Станислав Рудольф - Птицы меня не обгонят
— «Вместе с зажигалкой я взял бумажник, в котором было 120 крон. С присвоенными вещами я ушел домой. Я хотел выменять зажигалку на открытки с ковбоями или продать. На вопрос, кто про зажигалку знал, отвечаю: Милан Мразек из девятого «Б» класса и Петер Голуб из того же класса, которому я продал эту зажигалку за 10 крон».
Милиционер умолк, снял очки и положил их на стол перед собой:
— Кто из вас Мразек, ребята?
— Я… — ответил Милан и попытался встать, но под ним снова заскрипели пружины, и он отказался от своего намерения.
— Ты знал, что Кадержабек украл зажигалку и деньги?
Милан отрицательно покачал головой.
— Но зажигалку ты у него видел!
— Да…
— А деньги?
— Денег не видел…
— Он говорил тебе, где взял зажигалку?
— Нет, не говорил… — послушно отвечал Милан.
Милиционер пригладил рукой свои редкие волосы.
— Значит, ты не знал, что зажигалка краденая?
— Нет, но… — Милан запнулся.
— Что «но»? — вмешался директор. — Договаривай, Мразек, что ты хотел сказать!
Милан уставился на «Подсолнечники». Точно так же он сидел перед этой картиной несколько дней назад. Ему показалось, что подсолнечники вдруг стали другого цвета. Или на улице посветлело?
— Просто я так подумал…
— Подумал?
— Да.
— Почему?
— Этот Лупоглазый… то есть Кадержабек, иногда что-нибудь… крадет!
— Гм… — хмыкнул милиционер.
— А тебе не пришло в голову, что ты должен об этом заявить?
— Нет… — ответил Милан.
Директор несколько минут убеждал Милана в том, что такой способный и думающий ученик, как он, должен был прийти и заявить, что подозревает Лупоглазого в воровстве.
— Ты должен был так поступить, Мразек, правда? — спросил он наконец.
Милана передернуло.
— Не знаю…
Голос директора становился от волнения все выше и даже слегка задрожал. Может быть, сама фамилия «Мразек» раздражала его, ведь директор не выговаривал букву «р».
— Как это так не знаешь?
Милан молчал. Но про себя думал: «Мне-то что за дело! У меня свои заботы!»
— Ты поступил несерьезно, — продолжал директор, картавя. — Я вынужден сообщить об этом твоим родителям. Тот, кто покрывает преступника, становится соучастником преступления. Ты должен это понять.
Милан оторвал наконец взгляд от зеленого линолеума, покрывающего пол, взглянул на рассерженное лицо директора и набрал в легкие воздуха, чтобы объяснить, что он не знал, стащил Лупоглазый зажигалку или нет, но тут же отказался от своего намерения. Милан молчал. Тишину нарушил милиционер:
— М-да, уж вы, товарищ директор, разберитесь с этим пареньком сами… — И, обратившись к Петеру, сказал: — Ну, а ты?
— Мне Лупоглазый продал…
— Кто? — переспросил милиционер.
— Да этот, Кадержабек… — пояснил Петер. — Мы его так прозвали. Я купил у него зажигалку за десять крон. Я ее просто купил!
После минутной паузы он продолжал:
— А потом пан Длоугий меня поймал, сказал, что я — вор, и отвесил мне такую оплеуху, что… — Петер потрогал синяк под глазом.
Милан насторожился. Так вот откуда у Петера «монокль»!
— Как пан Длоугий узнал, что зажигалка у тебя? — продолжал свой допрос седовласый милиционер. — Откуда ему это стало известно?
— Не знаю…
Милиционер усмехнулся и сказал директору:
— Ему нажаловался этот… — Он ткнул пожелтевшим от курения пальцем в Лупоглазого. — Сказал, что зажигалку у него стащил Голуб.
Лупоглазый, глупо улыбаясь, опустил голову.
— Сам украл зажигалку и пошел выдавать товарища — это просто неслыханно! — ужаснулся директор.
— Ну и ну… — не удержался Милан.
— Ты, Мразек, молчи: ты о воровстве знал и мог события предупредить, если б вел себя как порядочный человек! — перебил его директор.
— Я порядочный человек!
— Не груби!
Милан опустил глаза. Он чувствовал, что в горле у него пересохло. Ему было мучительно стыдно. Директор не прав. Он не мог ябедничать на Лупоглазого, ведь… Но если теперь директор вызовет в школу мать или отца… Он и не пытался представить себе, что ждет его в результате этой встречи. Сначала анкета, а теперь еще и эта история!..
— Я поставлю родителей в известность о твоем поведении. Пошлю письмо. Ты мог предотвратить как избиение Голуба, так и другие вещи.
