Елена Ильина - Это моя школа
Да, конечно, знакомо. Ведь это была та же картина, что и у них в учебнике истории, но только там она занимала всего полстраницы, а здесь была чуть ли не в половину классной доски. Нарисована на ней была фабричная контора. За перилами стойки сидел, развалясь в кресле, хозяин фабрики. Пухлые руки, сложенные вместе, лежали у него на животе. За стойкой теснилась толпа рабочих. Все это было, как в учебнике, но выглядело совсем по-другому. Здесь можно было разглядеть, например, в какой рваный платок завернут ребенок на руках у женщины, какие толстые, синие жилы вздулись на обнаженных до локтя руках старого рабочего, какие большие, не по-детски серьезные глаза у мальчишки, облокотившегося на перила. А хозяин-то, хозяин! Сидит, словно врос в кресло, хмурый, сердитый, и ни на кого даже не глядит.
— Ну, девочки, — сказала Анна Сергеевна, дав им как следует разглядеть литографию и минутку пошептаться между собой. — На прошлом уроке мы с вами узнали о первом рабочем союзе и о знаменитой Морозовской стачке. — Учительница оглядела класс. — Сейчас мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас рассказал, когда и как рабочие стали объединяться и почему они начали борьбу со своими хозяевами. Об этом нам расскажет… — Заметив, как старается уклониться от ее взгляда Катина соседка, Наташа Оленина, Анна Сергеевна остановила свой выбор как раз на ней: — Об этом нам расскажет… Наташа Оленина.
Наташа озадаченно взглянула на учительницу, словно спрашивая: «Почему же именно я?» — а потом взяла свой дневник, поправила галстук и пошла отвечать.
И отчего это всегда так бывает? Если хочешь, чтобы тебя вызвали, ни за что не вызовут. А если ты нетвердо знаешь урок и отвернешься, чтобы не встретиться глазами с учительницей, так тут уж непременно вызовут: пожалуйста, иди отвечай.
Катя с тревогой посмотрела на растерянное Наташино лицо. Ее пухлые, всегда румяные щеки немного побледнели. Уже несколько минут она стояла у доски, покусывая нижнюю губу.
— Ну, почему же ты молчишь?
Наташа глубоко вздохнула и грустно заговорила:
— Еще при царе… Александре Втором… рабочие начали борьбу.
— С кем? — спросила Анна Сергеевна.
— С капиталистами, — тихо сказала Наташа. — Рабочие предъявляли… свои требования… сообща…
«Ой, все по учебнику, — подумала Катя, — а совсем не по картине. А ведь тут столько всего нарисовано! Кажется, до вечера не пересказать».
И перед глазами у Кати встал тот большой самодельный альбом, который показывал гостям Юра Белов в пионерской комнате детского дома. И ей прежде всего почему-то вспомнился рисунок, наклеенный на отдельную страницу: сложенная из кирпича тяжелая башня, а у ее подножия мальчик в картузе, с газетой в руках. Как похож тот мальчик на этого парнишку с картины — такие же у него большие, широко открытые глаза, такие же тощие руки торчат из коротких рукавов…
«Нет, все-таки очень жалко, что вызвали не меня, а Наташу, — подумала Катя. — Ей трудно, а мне было бы интересно и легко».
И Катя еле удержалась, чтобы не поднять руку. Но как-то неудобно выскакивать, когда твоя подруга не слишком хорошо отвечает урок.
Должно быть, и Насте, и Лене, и Стелле, и всем, кто ездил в Орехово-Зуево, тоже очень хотелось ответить за Наташу. Они переглядывались, поднимали руки, и видно было, что их так и подмывает поправить или добавить что-то. Но Анна Сергеевна даже и не смотрела в их сторону.
— Как же боролись рабочие с фабрикантами? — спросила она опять. — Посмотри на картину и расскажи попросту, своими словами.
Наташа молчала.
— Ну, кого ты видишь на этой картине?
— Рабочих. И хозяина.
— Зачем же рабочие пришли в контору? Чего они требуют? — терпеливо спрашивала Анна Сергеевна.
Наташа скользнула взглядом по картине и прочла вслух название, напечатанное внизу:
— «Рабочие требуют от хозяина повысить им заработную плату».
— Так. Требуют повысить заработную плату. Что же заставило их пойти к хозяину и требовать? Как жилось тогда рабочим?
— Плохо, — вздохнув, сказала Наташа.
Анна Сергеевна кивнула Насте, которая уже давно сидела, подняв руку, и, не мигая, смотрела на учительницу.
— Ну-ка, Егорова, помоги Олениной. А ты, Наташа, и вы все слушайте внимательно.
