Дина Сабитова - Три твоих имени
Муратовна не откажет Ритке и даст старые журналы, которые она уже прочитала.
С этой мыслью Ритка летит домой как на крыльях.
Забежав в избу, она не сразу понимает, что не так.
А потом с недоумением видит, что стол, от которого еще утром было глаз не оторвать, — пуст.
То есть, конечно, не совсем пуст: на нем, как обычно, грязная посуда с недоеденным обедом. Но прекрасной Риткиной салфетки нет.
Ритка думает: может, мамка убрала ее пока, чтоб не запачкать?
Мамки нет дома, и Ритка пытается найти свою салфетку, только ее нигде нет.
А когда мамка возвращается, то она говорит такое, от чего у Ритки обрывается сердце.
Мамка продала салфетку. Она говорит, что собралась утром в магазин и очень срочно нужны были деньги, не хватало ста рублей, тут салфетка под руку и подвернулась.
Кому-то на ферме продала.
— Кому? — ревет Ритка. Она готова бежать и искать удачливого покупателя, но только что она ему скажет? Деньги получены и мамкой истрачены.
И снова темно в их доме, и нет в нем красивых вещей.
Тут Ритка вспоминает, что в груде тряпья в углу полатей валяется старая вязаная бабушкой кружевная дорожка. Нитки на ней кое-где расползлись, дорожка в пятнах и дырках, но сделана гораздо искуснее Риткиной салфетки.
Ритка утирает слезы и лезет на полати.
Если достать дорожку и показать мамке, то она, пожалуй, исхитрится продать и ее — несмотря на пятна и прорехи. Хоть за десять рублей, да продаст.
Нет, Ритка больше не будет глупой и не станет так рисковать.
Она заворачивает бабушкино кружево в пакет и прячет его на дно своего школьного рюкзака. Будет все носить с собой: мамка в портфель никогда не заглядывает.
А потом Ритка забивается в угол и хочет еще немного поплакать. Но слезы больше почему-то не текут.
Просто ворочается где-то в середке у Ритки холодная грусть-обида.
Глава 12
Горе — не беда
Ритка старается учиться хорошо, но все равно нет-нет, да и появятся в ее тетради тройки. Дома казалось: все сделала отлично, без единой ошибки, а раздали проверенные тетради — и вот тут неправильно, и тут не так, и тут учительница зачеркнула красным. Губы у Ритки начинают дрожать, но в классе она не дает себе воли, только потом, зайдя к Муратовне, изливает ей свою душу.
— Реветь-то не с чего, — утешает ее Муратовна. — Не плачь, Ритка, это горе не беда!
— Да как же не беда, когда тройка, — еще больше огорчается Ритка: никто на всем свете ее не понимает.
— А вот так — не беда. И не дай бог тебе узнать настоящую беду.
Наверное, настоящая беда во много раз больше ее троек, но Ритке все равно грустно. Делает она работу над ошибками, переписывает все красивым почерком, и тогда немного отлегает у нее от сердца: все же удалось сделать жизнь чуть получше.
А однажды приходит настоящая беда.
Нет в деревне напасти страшнее пожара. В считанные минуты сгорает все, чем жили, чем счастливы были люди долгие годы. Огонь может перекинуться на соседние дома, вот почему все соседи сбегаются на пожар с ведрами, все помогают тушить: чужого добра жалко, и за свое страшно.
Май стоял необычайно жаркий, мальчишкам, которые обычно палили траву в оврагах, сто раз было говорено не трогать спичек и зажигалок.
Ритка не помнит, где была Гелька, когда потянуло откуда-то в доме запахом дыма. «Неужели в такую жару мамка решила печку растопить?» — удивилась Ритка: и без печи жара такая, что хочется таскать воду из колодца ведрами и лить себе на голову. Ритка в тот момент в одних трусиках валялась на родительской кровати и читала библиотечную книжку про Незнайку, из-за загородки ей было не видно, что делается в комнате и на кухне.
Дыма стало больше, потом еще больше, а потом хлопнула дверь и кто-то («Неужели это мамкин голос?» — подумала мельком Ритка) закричал всполошно — сначала на одной ноте: «А-А-А! А-А-А!», а потом: «Пожар! Горим!».
Ритка вскочила и кинулась в комнату. Там уже все заволокло дымом, но до двери было рукой подать, и Ритка выбежала в сенцы. Крик мамки раздавался откуда-то со двора, ему вторил тонкий Гелькин визг.
«Но надо же тушить! Нельзя бежать! Сгорит все!» — испугалась Ритка. Она заметалась по сенцам, схватила стоящее на лавке ведро с водой, отворила дверь, чтоб попытаться затушить огонь. Из комнаты выбились ей в лицо клубы серого дыма, там все было темно и не видно в дыму ни окон на противоположной стене, ни огня — просто одно клубящееся дымное ничто. Ритка вслепую плеснула ведро в дымную темноту, захлопнула дверь, закашлялась и уже хотела бежать, отбросив ведро, как вдруг ей стало очень жалко, что сгорит ее розовый портфель с пони, сгорит в нем бабушкина салфетка, сгорят тетрадки за второй класс, в которых она так красиво писала весь последний месяц.
