Зоя Журавлёва - Ожидание
— Ещё чего! — сказал дедушка. — Тоже мне — профессию выбрал! Закончил бы, как люди, политехнический, глядишь, хоть канализацию бы на дачу провёл. А то бросаешься на людей!
Мне даже жалко дядю Владика стало. Он же учится. А бабушка с дедушкой прямо дотронуться до себя не дают. Я к дяде Владику подошла и тяну его за рукав.
— Что, Саша? — говорит дядя Владик.
Я рот пошире открыла и на него смотрю. Нет, не понимает.
— Глотать больно, — говорю я.
Дядя Владик обрадовался. Стал сразу мне шею щупать, под подбородком. «А тут? А так?» Я по очереди ему говорю: да, нет, опять да, снова нет. Чтоб ему интереснее было щупать. Потом ложкой мне в рот полез. Никакого, конечно, удовольствия, но я терплю. Пусть ему будет практика, раз все такие.
— Интересный случай, — говорит дядя Владик.
Всё-таки заинтересовался.
— Давно болит? — спрашивает.
— Ага. Уже несколько дней.
— От холодного? Или от горячего тоже?
— От всякого, — говорю я. И чувствую, как у меня в самом деле начинает в горле болеть.
— А от колючего? — говорит бабушка.
— Как это? — удивилась я.
— Да вроде ты всё утро из крыжовника не вылезала. Или мне показалось? Хруп на весь участок стоял.
— Точно, — подтвердил дедушка. — Кусты теперь голые.
— Они опять нарастут. И, к твоему сведению, крыжовник совсем не колючий! Я же не ветки ем. Что я, Мямля? Он просто лохматый и твёрдый…
— Придётся с недельку полежать, — вдруг говорит дядя Владик. — Ничего не поделаешь. Сейчас я лекарство выпишу.
— А не заразное? — беспокоится тётя Лера.
— Время покажет, — говорит дядя Владик. — Но лучше всё-таки изолировать. Можно на террасе пока её положить…
Вот это да! Я его пожалела, а он меня изолировать хочет. Я как закричу:
— Уже не болит!
— Так сразу? — удивляется дядя Владик. — Я, конечно, способный врач. Но чтобы до такой степени… Нет, не может быть.
— Может, — говорю я. — Ты посмотрел — и уже прошло.
— И глотать не больно? — сомневается дядя Владик.
— Нисколько!
— И холодное? И даже горячее?
— Какое хочешь! И колючее! И зелёное!
— А лимонад можешь? — говорит бабушка.
— Ещё как, — говорю я. — Прямо из бутылки могу!
— Вот и хорошо, — смеётся бабушка. — Сейчас за лимонадом пойдём. Я утром забыла купить. Кто со мной?
— Я! Я! Я! — кричат все мои братья.
Алёша книжку закрыл и уже вскочил. Андрюша ножик бросил. Он пилил этажерку. Ему интересно, как книжки рухнут. Это будет взрыв. Но он перепилить не успел, мы бы услышали. И Серёжа отложил ножницы. Он коня вырезал из бабушкиной шляпы. Но шляпа фетровая! Серёжа только морду успел пока вырезать. Эта морда сейчас смеётся. А Серёжа уже устал вырезать. Он рад за лимонадом пойти. И даже Всеволод хочет, хоть он и занят. Он тащит Ардальона за шею и мяукает, чтобы Ардальон думал, будто его несёт мама-кошка. Ардальон почему-то молчит. Может, верит, что его и вправду мама несёт? Но скорее всего, ему просто нравится младший брат Всеволод.
Всеволод многим нравится. Взрослые мимо него пройти не могут: «Ах, какой мальчик хорошенький! Просто картинка!» И остановятся. И присядут на корточки. Прямо оторваться не могут! Всеволод сначала сердился, что его так разглядывают, а теперь привык. Только начнут: «Ах, какой…» А он уже говорит: «Два года!» Это значит — ему два года. И больше на этих взрослых даже не смотрит, будто их нет. «До чего смешной!» — смеются они. Ещё оглядываются. Зато если кто-нибудь просто так мимо Всеволода пройдёт, Всеволод сразу заметит. «Эй! — кричит. — Эй!» И уже сердится. Мол, что же это вы мимо идёте? Разве не видите? Я стою! Такой мальчик хорошенький, кудрявый, глаза голубые — прямо картинка…
Тётя Лера беспокоится, как бы ей Всеволода не испортили. Может, уже испортили? Всеволода просто от зеркала не оттащишь. Что он там видит?
— Зюку, — смеётся бабушка. — Кого же ещё?
У бабушки был в эвакуации поросёнок — Зюка. Бабушка, когда его покупала, надеялась, что он вырастет и всей семье будет мясо на зиму. Бабушка его мыла в корыте. А Зюка хрюкал и на бок валился — так ему нравилось мыться. Он даже мыло любил. Бабушка мыло на табуретке забудет, а Зюка уже съел. И не болел совершенно! Наоборот — такой сильный сделался. Гладкий! Мой папа в санки его запряжёт и едет на Зюке в школу. Так Зюка вырос!
