Леонид Пантелеев - Республика Шкид (сборник)
– Полно вам, какие это бойскауты! – сказал он. – Это не скауты, это юные пионеры.
Для многих из нас это было совсем новое, неслыханное слово.
Барабан стучал все тише и глуше, отряд голоногих приближался уже, вероятно, к Калинкину мосту, а мы обступили Викниксора и наперебой расспрашивали его: что это за новость такая – юные пионеры?
– Юные пионеры – это недавно созданная детская коммунистическая организация, – говорил Викниксор. – Пионер – это значит следопыт, первооткрыватель, разведчик… Если вы не забыли Фенимора Купера, объяснять вам не надо…
Нет, мы, конечно, не забыли Фенимора Купера. Но Купер тут был ни при чем. И бойскауты тоже. Мы поняли, что эти ребята, над которыми мы только что так дико смеялись и вслед которым так неистово улюлюкали, – наши, советские ребята. Стало ли нам стыдно, не скажу, но помню только, что нам самим страшно захотелось повязаться галстуками и с палками в руках пройтись по улицам.
И вот за ужином, когда, набив животы пшенной кашей, мы допивали жиденькое, без молока и без сахара какао, встал Колька Цыган и попросил слова.
– Виктор Николаевич, – сказал он, – а нельзя ли и у нас тоже организовать отряд юных пионеров?
Викниксор нахмурился и зашагал по столовой.
– Нет, ребята, – сказал он после паузы, – у нас нельзя.
– Почему?
– А потому, что школа у нас, как вы знаете, тюремного или, точнее сказать, полутюремного типа…
– Ага!.. Понятно! Рылом не вышли! – крикнул кто-то за столом четвертого отделения.
Викниксор повернулся и поискал глазами виновного.
– Еонин, выйди из столовой, – сказал он.
– За что? – взъерепенился Япончик.
– Выйди из столовой, – повторил Викниксор.
– За что, я спрашиваю!
– За грубость.
– За какую грубость?! Я же, Виктор Николаевич, не про вас сказал «рылом не вышли». Это не вы, это мы рылом не вышли.
– Еонин, имеешь замечание в «Летописи», – так же невозмутимо объявил завшколой и, обращаясь к воспитанникам, продолжал: – Нет, ребята, как я уже объяснил вам, мы, к сожалению, не имеем права основать у себя в школе ни комсомольскую организацию, ни пионерскую…
На эту тему, как, впрочем, и на всякую другую, Викниксор мог говорить часами. Он долго растолковывал нам, почему мы, бывшие правонарушители, беспризорники, хулиганы, поджигатели и бродяги, не имеем права состоять даже в детской политической организации. Но мы не слушали Викниксора. Нам было неинтересно.
«Ладно, – думали мы. – Чего там. Нельзя так нельзя – не привыкать. Мало ли чего не разрешено делать нам, трудновоспитуемым шкетам. Жили без галстуков, проживем без них и дальше…»
Все мы быстро успокоились, и только Японец, которому и в самом деле влепили замечание в «Летопись», еще больше озлился и на халдеев, и на пионеров. Стоило ему теперь увидеть из окна или на прогулке парнишку с красным галстуком, как Японец терял остатки самообладания и накидывался на юного пионера со всем пылом, на какой только был способен. Врать не буду – часто и мы не отставали от нашего товарища. Может быть, тут играла роль зависть, то, что мы «рылом не вышли», а может быть, просто мы были в то время сорванцами, которые только и ждут случая, чтобы затеять драку или перебранку.
Однажды в воскресенье мы отправились всей школой на прогулку в Екатерингоф. Не знаю, что там сейчас, а в наше время это был довольно большой и довольно паршивый, грязный и запущенный парк. Через парк протекала речонка Екатерингофка, а подальше было что-то вроде увеселительного сада с маленьким ресторанчиком и с дощатой эстрадой, где по вечерам выступали борцы, куплетисты, фокусники и жонглеры. Днем эстрада не работала, сад был открыт для всех желающих, и мы, помню, всегда устремлялись в первую очередь именно туда, потому что в саду, на его посыпанных желтым песочком дорожках, в любое время дня и ночи можно было разжиться приличным окурком.
Но на этот раз нас ожидало в саду нечто куда более интересное, чем недокуренные нэпманские «Сафо» и «Зефир № 6». Неподалеку от входа, под открытым небом, за столиком буфета сидел и пил пиво могучего сложения усатый человек в просторном чесучовом костюме. Увидев этого богатыря, мы замерли. Кому из нас не приходилось видеть его – если не в кино, не в цирке и не на эстраде, то хотя бы на афишах и фотографиях! Да, сомнений не было: перед нами сидел «русский богатырь» Иван Поддубный, чемпион России по борьбе и поднятию тяжестей.
