобы она тебя любила так, как любит!
Тут он на минутку остановился. Я вся дрожала. А он продолжил:
— Я мог бы и должен был бы все это сказать, но поскольку я — не доносчик, то ничего не скажу. Ничего. Я даже не увижусь с ней… Так ты будешь довольна?
— Довольна? О нет! Я вовсе не буду довольна!
Во-первых, я никогда не считала Фредерика дураком, а потом… Если мама не увидит его, это ей совсем не понравится… Просто я не хочу, чтобы она знала правду! Не хочу плохо выглядеть в ее глазах, потерять ее любовь!
Мы добрались до острова Сен-Луи. Вопреки обыкновению, вместо того, чтобы задержаться на нашем этаже, чтобы поздороваться с мамой, Фредерик оставил меня одну перед дверью. И удовольствовался тем, что сказал:
— Ты знаешь, что тебе надо делать!
Я знала, но мне это не подходило, и я решила по-прежнему молчать.
Мама работала: она стучала на машинке, пытаясь хоть немножко наверстать упущенное за время болезни. Едва я успела войти, едва успела поцеловать ее, как она с очень серьезным видом стала вглядываться в меня.
— Ну, моя дорогая, что ты можешь мне сказать по поводу этого несчастного случая?
Я растерялась: откуда она узнала? И спросила об этом.
— Мамы знают все! — ответила она.
Конечно же, я сразу подумала о Фредерике. Но мама сказала, что прочла статью в газете, и показала мне газету. Действительно, там была заметка с жирно напечатанным заголовком: «ДРАМА В ОПЕРЕ».
Драма! Да, разумеется, это настоящая драма! Я попробовала сосредоточиться, чтобы прочесть текст.
«Две маленьких ученицы балетной школы Гранд-Опера, нарушив правила, отправились играть на крыше здания. Одна из них упала. Это падение могло кончиться трагедией, сейчас девочка в тяжелом состоянии. Начато расследование».
У меня все поплыло перед глазами. Мама спросила, о какой девочке идет речь.
К счастью, там не было наших имен — кажется, не полагается писать их, если заметка о детях. Но мне пришлось ответить, что там написано о Бернадетте. Мама ужасно удивилась:
— Бернадетта! Твоя лучшая подруга!.. И ты ничего мне не сказала?
Я прошептала:
— Не сказала, чтобы не огорчать тебя.
Мама все больше и больше удивлялась.
— А Фредерик? Он тоже ничего не сказал…
— Он поклялся мне хранить тайну.
— Ты хочешь иметь тайны от меня?! Но ты же знаешь, что не должна ничего скрывать! Что же такое там случилось?
И я сказала, что Бернадетта пошла поиграть на крышу, а там упала. Мама была потрясена.
— Но это же безумие! Бедняжка! Видишь, как она наказана? Надеюсь, тебя в тот раз с ней не было?
Пришлось опять соврать! Я покачала головой и вздохнула:
— Нет, я не была с ней…
— Тем лучше. Не делай ничего, что может тебе повредить, особенно сейчас. Месье Барлоф дал тебе такую прекрасную возможность! Значит, нужно использовать ее как можно лучше. Нужно оправдать его доверие!
Оправдать доверие!!!
Нет, я не заслуживаю ничьего доверия… Потому-то я так и боюсь… Со вчерашнего дня я просто полумертвая от страха…
Мама никак не могла успокоиться, что-то она чувствовала. И еще ее очень удивило, что Фредерик не зашел поздороваться с ней, как обычно.
Вдруг она решила:
— Схожу-ка я к Фредерику — может быть, он будет разговорчивее тебя!
И поднялась к соседям.
Господи, как бы я хотела знать, что они ей там наговорят!
Когда мама вернулась, было заметно, что она огорчена. Конечно, она поссорилась со своим Фредериком, но похоже, он ничего ей про меня не сказал! Это самое главное!
Глава IV
НАКАЗАНИЕ
В конце концов, я сбежала в Тюильри. Это просто трагедия! Хуже, чем все, что я могла предположить. Все сейчас в классе, а в Опере… Нет, я не могу думать об Опере… Меня выгнали! Я повторяла себе это снова и снова и никак не могла поверить. Но письмо было со мной, в моем ранце. Письмо, которое я вскрыла — как воровка! Я поступаю все хуже и хуже, я сама себя не узнаю и становлюсь все несчастнее и несчастнее.
Сегодня утром, когда я собиралась в школу, позвонили в дверь. Мама была в ванной, и я открыла сама. Консьержка разносила почту, и она сказала, что вот письмо для мадам Надаль. У меня закружилась голова. Письмо было из дирекции театра. Сама не знаю, как это пришло мне в голову, но я засунула его в ранец и сказала маме, что ошиблись дверью. Потом я ушла. Я шла, как во сне, как в дурном сне, и я даже забыла обернуться, чтобы помахать рукой маме, которая каждое утро провожает меня, глядя из окна.
На автобусной остановке я прислонилась к фонарю, разорвала конверт и прочла письмо. Меня как будто ударили ножом. Вот. Я исключена. Так написано.
"Мадам,
вследствие тяжелого несчастного случая, произошедшего во время спектакля и явившегося результатом поведения вашей дочери, к сожалению, я вынужден принять дисциплинарные меры. Она исключена из состава учениц балетной школы при Гранд-Опера и с сегодняшнего дня больше не может ни посещать занятия, ни участвовать в репетициях и спектаклях".
Исключена! С сегодняшнего дня!
Подошел мой автобус. Кондуктор поздоровался со мной, водитель ждал, пока я поднимусь по ступенькам, но я не двигалась, я просто не могла пошевелиться, и автобус ушел без меня.