Соседка бабушке говорит: «Уже можно резать». А Зюка подошёл, нос бабушке в юбку сунул и обслюнявил всю юбку. А юбка новая была, бабушка её только-только из платья перешила. Тут бабушка поняла, что зря она на Зюку надеялась. Никакого мяса не будет семье! Ведь бабушка своего Зюку не сможет есть. И мой папа не сможет. И дядя Гена. «Глупость какая, — удивилась соседка. — Ну так продай на вес. И без вас съедят, раз вы такие нежные!»
Но бабушка никакая не нежная. Она блокаду пережила, с детьми. А её дочь, Шурочка, вообще блокаду не пережила. Когда бабушка приехала в эвакуацию и пошла устраиваться на работу, на неё так странно вдруг посмотрели. Замялись. Потом говорят: «Прямо не знаем, как вас и устроить! В вашем возрасте!» Бабушка удивилась: «В каком таком возрасте?» А ей говорят: «Ну, в преклонном. Вам ведь под семьдесят?» Бабушка даже засмеялась, хоть думала, что она уже никогда смеяться не будет. После Шурочки. Говорит: «Мне тридцать шесть». Тут все засуетились, сразу тащат бабушке стул: «Садитесь, пожалуйста. Вот ведь как… Что эта война делает!» И сразу ей работу нашли…
Но Зюка у бабушки на руках вырос, и есть его она всё равно не может. Даже продать на вес, чтобы кто-то другой его ел. Случай с Зюкой бабушку на всю жизнь научил. Она до сих пор никаких животных не держит, которых потом придётся резать. Ни кур, ни кроликов. Хотя у нас на даче вполне бы можно держать. Вон у Марины Савчук кролик есть, она его гулять на верёвочке водит. А с Зюкой бабушке долго бегать пришлось, пока она его хорошо пристроила. Она его в совхозе пристроила, чтобы от него поросята родились. Почти что даром, конечно, но хорошо. Бабушка была очень довольна. Пусть наш Зюка живёт! Он и сейчас, наверное, живёт. Только далеко — в Сибири, туда уж не съездишь проведать.
— Свиньи так долго не могут жить, — говорит старший брат Алёша. — Только слоны могут.
— Ну, всё ты знаешь! — отвечает бабушка. — Прямо прокурор! Будешь у нас прокурором?
— Этого прокурора уже на дополнительные занятия вызывают, — говорит дядя Гена. — У него по математике тройка.
— Это когда! — говорит брат Алёша. — Это же в прошлом году!
— Нет, Зюка живой! — кричит брат Андрюша.
— Бабушка, он живой? — кричит брат Серёжа.
Он уже плакать хочет. У Серёжи слёзы близко, ему пять лет. Серёжа любит, чтоб все были живые. Он мух от липучей бумаги отлепливает и на крыльцо выносит. Осторожно, за крылышки. Чтоб мухи на ветерке ожили. Если мухи не оживают, наш Серёжа плачет.
— И не вызывают, а приглашают! — хмуро говорит брат Алёша.
Конечно, ему неприятно, что дядя Гена про эту тройку сказал. Мало ли что бывает! Дядя Гена сам сколько раз говорил, что надо не для отметок учиться. Алёша не для отметок и учится. Подумаешь, тройка! Это же не двойка. Некоторые вообще на одни двойки учатся…
— Я тоже буду на двойки учиться, — говорю я.
— Можно, — говорит дедушка. — Но это хлопотное дело!
— Почему? — удивился Алёша. — Как раз легко!
Но дедушка считает, что это самое хлопотное дело — плохо учиться. На тройки или там на двойки. Их же надо без конца исправлять. Просто с ними намучаешься! Ни минуты не будет покоя! Надо всё время после уроков сидеть на дополнительных занятиях. А другие люди уже гуляют. На лыжах, например, ходят. Или в кино. А ты сиди пыхти. Дома тоже надо сидеть: одно и то же без конца переписывать. Опять неверно! Значит, опять переписывай. Дедушка бы с тоски умер, если б его так заставили жить. И родителей ещё уговаривай, чтоб они опять в школу пришли. Если их вызывают! А они не хотят! Что они там услышат приятного? Раз уж взялся плохо учиться, так без конца отдувайся. Даже в каникулы!
А на пятёрки как раз гораздо проще. Тут не в отметках, конечно, дело. А вообще. Просто выучил, быстро ответил — и ты свободен, как ветер. Живёшь в своё удовольствие! Читаешь, бежишь на каток. Друг к тебе пришёл — пожалуйста. Никто у тебя над душой не стоит. И тебе легко, и людям приятно. Родители сами в школу бегут на собрание. Их и не удержишь!
— Каждый выбирает по вкусу, — смеётся дедушка. — Некоторым, наоборот, нравится, чтоб над ними с палкой стояли.
— Нет, мне не нравится, — говорю я.
— Как хочешь. Я не уговариваю. Просто мне кажется, что так легче.
— Я всё равно историком буду, — хмуро говорит Алёша.
Он хочет как дедушка. У нас дедушка — историк.
— Возможно, — говорит дедушка.
Он только вот почему сомневается. История — это такая наука, главная. Она изучает, как люди жили. А люди всегда жили в полную силу, поэтому есть что изучать. И Алёше хватит. Но Алёша позволяет себе жить кое-как, на троечку. Это дедушку удивляет…