«Я же знаю, где лежит портфель, — подумала Ритка, — задержу дыхание и найду его наощупь. И вытащу!» Она глотнула побольше воздуха, распахнула дверь и шагнула через порог в темноту. Портфель лежал прямо у порога, и она сразу нащупала его под ногами и подняла.
Но тут горький дымный жар охватил ее со всех сторон, она сделала еще два шага вслепую и в ту же минуту поняла, что не знает, куда идти, где печь, где кровать, где окна. Глаза защипало от дыма, она нечаянно вдохнула, понимая, что дышать этой горькой колючей темнотой нельзя, и последняя ее мысль была о том, что где-то здесь, совсем рядом была дверь, но почему-то руки хватают одну черную пустоту. И черная пустота навалилась на Ритку.
На крик Риткиной мамки сбежались соседи, толпа росла, все кричали, кто-то колотил в пожарный рельс, кто-то бежал с ведрами, выплескивая их в разбитые окна, откуда валил дым.
Прибежала из своего дома Вера Муратовна. Лицо ее было бледное, по щекам текли слезы, ноги не слушались старуху, и она грузно осела прямо в траву у дороги. Муратовна шептала молитву и крестилась. С плачем кинулась к ней в колени забытая всеми Гелька, к ней, а не к матери, которая визжала что-то неразборчиво и металась в толпе.
Кто-то начал плескать воду на стену соседнего дома, чтобы огонь не перекинулся дальше. Муратовна слепо озиралась вокруг: сперва она задохнулась от страха, представив, что загорится и ее дом, а потом глянула на чумазую ревущую Гельку и охнула:
— Ритка!
Муратовна попыталась встать, чтоб оглядеть толпу, но никак не могла подняться и только кричала:
— Ритка! Ритка!!
С земли ей было ничего не видно, но старуха понимала, что Ритки нигде нет.
В этот момент к ее голосу и разноголосому шуму толпы прибавился крик Риткиного татки.
Никто не понял, откуда в толпе появился Феличита: его не было в начале пожара, он был со стадом в лугах и прибежал на крики и стук рельса. Мать с ревом кинулась к нему, повисла у него на груди, но он дикими глазами озирал толпу и звал старшую дочку.
— Ай, сгорит, сгорит! — крикнул кто-то тонко.
Неожиданно для всех Феличита выхватил у ближайшего человека ведро, опрокинул его на себя и кинулся в избу. Из незахлопнутой двери повалил дым, толпа ахнула в один голос.
Мать метнулась было за ним, а потом завизжала и зарыдала, закричала что-то жалко и неразборчиво.
Никто не знал, сколько прошло времени, но вот в проеме двери появился Риткин татка с девочкой на руках, сделал несколько нетвердых шагов… Он упал бы, если бы не поддержали его руки односельчан, не перехватили из его рук дочку, не оттащили бы обоих подальше от огня.
Доносилась уже с дороги, что вела в райцентр, сирена: торопилась на помощь горящей Шече пожарная машина.
Ритка, которая крепко прижимала к груди портфель, закашлялась и открыла глаза. Тьма пропала. Ярко светило солнце.
Глава 13
После пожара
Дом сильно обгорел, но не сгорел совсем: пожарные успели потушить его. У Риткиного татки обгорели волосы и ресницы, он обжег себе плечо и спину. Но как ни уговаривали приехавшие врачи отправиться с ними в больницу лечить ожоги, он только отмахивался: дайте, мол, мази, и все само заживет.
На Ритке не было ни царапинки, она только надышалась дымом и у нее сильно болела голова.
Мамка, опомнившись, обнимала ее и плакала, рядом вилась перепуганная Гелька.
Ритка была счастлива, что спасла свой портфель.
Не многое уцелело в доме.
Когда перестали дымиться бревна и крыша, залитые водой, и уехали пожарные, мамка с соседками вошли в дом, собрали то, что могло пригодиться в хозяйстве. Жить пока можно было в сарайке, а уцелели кое-какая одежда, висевшая на гвоздях в сенцах, сундук (только он был почти пустой), две железные кровати (они закоптились, а подушки и одеяла на них прогорели во многих местах), чашки, ложки и тарелки… Стол сгорел, сгорели занавески и табуретки, и весь дом изнутри, даже там, где не было обгоревшего дерева, покрылся черной липкой копотью.
Мамка перестала плакать, она собирала вещи, вытаскивала их на двор, и лицо ее было непривычно собранным и серьезным. Ритка никогда ее такой не видела: это была какая-то новая, незнакомая мамка.