Окружив столик, мы застыли в благоговейном молчании. А он не смотрел на нас – привык, вероятно, к тому, что на него постоянно глазеют, – отхлебывал из кружки пиво и лениво заедал его моченым горохом.
Помню, мы обратили внимание, что железный стул, на котором сидел Поддубный, дюйма на четыре ушел в песок и продолжает туда погружаться.
– Весь уйдет, – прошептал одноглазый Мамочка.
– Не… весь не уйдет, – так же шепотом ответил Купец.
Завязывалось интересное пари. Но состояться ему было не суждено. Именно в эту минуту мы услыхали у себя за спиной душераздирающий вопль, оглянулись и увидели первоклассника Якушку, который со всех ног мчался от садовой калитки по направлению к нам. Он бежал, нелепо размахивая руками, и тоненьким голосом кричал:
– Ребята! Ребята! Скорей! Бегите! Пионеры Япончика бьют!..
Мы ахнули, переглянулись и, забыв Ивана Поддубного, с диким боевым кличем кинулись туда, куда указывал нам путь маленький Яковлев.
Он привел нас на берег Екатерингофки. И мы увидели такое, что заставило нас заскрипеть зубами.
Тщедушный Япончик катался по траве в обнимку с таким же тщедушным пареньком в пионерской форме, а несколько других пионеров кидались к нему, пытаясь оттащить его или ударить. Нам некогда было рассматривать, что там происходит, кто прав и кто виноват.
Раздался трубный голос Купца:
– Сволочи! Наших бить?!
И, зарычав, мы ринулись на выручку Японца.
Позже мы узнали, как было дело. Придя вместе со всеми в Екатерингоф, Японец в сад не пошел, а свернул в сторону и направился в свои любимые места – на берег речушки, где под сенью серебристой разлапистой ивы, среди пыльных лопухов и облетелых одуванчиков так славно всегда мечталось и думалось. За поясом у Японца были припрятаны книга и тетрадка, он рассчитывал посидеть, почитать, посочинять стихи… И вдруг он приходит и видит, что на его месте, у той самой плакучей ивы, где он столько раз сидел и мечтал, стоит, вытянувшись как солдат и приставив к ноге посох, какой-то карапет с пионерским галстуком.
Япошка остановился и вперил в пионера гневный гипнотический взгляд. Это не подействовало, тот продолжал стоять как истукан.
Тогда Японец спросил, что ему здесь надо.
Пионер не только не ответил, но и бровью не повел. Потом-то выяснилось, что у них тут происходила какая-то военная игра и этот парень стоял на часах, а часовому, как известно, разговаривать с посторонними не полагается. Но Японец знать этого не мог. В первую минуту он опешил, потом рассвирепел, а потом, увидев, что перед ним стоит не человек, а статуя, осмелел и стал задевать пионера. После он клялся нам, будто не трогал этого парня, а только «словесно пикировал» его. Но мы-то хорошо знали остроту Япошкиного языка и понимали, каково было пионеру от этой пикировки.
Одним словом, дело кончилось тем, что пионер слушал-слушал, терпел-терпел и наконец не вытерпел, оглянулся и без лишних слов хрястнул Японца своим посохом по шее.
Японец не отличался ни силой, ни храбростью, драться не умел и не любил, но тут то ли пионерский посох оказался чересчур крепким, то ли противник выглядел не таким уж страшным, только Японец не стал раздумывать, кинулся на маленького часового, сбил его с ног и стал дубасить своими жиденькими кулачками. Пионер по мере сил отвечал на удары. До последней минуты этот мужественный человек помнил, по-видимому, что он часовой, и дрался молча. Но когда Японец подобрался к его шее и стал душить его, часовой не выдержал, поднял голову и стал звать на помощь. Примчались другие пионеры, кинулись их разнимать. На шум прибежал гулявший поблизости Якушка. Через минуту появились мы.
Не знаю, чем бы все кончилось и какие размеры приняло бы это екатерингофское побоище, если бы на горизонте не возник длинноногий пионерский вожак. Мы услыхали трель его футбольного свистка и тут же увидели, как он мчится к реке на своих длинных, как у страуса, ногах.
– Ша! Ша! – кричал он, размахивая длинными руками. – Ребята, ша! Что тут происходит? Ша, я говорю!!
Пионеры оторвались от нападающих шкидцев, сбились в кучу.
– Костя, Костя, мы не виноваты, – загорланили они наперебой. – Это приютские на нас напали…
– Что-о-о? – закричал он и повернулся – не к нам, а к своим пионерам. – Какие еще «приютские»? Что за выражение – «приютские»? Вы что, где – при капитализме живете?.. А ну, ребята, отсекните, – повернулся он к нам. – Живо!.. Кому я сказал? Чтобы ноги вашей здесь не было…
Мы поняли его и почему-то беспрекословно послушались: повернулись и зашагали прочь.