Настя вскочила и, стоя у своей парты и поглядывая то на учительницу, то на стоявшую у картины Наташу, бойко начала:
— Рабочим жилось в те времена очень плохо. Очень тяжело. Работали они шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Жили в казармах. А казармы были вроде тюрьмы. Платили рабочим гроши. И чуть что — штраф. Челнок стукнул по голове — штраф. Сам виноват. В казарме громко заговорил — опять штраф. Прямо душили людей штрафами. Так и моя бабушка говорит — она тоже ткачихой была, только не на Морозовской, а на Трехгорке. Вместе с большими на фабрике работали и ребята. Ну вот, терпели, терпели рабочие, и не хватило у них больше сил терпеть. Тут, на этой картине и нарисовано, как рабочие не выдержали, ворвались целой толпой в контору и прямо к этому, толстобрюхому…
Смех в классе заглушил Настины слова. Надежда Ивановна тоже улыбнулась.
— Тише, девочки, — сказала Анна Сергеевна. — Продолжай, Настя.
И Настя продолжала:
— Ворвались они и кричат: «С голоду нам помирать, что ли? Не будем за такие гроши работать!» И не стали…
— Хорошо, Егорова, садись, — сказала учительница. — А ты что хочешь сказать, Ипполитова?
Лена поднялась и серьезно, блеснув очками, добавила:
— Хозяин фабрики не согласился прибавить за работную плату, и тогда рабочие устроили стачку. То есть забастовали.
— Правильно, Ипполитова. Садись. Ну что же Оленина, — Анна Сергеевна повернулась к Наташе, — урок ты, конечно, учила. Нельзя сказать, чтобы твердо выучила, но все-таки видно, что читала. Однако, дружок, — Анна Сергеевна подошла к Наташе и положила ей руку на плечо, — итого маловато. Надо не только заучивать слова, а вникать в них, думать, воображать. А не то слова так и останутся словами. Ну, давай свой дневник.
Наташа робко протянула ей дневник, завернутый в синюю глянцевитую бумагу, и Анна Сергеевна поставила в нем какую-то отметку, но увидеть издали какую Катя не могла. Опустив голову, Наташа вернулась на свое место и, смущенно пожав плечами, показала Кате под партой три вытянутых пальца.
«Тройка, — поняла Катя. — А ведь такой легкий урок — ничего бы не стоило получить пятерку».
Наташа сидела рядом красная, огорченная, но утешать ее сейчас было некогда.
Раздумывая, кого бы еще вызвать, Анна Сергеевна опять переводила взгляд с одного ряда парт на другой.
— А теперь одна из вас расскажет, как проходила Морозовская стачка, — медленно сказала Анна Сергеевна. — Ну, кто хочет?
Все, кто ездил в Орехово-Зуево, подняли руки. Не подняла одна только Катя. Теперь, после Наташиной неудачи, ей было бы особенно неловко хвалиться своими знаниями.
— А что же ты, Снегирева? — спросила Анна Сергеевна, пристально взглянув на Катю. — Я думою, тебе есть о чем рассказать нам? Ну-ка, иди сюда!
Катя встала и, не глядя в сторону Наташи, пошла отвечать.
Ей даже незачем было глядеть на картину. Она знала больше, чем было тут нарисовано.
— Мы сами видели, — сказала Катя, — своими глазами видели город, где были раньше фабрики Морозова и где была Морозовская стачка. А руководил стачкой рабочий Моисеенко, Петр Анисимыч. Другие рабочие его звали просто Анисимыч. Бывало, соберутся они где-нибудь, а Моисеенко возьмет в руки газету и делает вид, будто читает вслух. А на самом деле он не читает, а говорит, и совсем не то, что в газете написано, а что-нибудь свое. Ну вот, например: «Долго ли мы еще будем терпеть эту каторгу? Хозяин опился нашей кровью, лопнет скоро…»
В классе опять, как и тогда, когда отвечала Настя, засмеялись. Анна Сергеевна подняла ладонь:
— Тише… Рассказывай, Снегирева. Ну, и что же рабочие?
— Рабочие слушали и удивлялись, — продолжала Катя. — Как это, думают, в газетах стали свободно обо всем писать? Да еще удивлялись, что Анисимыч даже в темноте буквы видит.
Катя рассказывала, а учительница отошла к окну и оттуда слушала ее, время от времени одобрительно кивая головой.
Надежда Ивановна раскрыла свою записную книжечку и, поглядывая на Катю, что-то записывала.
А Катя рассказывала, оживляясь все больше и больше:
— И сразу восемь тысяч человек как один бросили работу. Ну, Морозов, конечно, вызвал полицию, солдат. Но рабочие и тут не сдались. У солдат и у полиции было все — и ружья, и штыки, и сабли, а у рабочих что? Почти ничего. Они дрались чем попало. Доски из забора выворачивали, камни из мостовой. И вот в одной стачке Анисимыча ранили. А он хоть и маленького был роста, но зато сильный, как великан. Ухватился он руками за штык, да как крикнет солдату: «Ты что, своих колоть?!» Солдат так и отступил. Но, конечно, им, рабочим го есть, было трудно выдержать. Царское правительство на этот раз победило. Анисимыча арестовали, сослали на север, в Архангельскую губернию. А все-таки царь и его министры не на шутку испугались, что рабочие подымаются на борьбу, и немножко им уступили. Но только совсем немножко. Ну, стали меньше штрафовать и платить чуточку побольше. А рабочие поняли, что если они будут бороться не в одиночку, а все вместе, то многого могут добиться…