Неприятнее всего для директора было присутствие в школе милиционера. Он то и дело обращался к нему.
Подсолнечники светились в лучах солнца и привлекали внимание Милана. Вероятно, поэтому он не следил за словами директора. Мимо него мчался бурный поток, половодье грохочущих звуков, смысл которых до него не доходил.
Наконец директор умолк, и Милан понял, что может вернуться в класс.
24
На большой перемене, во время обеда, он рассказал Вендуле обо всем, что происходило у директора, и увидал, что Вендула проявляет искренний интерес.
— Боишься? — спросила она заботливо.
— Из-за письма? Что ты… — Милан попытался выдавить самоуверенную улыбку. Он живо представил себе минуту, когда мать получит заказное письмо со штампом школы. Сколько ненужных слов выльется на его голову! Потом с работы вернется отец, и сцена повторится, произойдут лишь небольшие изменения в «действующих лицах и исполнителях».
— Одна беда за другой! — добавила Вендула.
— Еще несколько месяцев, и тогда…
— Что «тогда»? — спросила она, не понимая.
Договорить он не успел, потому что к их столу подошли Вомачка и еще двое мальчишек.
— Ну, как дела у супругов? Что слышно? — съязвил Вомачка и уселся за стол с тарелкой кнедликов.
— Ты, случайно, не того… А? — вспыхнул Милан. — Сходил бы, проверился.
— Пойдем отсюда… — сказала Вендула.
Они вернулись в свой класс. Славечек разглядывал какой-то заграничный журнал. «Попрошу, чтоб дал мне домой, — решил Милан. — Если английский, Лилина переведет. Английский она знает прилично…»
Но прежде чем Милан успел заговорить про журнал, в класс вернулся Петер.
Только сейчас! Петеру понадобилось всего несколько минут, чтобы выложить ребятам все, что произошло у директора.
История с Лупоглазым была словно крючок с наживкой, на который попался весь класс. Были высказаны первые суждения. Детективы-любители состязались со знатоками криминалистики.
Но в большинстве своем ребята сделали два вывода: 1) что Лупоглазый продолжает свои кражи; 2) что Милану попало ни за что ни про что.
Но на все советы и указания, что ему делать, — ибо многие специалисты предсказывали самое меньшее четверку по поведению и плохую характеристику, — Милан отвечал два слова: «Еще чего!»
«В субботу после обеда надо сходить с Вендулой на реку», — решил он. Его самого удивило, что именно сейчас ему лезут в голову мысли, ничего общего с грозным письмом не имеющие.
Только бы хватило смелости сказать Вендуле. Ведь это… ведь это же самое настоящее свидание! Факт.
25
«Ничего плохого я не сделал. Зажигалку стащил не я, а что Петеру подбили глаз, так это же не по моей вине! Почему директор не хочет этого понять? Письмо он обязательно пошлет. Если б я бегал к нему каждый раз, когда кого-нибудь в чем-нибудь заподозрю, что бы обо мне думали ребята? Лупоглазый и раньше подворовывал, это известно всем. И директору тоже. Говорят, что Лупоглазого отправят в исправительную колонию. Но за что же попало мне? Это жестоко. И несправедливо».
26
Прошли два долгих дня. Письмо не приходило. Милан с большой неохотой являлся домой и вопросительно поглядывал на мать. Но та была слишком занята мыслями о Лилининых экзаменах. Она нервничала, ни на чем не могла сосредоточиться и, раскопав старый свитер, вдруг принялась распускать его, решив безотлагательно связать из него новый, для Милана. Модный. Связав с десяток рядов, она звала сына и заставляла поворачиваться спиной; прикладывала спицы, беспрестанно делая замечания и упрекая, что он не может и минутки постоять спокойно, и что рубаха у него не заправлена, и вообще ему следует немедленно отправляться мыть уши…
Но Милан честно признавался себе, что беготня к ее стулу — хоть она и не вызывала у него восторга — намного приятнее, чем тягостные мысли об анкете или письме, которое непременно придет.
Отец стоял нагнувшись над разобранным пылесосом, пытаясь его исправить. И хотя все его ремонтные работы мать обычно сопровождала язвительными замечаниями, Милан считал, что папа — мастер на все руки.
— Как ты думаешь, мы можем в субботу съездить к Кларе?
Милан даже застонал. Это ужасно! Тетя Клара — мамина сестра. Когда бы она ни приехала, всегда ухитрится всех замучить насмерть. Она, видимо, полагает, что Милан пятилетнее дитя, которое только и ждет, чтоб его погладили по головке да поцеловали… В ее присутствии Милан становился страшно дерзким. Мама говорит — «грубым». Но он ничего не может поделать с собой. Он не может выносить тетиных разговоров, этого Ниагарского водопада сладких слов.
